А между тем солдаты становились все более и более безалаберными и наглыми. Был случай, когда в течение двух дней семье не приносили никакой еды, и они вынуждены были обходиться своими скромными запасами (в основном макаронами), которые привезли еще в мае из Тобольска. На следующий день, к счастью, монахини из ближнего монастыря принесли яиц и молока, чего раньше не позволяли, а также муку, из которой испекли свежий хлеб.
Великие княжны помогали горничной Анне Демидовой в работе по дому: стирали и гладили белье, штопали одежду, мыли посуду и по очереди читали брату. Иногда из караульной поступало распоряжение, чтобы сестры все бросили и сыграли на фортепьяно для развлечения охраны.
Солдаты наглели, наглели страшно! Стены и притолоки дверей были испещрены похабными стишками, где то и дело встречались имена Григория Распутина и императрицы, снабженные гнусными эпитетами и рифмами, издевки над государем, а то и признания сестрам в тех чувствах, которые они возбуждали в этой солдатне.
Эти чувства не льстили они оскорбляли!
Особенно давал себе волю тот с рыжими глазами и носом башмачком. Анастасия Николаевна его боялась, презирала и ненавидела. Страха не показывала, а презрение и ненависть не скрывала.
А потом случилось вот что. Однажды высунулась она из окна в верхнем этаже и вдруг рядом просвистела пуля. Оказывается, в нее стрелял тот солдат!
Пожаловались коменданту, а тот лишь плечами пожал:
Не надо было высовываться! В следующий раз он ее убьет и правильно сделает.
Тут Лёнька умолк и молчал довольно долго, но я не торопила его. Понимала, как он устал от этих воспоминаний, да и у меня самой голова шла кругом и сердце болело от того, что я узнала. И я не переставала думать, что если бы меня не подменили, все это происходило бы со мной, а не с той Анастасией, это в меня бы стрелял Файка Сафронов, а не в нее! Я завидовала даже ее страху я завидовала даже ее смерти!
Наконец Лёнька заговорил снова:
Неведомо, почему Юровский ко мне милостиво относился. Жалел, наверное, хотя чего меня было желать? Я по своей воле из Царского Села уехал, по своей воле Алёшеньку в каталке возил, слушал. Он мне книжки читал, а я прислуживал ему все с радостью! Однако большевики доброты вашей семьи не видели, у них глаза кровью были налиты. Когда меня от ваших забрали, я рыдал, слез не осушая. Мне наврали, будто к дяде моему меня отправить хотят, а дядя-то и матрос Нагорный в тюрьме сидели у большевиков в это время, так что никуда меня не отправили, в казарме оставили. Что с дядюшкой теперь не знаю[63]. Кто-то из охранников, Медведев, что ли, сказал уже после того, как про убийство сообщил: повезло, дескать, мне, что Юровский такой добрый! А что мне с его доброты?!
Как узнал, что всех вас поубивали, не помню даже, что со мной было. Лежал без памяти. Потом очухался, а на Екатеринбург белые да чехи идут. Мне кто-то из охранников сказал, что бежать надо, потому что в городе меня предателем своих благодетелей называют, прислужником большевиков. Как бы меня к стенке не поставили, без вины виноватого! Я и ушел. Как-то пробирался от деревни к деревне, где милостыньку подадут Христа ради, где сам украду Сам не знаю, куда шел. Наконец прибился к одной добровольческой части, которая шла освобождать от большевиков Крым, прислуживал им, а они меня в своем поезде аж до Симферополя довезли. Тут я хворать начал, в больницу слег, да там тяжко, ну до того тяжко!
Лёнька даже всхлипнул.
Чем же ты болен? спросила я.
