Тогда вот Дике Нейросеть
Чего?
Нейросеть. Ну, на компьютере. Она сделает экспертизу и выдаст независимое от моего, от нашего с коллегами, мнение: мы нашли кости хищника или кости травоядного? Или, может быть, медузы? Чтобы, значит, не только мой авторитет
Не. Ты там про дичь какую-то раньше сказала?
Нейросеть называется «Дике». В честь древнегреческой богини правды.
Как-как?
Дике. Ди-ке. Богиня, что мужа к знанью влечет повсеградно, по памяти процитировала Аликс из древнегреческого классика.
Хорошо, пусть твоя дикая нейросеть скажет, что он хищник. И даст заключение Какое-нибудь красивое А пока уходи Устал от тебя Голова даже разболелась Надо съездить отдохнуть
На несколько секунд в кабинете повисла мечтательная тишина, наполненная запахом дубового веника и клубничного лубриканта.
И помни: не докажешь, что динозавр был хищник, уволю нах. В глазах Бебика сверкнул роковой огонь.
«Да разве вы юридически имеете такое право?!» бросила бы на это Аликс заносчиво, в своих мечтах о себе.
Но в реальной жизни она, конечно, снова промолчала.
Потому что давным-давно знала: коммерческий директор их музея, внешне похожего на английский замок Боднам, а внутренне на замок Кафки, имеет право на все-все-все.
Притом не юридическое право.
А право альфа-самца.
«Альфача», как выражались юные посетители музея, слоняющиеся по его коридорам в очках аугментированной реальности.
И тебя уволю, и эту твою нейросеть.
Это звучало бы как шутка, но Аликс вдруг вспомнила: чтобы мнение экспертной системы «Дике» считалось научным мнением и учитывалось при защите диссертаций, Дике пришлось формально оформить как сотрудника музея. С начислением зарплаты в один рубль.
2Все минувшее лето Аликс провела в котловине Цайдам, что притаилась на северном уступе Тибетского нагорья, среди озер и горных хребтов, намалеванных с чокнутой рериховской основательностью.
Это было лучшее лето в ее жизни. И, без всяких яких, лучший август.
Хотя прилагательные «лучший» и «комфортный» в данном случае не были синонимами.
Ночами, случалось, температура падала ниже нуля, и Аликс, упорно ночевавшая в «командирском» джипе, прямо на сиденье, стучала зубами от холода даже в спальном мешке на гагачьем пуху, позаимствованном у подруги-альпинистки, основательно погрязшей в смене памперсов и стерилизации бутылочек для рано нагрянувших внуков.
А когда она замерзала совсем, то выходила из машины и принималась колоть малочисленные дрова своим Топором Древних Русичей, унаследованным от бывшего мужа-реконструктора. Ведь топливные брикеты из прессованных опилок, которыми запаслась экспедиция, закончились еще в первую неделю
Котловина Цайдам была местом инопланетной красоты. И будь голливудские режиссеры менее изнеженными, будь они в состоянии пить говноводу и есть монгольскую говноеду, вдыхая душную пыль, из которой-то одной и состоял преобладающий летом северо-западный ветер, жить, вбирая давно не мытой кожей сновидческое какое-то безлюдье, они наверняка бы нашли местные пейзажи перспективными. А охряно-желтые, с карминными поясками солончаки да холмы и лишь вдали, в акварельной дымке бугрятся бурые горы достойными изображать очередное иномирье, по которому главгер после немягкой посадки широко и привольно шагает, козырьком приложив ко лбу руку мол, подать нам сюда скорей базу джедаев!
Ночью, когда она пыталась заснуть после очередного суматошного дня, наполненного стоянием на коленях, инвентаризацией и скайпными переругиваниями с ближними и дальними от музейного начальства и грантодателей из фонда «Коммерческая Наука» до таджиков-рабочих и монголов-поставщиков, все же наконец засыпала, ей снилось, будто она слышит громкий шепот ручьев, сбегавших с гор, хотя до самих ручьев было пилить и пилить на командирском джипе (прочие экспедиционные машины были поскромнее и постарше и, может, и не осилили бы эту дорогу).
Наконец к середине августа они добыли его целиком Probactrosaurus gobiensis ingens такого же великолепно птицетазового и растительноядного, как и Probactrosaurus gobiensis, но вдвое большего, чем пробактрозавр гобийский, и имевшего значительно более длинное рыло. Зубы этой няшки были также острее и длиннее, что предвещало в перспективе докторскую диссертацию
Это была удача, о которой Аликс грезила с тех дней, когда школьницей спешила в кружок «Юный палеонтолог», в то время как ее шустрые одноклассницы учились вырисовывать смоки айз, носить каблуки не шатаясь, тихарились у гаражей с ментоловыми сигаретами, слушали про «ай со ю дэнсин» и читали в первоинтернетиках про десять правил идеальной фелляции
Наконец весь скелет пробактрозавра ее пробактрозавра был выложен в специальные немецкие ящики, каждый ценой с хороший комфортабельный гроб для представителя европейского аппер-миддл-класса.
