Ну вот, приехали, сказал в столовой отец. Думаю, что бо́льшую часть Гессена и по крайней мере половину Тюрингии немцы теперь потеряют. Хорошо если им удастся закрепиться на линии Цвикау, Эрфурт, Марбург и Дюссельдорф. Причем каждый раз, заметим, один и тот же сценарий: сначала требования, которые невозможно принять, потом якобы стихийный протест, собирающий многотысячную толпу, далее столкновения с полицией, жертвы, и как результат помощь «народного исламского ополчения».
Снова хлынут беженцы, вздохнула мать.
Думаю, что миллиона два-три немцев Россия еще сможет принять.
И куда мы их денем?
Сибирь большая.
Но войны, надеюсь, не будет?
Чтобы воевать с Россией, у Халифата недостаточно сил. Это все-таки не кукольный бундесвер и не мифические силы НАТО, которые при первой же серьезной угрозе растаяли без следа. Нет, по крайней лет десять у нас еще есть.
То же самое подтвердила Анжела.
Похлопав в ладоши, чтобы привлечь внимание группы, она сказала, что только что связывалась с Москвой, там считают, что никакой опасности данные инциденты для туристических маршрутов не представляют. Волноваться не надо. Мы идем по обычному графику.
Тем более что осталось нам всего ничего
Правда, вынырнувший из-за ее спины экскурсовод Али сообщил, что программа сегодняшних осмотров немного меняется. Сначала мы посетим Баварский национальный музей, а затем побываем в европейском квартале на выставке народных ремесел. Там вы сможете приобрести сувениры. А заодно, скромно добавил Али, своими глазами увидите, как живут местные жители сможете убедиться, что все сообщения англо-немецкой прессы о якобы имеющихся притеснениях европейцев являются наглой ложью.
А как же Восточный базар? спросил розовощекий крепыш.
А на Восточном базаре мы побываем завтра, по дороге в аэропорт. Для этого отбытие из гостиницы произойдет на час раньше. Прошу пометить это в своем расписании.
Мать как-то странно глянула на отца. Тот чуть кивнул, а потом взял чашку и направился будто бы за добавкой кофе. Однако по дороге поставил чашку на край стола, а сам обратился к экскурсоводу с каким-то вопросом.
У того на секунду окаменело лицо. Затем Али улыбнулся, и они оба выскользнули на улицу.
Вернулся отец буквально через пару минут и, отвечая на тревожный взгляд матери, негромко сказал:
Все в порядке.
Сколько ты ему заплатил?
Сто динаров.
Как-то дороговато.
Ну, знаешь, в данном случае лучше переплатить. И он снова выбрался из-за стола. Ах да!.. Я же собирался налить себе кофе
Торговые ряды в европейском квартале тянулись, вероятно, на километр. Во всяком случае, конца их не было видно. Чего тут только не продавали: и фарфоровые статуэтки, и сервизы разнообразных цветов, и часы от обычных, наручных, до громадных напольных в футлярах из красного дерева, и поношенную одежду, и банки рыбных консервов, и слесарные инструменты, и картины, принадлежащие кисти якобы известных художников. Но удивительнее всего было то, что в окнах обшарпанных пятиэтажек, высящихся за рядами, торчало по шесть, восемь, десять, даже по пятнадцать детей, с любопытством взирающих на непрекращающуюся торговлю.
Розовощекий крепыш, оказавшийся в эту минуту рядом, объяснил, что после исламизации города все европейцы были выселены на окраины, в каждой квартире теперь живут по несколько разных семей. Также он объяснил, что европейцам нельзя иметь сотовых телефонов, планшетов, пользоваться Интернетом (его в этих кварталах попросту нет), приобретать легковые машины и вообще покидать гетто, кроме как по служебной необходимости. Тех, кто работает в центре города, отвозят туда на специальных автобусах, а после смены на таких же автобусах отправляют под охраной домой. Телевизоры в гетто, правда, не запрещены, но транслируется лишь один канал, вещающий исключительно на арабском.
Ярик к нему не очень прислушивался от множества лиц, от нескончаемой толкотни, от глухого шума, создаваемого тысячью голосов, у него слегка плыла голова. К тому же он боялся отстать от родителей, которые вели себя очень странно: ни к чему не присматривались, нигде ничего не приобретали протискивались вперед, иногда, наклоняясь, о чем-то тихо спрашивали продавцов, получали ответ, опять протискивались вперед. Мать время от времени оборачивались и подтаскивала Ярика за собой:
Розовощекий крепыш, оказавшийся в эту минуту рядом, объяснил, что после исламизации города все европейцы были выселены на окраины, в каждой квартире теперь живут по несколько разных семей. Также он объяснил, что европейцам нельзя иметь сотовых телефонов, планшетов, пользоваться Интернетом (его в этих кварталах попросту нет), приобретать легковые машины и вообще покидать гетто, кроме как по служебной необходимости. Тех, кто работает в центре города, отвозят туда на специальных автобусах, а после смены на таких же автобусах отправляют под охраной домой. Телевизоры в гетто, правда, не запрещены, но транслируется лишь один канал, вещающий исключительно на арабском.
Ярик к нему не очень прислушивался от множества лиц, от нескончаемой толкотни, от глухого шума, создаваемого тысячью голосов, у него слегка плыла голова. К тому же он боялся отстать от родителей, которые вели себя очень странно: ни к чему не присматривались, нигде ничего не приобретали протискивались вперед, иногда, наклоняясь, о чем-то тихо спрашивали продавцов, получали ответ, опять протискивались вперед. Мать время от времени оборачивались и подтаскивала Ярика за собой:
Не отставай!
