Вернувшийся на свое место швейцар почтительно распахнул передо мной дверь, и я постаралась выйти с самым независимым и небрежным видом. Если Вирка где-то здесь затаилась и подстерегает, она не узнает меня переодетой, но может заподозрить неладное, если какая-то девушка в синем платье начнет боязливо озираться по сторонам.
Свернула за угол и бросилась бежать со всех ног, однако все-таки кружным путем, а не прямо к дому.
И вот я наконец на нашей улочке, вот вбежала в ворота, вот взлетела на крыльцо.
Вы к кому, сударыня? раздался дрожащий голос мамы, и она вышла мне навстречу заплаканная, с красными пятнами на опухшем лице.
Я сорвала шляпу.
Надя! Володя, сюда, скорей, Надя вернулась! вскричала мама, и в комнату ворвался отец.
Бросился было ко мне, но тут же замер на месте с таким виноватым видом, что я все поняла еще прежде, чем он заговорил:
Надя, прости меня, я не смог удержать Красносельского. Он сказал, что все равно ушел бы, даже если бы я не начал его гнать. Он просил сказать, что любит тебя.
Меня шатнуло к стене.
Куда же он ушел? выговорила я с трудом.
Я спрашивал, но он ничего не ответил, пробормотал отец.
Надя, осторожно спросила мама, почему ты в таком виде? Что случилось? Чьи это вещи?
Только теперь я вспомнила о Вирке, о Кравчинской
Я взяла эти вещи у Кравчинской, мне нужно вернуться и отнести ей деньги, выпалила я. Мы должны бежать, спасаться! Вирка в Ялте, я с трудом ускользнула от нее. Завтра какой-то знакомый Кравчинской едет в Симферополь, мы заплатим ему и уедем с ними. Я уговорю Кравчинскую нам помочь.
Опять бежать?! в ужасе воскликнула мама. Нет, это свыше моих сил!
Надя, ты уверена? спросил отец внешне спокойно, но дрожь голоса выдавала его страх и волнение.
Еще как! воскликнула я. Разве вы не понимаете, что я переоделась для того, чтобы убежать от Вирки, чтобы не привести ее сюда?!
Я сейчас же пойду к коменданту и сообщу, что кровавая одесская большевичка начал было отец, но я перебила:
Вирка сказала, что, если мы ее выдадим, она выдаст меня. Понимаете?! Расскажет о том, что я была женой кровавого одесского большевика! Нет, мы должны бежать! Надо собрать самые необходимые вещи, взять деньги мы еще вернемся в Ялту, когда Вирка собьется со следа.
Она вечно будет ползти по нашему следу, как змея, вдруг сказала мама со странным, пугающим спокойствием. Но если ты хочешь, Надя, мы уедем, конечно, уедем.
И она снова зарыдала.
Раскаяние ударило меня, да так, что заболело сердце.
Я упала на колени:
Простите! Простите меня! Я принесла вам столько горя! В самом деле, вы не должны никуда уезжать! Я уеду сама. Сама! И постараюсь увести за собой Вирку.
Вскочив, я бросилась вон из дома, забыв о деньгах.
Отец что-то кричал мне вслед, почему-то прозвучало имя Додонова; рыдала мама, но я даже не оглянулась.
Я знала, что не уеду ни в какой Симферополь. Сейчас вернусь к Кравчинской, надену свои вещи, верну ее платье, попрошу у нее прощения за то, что обманула ее, и пойду бродить по улицам, чтобы найти Вирку. Пусть убьет меня! Может быть, моя смерть утолит ее проклятую кровожадность? Утихомирит ее? Заставит покинуть Ялту и оставить в покое моих родителей, которые и так настрадались из-за меня сверх всякой меры?!
Я добежала до гостиницы прямой дорогой и вбежала в вестибюль.
Швейцар поклонился мне, а портье с обеспокоенным видом высунулся из-за конторки:
Госпожа Кравчинская! Примерно полчаса назад из вашего номера вышла какая-то странная особа в белом платье. Коридорный пытался ее остановить, но она бросилась бежать, хохоча во все горло! Вы должны посмотреть, не пропало ли что из ваших вещей! Вдруг он умолк, пристально вгляделся в меня: Госпожа Кравчинская?
Я сняла шляпу, поправила волосы.
Ах, извините, сударыня, однако на вас такое же платье, какое иногда носила Зинаида Ивановна! удивленно воскликнул портье.
Да, кивнула я. Мы с госпожой Кравчинской шутки ради обменялись одеждой. То белое платье, в котором она ушла, принадлежало мне.
Вы тоже актриса, сударыня?
Я покачала головой и вышла из гостиницы.
Теперь мне было понятно, почему Кравчинская с такой охотой согласилась ссудить мне свое платье! Да, все та же чисто актерская страсть к переодеваниям! Куда же она пошла, кому решила показаться в моем обличье?
Да кому же еще, как не Додонову?! Я вспомнила ее ревнивые взгляды, ее слова
Чего она хочет? Увидеть, как он бросится к ней, думая, что это я, а она мстительно расхохочется в ответ на его искренний порыв?
Может быть, это было дурно с моей стороны, но отношения Кравчинской и Додонова ничуть меня не волновали. Он волен любить кого угодно, потому что я любила другого, даже если этот другой влюблен в другую, а я всего лишь двойник этой другой!
Нет, об этой любви лучше забыть. Как бы ни поступил Красносельский, теперь это меня не должно волновать. Он мог остаться, но ушел. Наши пути могли слиться в один, но разошлись. Мне надо продолжать искать Вирку.
Я положила шляпу Кравчинской на обочину. Без шляпы Вирка скорее узнает меня, вот и хорошо! Тем скорей кончатся мои мучения. Анастасия погибла погибнет и ее дублерша, чтобы никого не вводить в заблуждение, никому не морочить голову и самой не страдать из-за того, что она всего лишь копия, двойник!
