Та чего ж вы все агакаете, чи може вы хотите забрать себе мельницу, а сельсовет по-вашему, так это значит, пускай так останется? Што оно, конечно, мельница в вашем дворе, это факт, конечно, так и сельсовет же, можно сказать, советская власть.
Так, сказал Коваль.
От вы агакаете або такаете, а как же понимать, к примеру?
А чего это вы пришли, а не председатель?
А я с бумажкой, как же, с бумажкой. А председатель, знаете, говорит: поди ты, Мусий, бо тебя больше уважают в колонии, так вы по-мирному и сговоритесь.
Вас больше уважают? спросил Задоров, выразительно разглядывая перевязанную голову Мусия Карповича.
Хэ, хэ, это ж бывает и в семействе даже, засмеялся Мусий Карпович, бывает всякое, знаете, и брат брата за грудки берет, и все такое.
Так вот что, уважаемый Мусий Карпович, сказал я. Значит, мы подумаем, поговорим с хлопцами, дадим вам ответ. Добре?
Да разве ж я што говорю, чи што? Конечно ж, как у вас артель, надо и поговорить, а мы еще придем. С председателем придем.
Мусий Карпович откланялся и удалился, а Коваль с Задоровым напали на меня.
Чего там еще думать? Гнать к чертовой матери, и все. Не хватает, чтобы мы с куркулями в компанию вошли.
Да что вы, товарищи, возражал я. Видите, вот и бумажка, ведь это официальное предложение сельсовета, как же можно так: взять и прогнать к чертовой матери. Нужно поступить дипломатически вежливо.
Коваль не соглашается со мной.
Ото ему голову провалил Чобот, ото и есть правильная дипломатия, советская власть тоже. Им в сельсовете три дня жить осталось.
Все равно. Ведь этот Мусий даром бы не пришел. Наверное, там что-то случилось в управлении государственными имуществами, надо узнать, в чем дело. А спешить нам все равно некуда. Решение об аренде будет не раньше, как через месяц.
Коваль не соглашается со мной.
Ото ему голову провалил Чобот, ото и есть правильная дипломатия, советская власть тоже. Им в сельсовете три дня жить осталось.
Все равно. Ведь этот Мусий даром бы не пришел. Наверное, там что-то случилось в управлении государственными имуществами, надо узнать, в чем дело. А спешить нам все равно некуда. Решение об аренде будет не раньше, как через месяц.
Так начался в колонии короткий дипломатический период. Я уговорил Коваля и хлопцев напялить на себя дипломатические фраки и белые галстуки, и Лука Семенович с Мусием Карповичем на некоторое время получили возможность появляться на территории колонии без опасности для жизни. Так как с мельничным вопросом мы не спешили, то наши возможные компаньоны заинтересовались другими сторонами нашей жизни и больше всего делами Шере. Лука Семенович целые вечера проводил в свинарне, расспрашивая Шере о тонкостях свинских меню, об уходе за поросятами, о содержании маток, и все просил продать ему хорошего кабанчика, чтоб и на плод годился.
В это время всю колонию сильно занимал вопрос о покупке лошадей. Знаменитые наши рысаки старели на глазах, даже Рыжий начинал отращивать стариковскую бороду, а Малыша совет командиров перевел уже на положение инвалида и назначил ему пенсию. Малыш получил на дожитие постоянное место в конюшне и порцию овса, а запрягать его допускалось только с моего личного разрешения. Шере всегда с презрением относился к Бандитке, Мэри и Коршуну и говорил:
Хорошее хозяйство то, в котором кони хорошие, а если кони дрянь, значит, и хозяйство дрянь.
Антон Братченко, переживший влюбленность во всех наших лошадей по очереди и всегда всем предпочитавший Рыжего, и тот теперь под влиянием Шере начинал любить какого-то будущего коня, который вот-вот появится в его царстве. Я, Шере, Калина Иванович и Братченко не пропускали ни одной ярмарки, видели тысячи лошадей, но купить нам все-таки ничего не довелось. То кони были плохие, такие же, как и у нас, то дорого с нас просили, то находил Шере какую-нибудь припрятанную болезнь или недостаток. И правду нужно сказать, хороших лошадей на ярмарках не было. Война и революция прикончили породистые лошадиные фамилии, а новых заводов еще не народилось. Антон приезжал с ярмарки почти в оскорбленном состоянии:
Как же это так? Коней нэма. А если нам нужен хороший конь, настоящий конь, так как же? Буржуев просить, чи как?
Та нежели ни одного коня? удивился Карабанов.
Те лучше наших есть, обиженным голосом рассказывал Антон, так ты посуди: у нас на коней тысячу рублей собрали, на двух коней. Это ж тебе не то, что раньше: привели Рыжего черт его знает откуда, даром И Бандитка даром, и Мэри, и Коршун, так само собой хорошие кони. А тут нужно отдать, ты подумай, пятьсот рублей. Какой конь должен быть за пятьсот рублей? Ну?
Да-а, тянул Карабанов, за пятьсот рублей, это зверь, а не конь должен быть. От я коня бачив, так тот конь не меньше, как тысячу, стоил.
Тысячу? Та ну? Какой же такой конь за тысячу рублей? Как на нем и ездить?
А какие кони на ярмарке? спрашивал Семен.
Та такие кони: здоровая, понимаешь, кобыла, и так серая, а шея, как у теленка, ну дрянь, четыреста рублей. А то и рост хороший, и шея, и все, а ноги, как у рака.
Калина Иванович, по гусарской старой памяти, любил копаться в лошадином вопросе, и даже Шере доверял его знаниям, изменяя в этом деле своей постоянной ревности. А Калина Иванович однажды в кругу понимающих людей сказал:
Говорят эти паразиты, Лука та Мусий этот самый, что будто у дядьков на хуторах есть хорошие кони, а на ярмарок не хотят выводить, боятся.
