Вот куда девается этот снег, имеющий неосторожность падать на землю в теплую зимнюю ночь и сразу же таять бесследно.
А если кто-то скажет мне, что рая нет, а уж тем более, такой его части, где все наши кошки, собаки и вечные дети счастливы друг с другом ну и что с того, что без нас это будет всего лишь ваше слово против моего, и я вам заранее не завидую, потому что мое слово крепко, от него и синяк может остаться, со мной лучше не спорить, по крайней мере, в столь важных вопросах, как этот: что случается со снегом после того, как он растаял?
Я открываю рот, чтобы сказать: «а», и тут же захлопываю, потому что мое «а» будет опять про погоду, про изумительные ноябрьские бархатные плюс девять с тонкой шелковой морозной прокладкой воспоминаний о будущих холодах. С тех пор как ангелы Небесной Канцелярии взяли на себя заботу о хризантемах на моем балконе, которые распускают бутон за бутоном, забив на календарь, мне неловко писать о погоде, это совсем уж запредельное хвастовство.
Совесть надо иметь.
Но самое важное это, конечно, не хризантемы, а запах. Теперь всюду в городе устойчиво пахнет берлинским мартом тысяча девятьсот семьдесят третьего года, когда я иду из школы по улице Рейнских камней, в конце которой живу, и где-то далеко кричит горлица, а я по малолетству не знаю, что горлица, думаю почему-то, кукушка, и считаю, сколько мне суждено жить, а она все кричит, а я все считаю, за квартал от дома останавливаюсь, продолжаю считать, и дохожу примерно до пятисот, когда мне навстречу выскакивает мама, озабоченная тем, что все соседские дети уже давно вернулись из школы, а я еще нет, орет, тянет меня домой, а я думаю, что ее вопли невысокая плата за грядущее бессмертие, молчу, ничего не говорю, о таких вещах родителям не рассказывают. И вообще ни о чем важном, взрослые важного боятся, ну их совсем.
Сейчас, когда я точно знаю, что это была горлица, смешно думать, что вместо бессмертия она сулила мне блаженное отставание в развитии, вечное «жизнь только начинается», подростковую погоню за смыслом бытия (не догоню, так согреюсь), готовность жить дальше на любых условиях только потому, что вот прямо сейчас в небе летит самолет, а в самолете летчики, и я не я буду, если не заберусь однажды в их шкуры, чтобы узнать, как выглядит полет с их точки зрения, и даже чем был для них вот этот конкретный заход на посадку шестого ноября две тысячи одиннадцатого года в семнадцать тридцать по восточноевропейскому времени, каким был запах этого мгновения, его цвет, звук, смысл.
Сейчас, когда я точно знаю, что это была горлица, смешно думать, что вместо бессмертия она сулила мне блаженное отставание в развитии, вечное «жизнь только начинается», подростковую погоню за смыслом бытия (не догоню, так согреюсь), готовность жить дальше на любых условиях только потому, что вот прямо сейчас в небе летит самолет, а в самолете летчики, и я не я буду, если не заберусь однажды в их шкуры, чтобы узнать, как выглядит полет с их точки зрения, и даже чем был для них вот этот конкретный заход на посадку шестого ноября две тысячи одиннадцатого года в семнадцать тридцать по восточноевропейскому времени, каким был запах этого мгновения, его цвет, звук, смысл.
Я очень люблю подростков.
Всех и каждого, глупых и агрессивных, самодовольных, прыщавых, робких, сексуально озабоченных, садистов и подлецов, трусов и снобов просто за то, что они живы. Как увижу их на улице, смотрю и радуюсь ух!
Потому что подростки это и есть весна. Так выглядит цветение в человеческом исполнении дикая, невыносимая, животворящая мука.
Я помню, как это. И преклоняюсь перед мужеством подростков, хоть и понимаю, что оно вынужденное, выхода другого нет, кроме смерти, которая в это время всегда настолько рядом, что многих эта близость калечит на всю оставшуюся жизнь.
Все эти мелкие, глупые, прекрасные есть. Всегда рядом. Ничем не хуже цветущих яблонь, на самом деле. Местами даже пронзительней. Весна, стало быть, вообще не прекращается, только смотри по сторонам.
«Я так вижу» достойный и честный аргумент в устах любого художника, вне зависимости от того, нравится нам результат его работы, или нет.
То, что аргумент этот в, условно говоря, общественном сознании превращен в посмешище, представляется мне симптомом куда более опасным, чем, скажем, уровень бездарности работ, авторы которых любят говорить эту фразу. Бездарность дело житейское, кто только не бездарен в той или иной области. Когда бездарный художник говорит: «я так вижу», он, по крайней мере, честен. Отстаньте от него, играет, как умеет. А дальше или ощутит внутреннюю потребность учиться и тогда уж, будьте покойны, выучится, или не ощутит, и станет прахом. Но это не наше собачье дело.