Ящики грузили и грузили, а она сидела, тихая и счастливая, уперев подбородок в топорище Топора Древних Русичей, и жадно вдыхала всеми своими легкими запахи далеких можжевельников и глины. Резковатый, сумасшедший запах высохшего солончака, минеральный прохладный запах гальки. Ей хотелось навсегда запомнить этот густой, как молоко яка, восторг
3Среди коллег и подчиненных аспирантов, докторантов и разновозрастных научных сотрудников, с которыми Аликс никогда не водила близкой дружбы, она считалась почему-то бездетной старой девой, зависшей вне времени в своем благородном естественноисторическом сумасшествии. Почему бездетной, когда ее дочь Кристина от первого и единственного ее брака уже оканчивала МГУ? Бог весть. Никто ее ни о чем никогда не спрашивал. Ну, то есть совсем ни о чем.
В этой связи Аликс однажды открылась странная истина. В их палеонтологическом коммьюнити, поняла она, бытовал такой негласный уговор: многого достигшая женщина-ученый всенепременно должна быть некрасива, несчастна и одинока. Притом и сейчас, и в прошлом, и в будущем.
Лучше всего, чтобы такая женщина была безответно и платонически влюблена в заграничное палеонтологическое светило, в какого-нибудь Леннарта Линдбека или Уго Кока. В крайнем случае влюблена в соотечественника, но обязательно достойного и безобидного, например, в директора по науке, девяностошестилетнего старца с шелковым платочком в жилетном кармашке, ветхого, но еще о-го-го какого веселого, с полной колодой шуточек вроде «Альцгеймер? Напомните мне, кто это?!». А еще лучше когда ученая дама влюблена в открытого собственноручно динозавра, как Пасифая в бычка
Прихлебывая мутный от пыли местный чай, Аликс думала о том, как печально, что она ни в кого не влюблена.
И особенно печально то, что с этим решительно нет никакой борьбы
Потом она вытягивала свои короткие худые ноги к костру, в котором тлели можжевеловые бревнышки, и записывала в молескин какое-нибудь bon mot вроде «мое семейное положение: состою в палеонтологической экспедиции».
А в конце августа они вернулись в Москву Аликс, «ребята» и ее пробактрозавр
4После разговора с Рафаэлем Каримовичем Аликс на ослабевших ногах вышла в прохладное полутемное фойе.
И тотчас уселась, хотя точнее было бы сказать осела, близ автомата с джанк-фудом она называла его «Сто Оттенков Сахара».
Аликс любила сиживать в фойе. Случалось, она выбирала место возле автоматов с кофе, иногда возле автоматов с пивом. Хотя ничего никогда не покупала, даже воду она знала, что единственный сорт воды, который там продается, является не минеральной водой, как полагают многие, а всего лишь фильтрованной водопроводной. Да, привыкшая к экономии Инесса Александровна считала верхом глупости тратить деньги на кое-как почищенную водопроводную воду!
Вдруг сквозняк заговорщически зашелестел листьями окрестных фикусов, и к автоматам подошла стайка из шести школьников раннеподросткового возраста.
На всех мальчиках были очки аугментированной реальности, которые они, судя по всему, ни за что не хотели снимать.
Однако голод и жажда все же заставили их одного за другим покинуть пылающий бирюзовыми зарницами и розовеющий силиконовыми сисями виртуальный мир. Они вынудили их вернуться в мир скучных фикусов, бесцветной тетеньки в шотландской клетчатой юбке и машины, обменивающей на печеньки выданные родителями деньги.
Однако голод и жажда все же заставили их одного за другим покинуть пылающий бирюзовыми зарницами и розовеющий силиконовыми сисями виртуальный мир. Они вынудили их вернуться в мир скучных фикусов, бесцветной тетеньки в шотландской клетчатой юбке и машины, обменивающей на печеньки выданные родителями деньги.
На лице Аликс появилась улыбка она была искренне рада видеть мальчиков.
Дело в том, что в какой-то момент они дети совсем перестали по своей воле ходить в музей.
Именно в те черные годы закрылся кружок, долгие годы бывший гордостью музея и одновременно кузницей кадров, обеспечивающей, так сказать, преемственность поколений.
Все очень огорчались. Мол, где же наша смена? Где, наконец, влюбленные бездомные школьнички? Почему они больше не целуются как раньше у ног ископаемых гигантов?
Но рецептов «как вернуть самотек» никто предложить не мог (экскурсии-то по-прежнему тянулись, длинные и подневольные).
Это было тем более странным, что в культуре царила оголтелая ювентократия. Носить кеды стали даже пенсионеры, а в кафе всегда оставляли лучшие места для «студентов», чтобы, когда кто-то примется «фигачить луки», то есть фотографировать телефоном, место выглядело «молодежным», а устроиться на работу после тридцати становилось очень даже квестом и челленджем (эти словечки теперь выучили даже в домах престарелых, а то, чего доброго, принудительно эвтаназируют).
И тогда директор по коммерции, предшественник Бебика во всем, включая этнический бэкграунд, придумал гениальное.
Он поскреб по спонсорским сусекам и вскоре заключил договор с фирмой, занимающейся разработкой программного обеспечения для очков аугментированной реальности.
Было решено создать аттракцион, который позволил бы вернуть интерес вскормленных молоком биоса девочек и мальчиков к ископаемым формам жизни.
«Сделаем виртуальную реальность Там наши экспонаты будут как живые Пустим обучающие ролики про их жизнь, про то, как они питались, набивая за щеки листву Про то, как мигрировали, как отвечали на вызовы времени Про то, как охраняли свою экологическую нишу Сюжетные такие ролики, чтобы удерживать внимание Сами понимаете, желтыми костями и картинами маслом современных детей к себе не заманишь».