Неправда, сказал Шере, нет у них хороших коней. Есть такие, как мы видели. Хороших коней вот скоро с заводов достать можно будет, еще рановато.
А я вам кажу есть, продолжал утверждать Калина Иванович. Лука знает, этот сукин сын всю округу знает, как и что. Та и подумайте, откуда ж может взяться хорошая животная, если не у хозяина! А на хуторах хозяева живуть. Он, паразит, тихонько соби сыдыть, а жеребчика выгодовал, держит, сволочь, в тайне, значить, боиться отберуть. А если поехать купим
Не купите, или обманут вас на хуторах. Там люди хуже цыган.
Кого? Меня обмануть? Ха, старого гусара, штоб какой тебе дядько обманул? Никогда такого не было, как и свет стоить.
Не купите, или обманут вас на хуторах. Там люди хуже цыган.
Кого? Меня обмануть? Ха, старого гусара, штоб какой тебе дядько обманул? Никогда такого не было, как и свет стоить.
Карабанов соглашался с Калиной Ивановичем:
У дядьков есть, это верно. Это знаете, какой народ? Вы думаете, на тех хуторах всех коней выбрали? Там еще и в войну напрятали хиба ж таких жеребцов?
Антон, как всегда, держал нейтралитет:
Та чего вы спорите? Чи вам не все равно, або конь хороший был.
Я тоже решил вопрос без всяких признаков идеологии.
В ближайшее воскресенье едем, посмотрим. А может быть, и купим что-нибудь.
Шере согласился:
Отчего не поехать? Коня, конечно, не купим, а проехаться хорошо. Посмотрю, что за хлеба у этих «хозяев».
В воскресенье запрягли фаэтон и закачались на мягких селянских дорогах. Проехали Гончаровку, пересекли харьковский большак, шагом проползли через засыпанную песком сосновую рощу и выехали наконец в некоторое царство-государство, где никогда еще не были. С высокой пологой возвышенности открылся довольно приятный пейзаж. Перед нами без конца, от горизонта до горизонта, ширилась по нивелиру сделанная равнина. Она не поражала разнообразием; может быть, в этой самой простоте и было что-то красивое. Равнина плотненько была засеяна хлебом; золотые, золотисто-зеленые, золотисто-желтые, ходили кругом широкие волны, изредка подчеркнутые ярко-зелеными пятнами проса или полем рябенькой гречихи. А на этом золотом фоне с непостижимой правильностью были расставлены группы белоснежных хат, окруженные приземистыми бесформенными садиками. У каждой группы одно-два дерева: вербы, осины, очень редко тополи и баштан с грязно-коричневым куренем. Все это было выдержано в точном стиле; самый придирчивый художник не мог бы здесь обнаружить ни одного ложного мазка.
Картина понравилась и Калине Ивановичу:
Вот видите, как хозяева живуть? Тут тебе живуть аккуратные люди.
Это тебе не какие-нибудь незаможники, у которых, понимаешь, главная животная воша.
Да, неохотно согласился Шере.
Тут враги советской власти живут, бандиты, сказал Антон, оглядываясь с козел.
Да на что ему твоя советская власть? даже рассердился немного Калина Иванович. Что ему может дать советская власть, когда у него все есть: хлеб свой и мясо, и рядно, и овчина, самогонку тоже сам делает, паразит, веник ему если нужен, так смотри, нехворощи[142] сколько растет и какая хорошая нехвороща.
И лебеда своя, сказал Шере.
Лобода[143] не мешает, што ж с того, што лобода, а этот хозяин все государство держить, а если б еще государство с ним обходилось как следовает Это тебе хозяин: он не доспить, не доесть, а все на пользу Потому, что трудиться. А хто трудиться, тот и богатым будет. Вы ж только поглядить, до чего тут хорошее хозяйство. Душа радуется
Хозяйство это никудышнее, нищенское, задумчиво произнес Шере.
Как вам не стыдно такое говорить? возмутился Калина Иванович. Разве ж не видно? Разве вы не замечаете?
Вижу, сказал Шере, презрительно прищуриваясь на хлебные поля, вижу: пшеница и жито. От самого Рюрика[144] все одно и то же: пшеница и жито. Сорт дикий и урожай тоже дикий. Пятьдесят пудов с десятины, а на этой земле можно двести пудов собирать. И лебеда. Больше лебеды, чем хлеба.
От лобода ему в зубы попала, недовольно отвернулся Калина Иванович.
Шере откинулся на спинку сиденья, поправил затекшие ноги и сказал, глядя на небо:
Есть минимум потребностей у всех народов. Самое меньшее, что человеку нужно, это хлеб. А у русских другой минимум лебеда. Этот минимум определяет все. Если человек, допустим, и в крайнем случае, может ограничиться лебедой, он уже не хозяин.
И откуда вы такое почерпнули? спросил Калина Иванович, хотя и не понял хорошо речи Шере.
Зачем далеко ходить, на поля посмотрите. Да и поговорка есть такая: не беда, коли во ржи лебеда, то беды, коли ни ржи, ни лебеды.
Ничего не видите, значить.
Ничего не вижу, улыбнулся Шере, ни пропашных, ни травы, ни добрых сортов. А в хатах тоже ничего нет у этих ваших «хозяев»: деревянный стол, две лавки, кожух в скрыне, пара сапог, «богатство». И это все благодаря скупости да жадности. Сами ж говорите: недоспит, недоест. Разве он живет по-человечески, этот дикарь? А хаты? Это же не человеческое жилище. Стены из грязи, пол из глины, на крыше солома Вигвам[145]