«Он просил сказать, что любит тебя» возникли вдруг в памяти слова отца.
Ну что же, это очень великодушно со стороны Красносельского! Буду великодушной и я. Надо найти его и предупредить, что он снова в опасности. Если Вирка и впрямь была среди тех, кто убивал офицеров, она могла запомнить его. Но Боже мой, где же его искать?!
И вдруг я вспомнила Отец что-то крикнул о Додонове. И Красносельский, рассказывая, как искал спасения после расстрела, упомянул Додонова, к которому не обратился за помощью только потому, что его дом находился на слишком оживленной улице. Тогда он и пошел к нам. Но теперь ему некуда идти, кроме как к Додонову.
Я поспешила в сторону Виноградной, как вдруг услышала выстрел. Потом грянул еще один.
Некоторые прохожие, опасливо озираясь, бросились врассыпную. Ялта в последнее время стала довольно тихим городом, от уличной стрельбы люди отвыкли. Но кое-кто с любопытством прислушивался.
Грянул третий выстрел, и более храбрые зеваки побежали в ту сторону, откуда он донесся.
Не знаю, почему у меня вдруг подкосились ноги Шатнуло к какому-то забору, и так, держась за него, я побрела вперед. Меня обогнали трое германских солдат, на бегу срывавших с плеч винтовки.
Я повернула на Виноградную и увидела кучку зевак, собравшихся у ворот дома Додонова и с опасливым любопытством заглядывавших туда.
Солдаты растолкали людей и вбежали во двор. Откуда-то у меня взялись силы ускорить шаги, и я бросилась за ними.
И замерла, не веря своим глазам
На ярком, ухоженном зеленом газоне стоял на коленях Додонов, а перед ним лежала я! Я в моем белом платье, с моими растрепанными светло-русыми волосами, выгоревшими на ялтинском солнце. Рядом валялась моя соломенная шляпа с белой лентой. Вот только туфли на мне почему-то были не мои: обычно я носила простенькие сандалии, а тут зачем-то обула изящные туфельки на каблучке.
Я даже взглянула на свои ноги, чтобы убедиться, что сандалии по-прежнему на мне и тут до меня дошла очевидность, до которой я не смогла додуматься сразу от изумления, потрясения и страха: да ведь это не я лежу там в чужих туфельках! Это Кравчинская лежит на траве в моем платье хотя нет, у нее же были черные волосы, я отлично помнила нет, это не она, это не мое платье, ведь у моего не было красного пятна на спине!
Надя! раздался вдруг вопль. Надя!
Додонов вскочил и бросился ко мне. Схватил в объятия, жадно прижал к себе.
Что это значит, что за маскарад? прокричал он. Зиночка в вашем платье и русом парике, Лихачев в обносках какого-то мастерового и эта нищенка, которая выстрелила в Зиночку Кто эта женщина, что все это значит?! И вдруг задохнулся рыданием: Боже, вы все-таки живы! А я думал я думал я думал, что потерял вас, любимая!
Он так крепко прижимал меня к себе, что я не могла вырваться, и только из-за его плеча, неловко повернув голову, могла оглядеть двор.
Он так крепко прижимал меня к себе, что я не могла вырваться, и только из-за его плеча, неловко повернув голову, могла оглядеть двор.
Что-то черное, похожее на большую подбитую ворону, которая упала, раскинув крылья Да это Вирка! Вирка в своем черном платке!
Мне было видно ее бледное, словно из кости выточенное лицо: струйка крови пачкала подбородок, нос тоже был в крови, а в глазах наконец-то погасло пламя ненависти: они были неподвижными, устремленными в никуда.
Она мертва, Вирка мертва!
На миг всепоглощающее облегчение овладело мной, я обессилела от счастья. Эта черная фурия, эта убийца она наконец-то исчезла из моей жизни, мне и моей семье ничего больше не угрожает!
Но кто же уничтожил ее? Кто ее убил?
Я еще немного повернула голову.
Рядом с Виркой, неловко скорчившись, лежал какой-то мужчина в поношенной одежде, которая показалась мне знакомой.
Конечно! Совсем недавно я не раз держала ее в руках, починяя, перешивая для Красносельского!
«Лихачев в обносках какого-то мастерового» говорил Додонов.
Я рванулась из его объятий так резко, что мы оба упали, но я вскочила прежде, чем он успел снова меня схватить.
Я бросилась к лежащему человеку, рухнула рядом на колени, обо что-то больно ударившись, но сразу забыла об этом. Повернула его голову.
Да, это был Красносельский.
Вся грудь залита кровью, и она, пузырясь, вырывается из раны.
Пузырится кровь значит, он еще жив, он дышит простреленным легким!
Скорее! обернулась я к Додонову. Дайте чем перевязать! Он еще жив! Надо врача, врача!
Додонов, недолго думая, сбросил испачканный кровью и травой пиджак, сорвал белую рубашку, протянул мне.
Я прижала белый ком к груди Красносельского, пытаясь остановить кровь, и крикнула, в первый и последний раз назвав его по имени:
Володя!
Веки его приподнялись, взгляд нашел меня, дрогнули губы:
Надя ты жива тебе послышалось тогда, я этого не говорил, клянусь Богом
Белый ком, который я прижимала к его ране, вдруг стал красным. Красносельский резко вздохнул, содрогнулся и замер.
С именем Бога на устах он покинул меня навсегда.
Я молча смотрела на него, в его померкшие глаза.
Последние слова его не шли у меня из головы. «Тебе послышалось тогда»
Неужели это правда?! Неужели я услышала имя Анастасии только потому, что Тобольский отравил меня им?! Неужели я сама во всем виновата?