Да чем я только не болен! безнадежно махнул он рукой. Доктор говорит, это у меня от перенесенных мучений. «Весь твой организм расшатался, вот как он говорит, от душевных страданий!» Плохо там, в больнице! Санитары злые, никуда не пускают, шагу лишнего не шагни. Да я у одного ключи украл, теперь хоть радость есть: ночью сбежать да по городу побродить, да о прошлом повспоминать. Вот и вы словно бы явились из того счастливого прошлого, ваше высочество, Анастасия Николаевна! Но скажите же, Бога ради, как вам-то спастись удалось?!
Как мне удалось спастись?
Что ему ответить?!
Я взглянула на небо, словно ожидая подсказки, и с облегчением обнаружила, что оно бледнеет. Приближался рассвет.
Я огляделась, словно в тревоге. Впрочем, мне и впрямь послышался какой-то шорох. Наверное, это был соседский кот, который ночами таскался по всем окрестным дворам, выискивая, где плохо лежит кусочек сала или колбасы, но как повод для тревоги это вполне годилось.
Светает! Нас могут увидеть! Приходи следующей ночью. Придешь?
Конечно, ваше высочество! радостно воскликнул Лёнька, и голова его исчезла: он спрыгнул на землю.
Снова послышался легкий удаляющийся бег, потом он стих, и я села, где стояла.
Ноги меня не держали. Голова словно бы отяжелела от избытка новых знаний о своей семье, о себе, меня так и клонило к земле. Я прилегла, пытаясь осмыслить услышанное, пытаясь уложить эти вести хотя бы в подобие порядка. Впрочем, время для этого у меня еще есть, а сегодня надо обязательно придумать, что же рассказать Лёньке о моем спасении.
Ни одной мысли не шло в голову, ей просто некуда было продраться в той сумятице, которая там воцарилась после рассказа этого юнца, который знал обо мне об Анастасии так много. Нет, все же одна мысль проникла в мое смятенное сознание! А зачем вообще объяснять что-то Лёньке? Зачем вообще выходить в сад и видеться с ним? Конечно, я знаю еще слишком мало, он может в следующий раз рассказать больше, но ведь рано или поздно он сообразит, что я только впитываю его слова, как иссохшая губка, ничего не отвечая.
Тебе не нужно его больше видеть. Ты совершенно права.
Это был голос Серафимы Михайловны. Я поняла, что, забывшись, заговорила вслух, а она услышала.
Как она оказалась ночью в саду? Случайно вышла? Или следила за мной? Давно она здесь? Много ли успела услышать? Нет, нельзя дать понять, как меня испугали ее слова!
Не понимаю, о чем ты говоришь! бросила я неприветливо, но Серафима Михайловна усмехнулась, подходя ко мне и заглядывая в глаза:
Вчера я ваш разговор с этим мальчишкой услышала случайно, а сегодня нет. От слова до слова все слышала! Но не бойся меня. Я не буду тебе мешать, я тебе помогу. Довольно мы страдали в безвестности, пряча тебя от всех, боясь твоего сходства с Анастасией. Теперь ты станешь ею, и я сделаю все, чтобы ты могла добиться своего!
Но я ничего не знаю о ней, пролепетала я, не столько обрадованная, сколько подавленная таким энтузиазмом той, которая всячески старалась уверить меня в том, что я какая-то неведомая мне Надя Иванова. А оказывается, Серафима Михайловна отлично знала, кто я такая!
Я тебе помогу, повторила она. В городской библиотеке есть книги, которые удалось спрятать от красных, закопав в подвале. Теперь они выставлены на полках. Это воспоминания тех, кто знал семью государя в прошлые времена. Я случайно узнала, что хозяин библиотеки, господин Шаламов, ярый монархист, у него огромное количество газетных вырезок, касающихся царской семьи. Он их собирал много лет.
Голос Серафимы Михайловны вдруг отдалился от меня, его словно заволокло звонким стрекотом цикад, и я увидела сквозь темноту валявшийся на земле конверт с газетными вырезками. Здесь. На этом месте я валялась с каким-то мужчиной с ним было связано что-то очень страшное, очень с ним и с белым платьем Анастасии но больше ничего вспомнить я не могла.