Он уже догадывался, в чем дело. У Иоганна Карловича остался в Мюнхене брат, который не успел вырваться из хаоса хиджры. Жил он, видимо, где в этом квартале, и теперь отец с матерью пытались его отыскать. Он также догадывался, что отец дал денег экскурсоводу, чтобы тот привез их группу именно в этот район.
Но разве в такой толчее можно кого-то найти?
Тем не менее от очередного лотка, где были аккуратно разложены вилки, ложки, ножи, отец обернулся и сделал им с матерью знак рукой.
Странная, будто из серебра, музыка слышалась впереди, и когда они осторожно протолкались туда, Ярик увидел высокого старика в черном костюме, совершенно седого, с лицом, собранным в складки деревянных морщин. Старик крутил ручку черного ящика, поставленного на треногу, и оттуда выкатывались эти странные звуки, похожие на капель серебряного дождя.
Шарманка Где только он ее раздобыл? шепнул отец.
А сам старик, прикрыв веками выпуклые глаза, дребезжащим и слабым, но все-таки музыкальным голосом выводил:
О, ду либер Августин, Августин, Августин,
О, ду либер Августин, аллес ист хин
Ярик не слишком хорошо знал немецкий язык, но благодаря Иоганну Карловичу кое-что понимал. Грустная была песня Ах, мой милый Августин, все, все пропало Пропали деньги, пропало счастье Пропал город, в котором мы жили Мы льем горькие слезы Ах, мой милый Августин Был праздник, а стала чума Была жизнь теперь у нас похороны Ах, мой милый Августин Все, все прошло
Перед стариком, как перед тем же нищим около входа в гостиницу, стояла коробка, на дне которой лежали круглые медяки.
Не подойти к нему, сквозь зубы сказал отец.
Их разделяло пустое пространство.
Двое патрульных в грязно-зеленой форме ощупывали толпу внимательными горячими взглядами.
Отец посмотрел на Ярика.
Нет-нет, нервно сказала мать.
Появился откуда-то экскурсовод Али и замахал им рукой: нам пора
Только спокойно, сказал отец.
Ярик протиснулся в первый ряд и встал рядом с мальчиком примерно такого же возраста.
Герр Митке? прошептал он.
Сердце у него колотилось так, что он боялся полицейские бросятся на этот стук.
Однако ничего, обошлось.
Мальчик, не шевельнувшись, скосил глаза на шарманщика.
Шикен зи айнен бриф Передать письмо по-немецки прошептал Ярик.
Мальчик, не удивляясь, повернулся к нему спиной и протянул руку назад. Конверт, данный отцом, скользнул в ладонь и тут же исчез под курточкой.
Ярик осторожно попятился.
Ну где ты, где ты? сказала мать и порывисто прижала его к себе. А затем крикнула экскурсоводу: Все, все, господин Али! Мы идем!..
Утром они первым делом включили новости, и хотя арабского языка никто, конечно, не знал, но можно было понять, что оправдываются самые худшие ожидания. Миротворческие войска эвакуировались из Южной Тюрингии. Народное исламское ополчение медленно, но упорно продвигалось к Марбургу и Дюссельдорфу. Франкфурт был безнадежно потерян. Возводились армейские заграждения вокруг Дортмунда, Эссена и Дуисбурга. Произошел инцидент на чешско-баварской границе. Туда в срочном порядке перебрасывали дополнительный воинский контингент.
Все. Теперь у Халифата будет открытая граница с Бельгией, сказал отец. А возможно, эмир прихватит и часть Голландии.
Все. Теперь у Халифата будет открытая граница с Бельгией, сказал отец. А возможно, эмир прихватит и часть Голландии.
Думаешь, бельгийцы не устоят?
Трудно сказать
Американцы ведь обещали послать войска. Мать застыла над распахнутой дорожной сумкой.
Американцам дай бог свои штаты на юго-западе удержать Калифорнию, Аризону, Нью-Мексико и Техас. Мексиканцы, наподобие Халифата, так напирают, что того и гляди вспыхнет война
Ты только посмотри повернулась мать.
Она держала в руках небольшой, видимо, самодельный мятый белый конверт.
Откуда это?
Вот, прямо в сумке нашла
Так это для Иоганна Карловича, догадался Ярик. Ура-а-а!.. Значит, наше письмо ему передали
Положили, пока мы были на завтраке, сказал отец.
Ура-а-а
Ты, разумеется, молодец!
Мать взмахнула конвертом:
А как мы это через границу повезем?
Так и повезем. Сунь в сумку и все.
А если обыск?
Брось На письма погранцам начихать
Ну давайте я к себе его положу, предложил взбодрившийся Ярик. Меня же ребенка не будут обыскивать скорее всего
Не будут, не будут, задумчиво ответила мать. Ах, боже мой, эти европейские дурачки!
Тебе их не жаль? спросил отец.
В том-то и дело, что жаль. Но все равно дурачки
И она решительно запихала конверт в карман своего плаща.
Иоганн Карлович пришел, как всегда, ровно в восемь. Они с отцом расставили шахматы и быстро сделали несколько первых ходов.
А затем Иоганн Карлович по обыкновению глубоко задумался.
Так что тебе, Ваня, пишут из Мюнхена? наливая по второй рюмке, поинтересовался отец. Если, конечно, не семейный секрет.
Эта песня про Афгустин невпопад произнес Иоганн Карлович. Ее сочиняль один немец австриец фо фремя чума в семнадцатый век. Он напился и упал в похоронный яма. И чтобы его не засыпаль, стал петь. Вот так А Генрих майн брудер Генрих мне написаль, что хочет эмигрировать к нам. Но это как это?.. чтобы уехать Халифат требовать очень большой налог.