Только вот что, строго сказала Серафима Михайловна, чтобы тебя перестали считать сумасшедшей, ты должна сделать вид, будто вспомнила, кто ты на самом деле. Никакая не Анастасия, а Надя Иванова! Иначе Лаврентьев не даст тебе эти вырезки, он не должен подумать, что они укрепляют тебя в твоем безумии. Для всех ты будешь прежней Надей Ивановой, понимаешь? Мы с отцом расскажем тебе о ней как можно подробней, может быть, ты и сама что-то вспомнишь. Ничего, это временно! Мы же не можем заявить людям, что ты великая княжна Анастасия Николаевна, если ты даже толком не знаешь, что она любила есть, как ее звали дома, как она звала своих сестер Вот когда ты будешь готова ответить на любой вопрос из прошлого, ты сможешь заявить, что ты и есть Анастасия, которой чудом удалось спастись от пули большевиков. Этот мальчишка подтвердит ваше сходство, говорила Серафима Михайловна с заражающим воодушевлением.
Но как мне удалось спастись? спросила я робко, как ученица могла бы спросить строгую учительницу.
Мы все придумаем, уверенно заявила Серафима Михайловна. Мы придумаем это так, что никто не придерется. А проверить все равно невозможно. На Урале такое творится
Но как мне удалось спастись? спросила я робко, как ученица могла бы спросить строгую учительницу.
Мы все придумаем, уверенно заявила Серафима Михайловна. Мы придумаем это так, что никто не придерется. А проверить все равно невозможно. На Урале такое творится
Но где же мы объявим, что я Анастасия? взволнованно спросила я. Ведь в Петербурге и Москве может найтись множество людей, которые мне не поверят. Лёнька видел меня только ночью, а при свете дня, возможно, и не найдет во мне такого сходства с Анастасией, чтобы его подтвердить. Да и те, кто знал ее близко, могут усомниться во мне.
Они обязательно будут сомневаться! кивнула Серафима Михайловна. Было бы странно, если бы они не сомневались! Но ведь они не видели Анастасию с тысяча девятьсот семнадцатого года. Она не могла не измениться от перенесенных страданий. К тому же она была тяжело больна от того потрясения, которое пришлось пережить в подвале дома Ипатьева, на это можно будет списать провалы в памяти, забывчивость Главное, держаться уверенно, твердо стоять на своем и не забывать плакать, когда нечего сказать. Это возбуждает у людей жалость. Люди всегда лучше верят тем, кого жалеют.
Но чтобы они меня пожалели, нужно, чтобы они мне поверили! возразила я.
Люди верят в то, во что хотят верить! Если ты выйдешь на Красную площадь и крикнешь, что ты царевна Анастасия, тебя поднимут на смех.
Да меня сначала большевики пристрелят, вздохнула я.
И пристрелят, и поднимут на смех, согласилась Серафима Михайловна. Сначала должны пойти слухи о том, что великая княжна Анастасия Николаевна жива. И слухи эти должны долететь из заграницы! Нет ничего более убедительного для русского человека, чем весть о том, в чем уверены французы или немцы, можешь мне поверить! Как только ты достаточно подготовишься к своей роли, достаточно узнаешь об Анастасии, мы уедем за границу. Во Франции целая колония Романовых. Там великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат покойного императора, там другие его родственники. Ты, наверное, не знаешь, что те Романовы, которые жили в Дюльбере, Кореизе и других крымских имениях, еще в апреле уплыли на крейсере, который прислал за ними английский король. Когда мы выберемся из России, мы должны будем найти их, чтобы ты встретилась с ними. Все Романовы, конечно, будут счастливы принять тебя в свою семью! Ведь, насколько мне известно, ее величество Мария Федоровна никогда не верила, что ее сын и внуки были убиты!