Способность к обучению (и сопутствующая ей настоятельная потребность учиться) сама по себе дар, который или есть, или нет. А если нет, может проявиться, или не проявиться. Нас это, в любом случае, не касается.
Наличие счастливой способности обучаться совершенно не зависит от желания окружающих учительствовать. Которое, как всякую недостойную страсть, следует обуздывать и не демонстрировать публично. Лучше уж кур драть прилюдно. Мало что выглядит со стороны так жалко и нелепо, как непрошенное учительствование, будь вы хоть главный в мире специалист по теме.
Хотя главный специалист обычно по уши занят делом, такого еще поди уговори, чтобы научил.
Абсолютно обо всем, что делаю, я с чистой совестью могу сказать: я так вижу. И не представляю себе иной позиции честного художника.
Я так нагло вру самим фактом своего существования, что во всех остальных случаях не могу говорить ничего кроме правды.
Ясно же, что все сосуществует. Тошный ужас органического бытия и «жизнь-как-чудо». Правда состоит в том, что есть и то, и другое.
Мне кажется, среднестатистический человек чувствует себя Очень Умным, когда (обычно в подростковом возрасте) открывает для себя Ужас. И всякий раз, разглагольствуя об Ужасе, снова и снова ощущает себя Очень Умным.
Это, как догадываюсь я, очень приятно. Так приятно, что множат и множат болтовню об Ужасе, которая по сути такая же глупость, как младенческое лепетание о добре. Только лепетание о добре невинно, а глупая болтовня об Ужасе преступна (незнание законов силы слова не освобождает от ответственности).
На самом деле Очень Умный это тот, кто видит целую картину, тошный ужас и чудо, все вперемешку, одним комком. Но и на этом останавливаться не следует. Быть умным приятно первые пять минут, но не всю же жизнь этим наслаждаться.
И вот тогда начинается самое интересное. Когда мы включаем волю и внимание, отделяем устраивающее нас от не устраивающего. И говорим: «будет по слову моему».
Можно, конечно, и в лоб получить за такую постановку вопроса. И часто получаешь! Ну и подумаешь в лоб. Учишься на ошибках, копишь силу, идешь дальше. Будет по слову моему, и точка. Потому что исцелять мир своей волей и славить его повседневная обязанность человека на этой земле. Всякого человека, не только писателя. Но уж для писателей это вообще должно стать общим местом. Или ты исцеляешь, или ты враг рода человеческого, предатель доверившихся твоему слову, и Люцифер жует тебя вот прямо сейчас, от начала времен, морщась и плюясь всеми ненасытными пастями.
НаперSники синея
А у меня вопрос про вашу книжку «Наперсники синея» сказал читатель.
ЧТО?!
В конце концов выяснили, что он имел в виду книжку «Няпиzдинг сэнсэе». Теперь ясно, как должен называться второй няпиzдинг (у нас были нелепые, негодные версии: «Няпиzдинг-2», «Няпиzдинг всегда с тобой», «Возвращение кровавого няпиzдинга»). Но читатель Максим Логунов спас нас от позора и великодушно разрешил использовать его вариант в своих негодяйских целях. За что ему огромное спасибо.
Now I know
W.H.Все-таки ничего волчьего[7] я в этом городе не вижу.
Я тоже.
Наверное, мы чего-то важного не знаем о волках.
Да ну Нет, слушайте! До меня только что дошло. Это был не волк. Князю приснился койот. Тогда все сходится: койот же у индейцев проводник в мир духов, главный культурный герой и вообще божество. Князю совершенно точно приснился койот! Тогда понятно, почему такой город получился.
Да, тогда понятно.
Просто князь же никогда не видел койотов. И про индейцев не читал. Подумал волк. Ну, мелкий, да, рыжий, хлипкий какой-то.
Но все равно похож.
Ну! И тут приходит жрец, спрашивает, что приснилось. И князь ему честно говорит: волк! А что слишком мелкий, так о том жрецу знать не обязательно. Неловко же вот так сразу признаваться, что тебе, великому князю, приснился какой-то несерьезный волк. Он наоборот, решил прихвастнуть. Сказал: «Волк был железный!»
Точно. Это компенсаторное.
Ну и пошли сразу строить город. Раз уж такое дело, железный волк приснился. Хоть и койот.
А потом пришли домой и сели ужинать
На стене на улице Скапо висят бумажки с вопросом: «Чего ты ждешь?» И чистое поле для ответа. На некоторых бумажках ответы уже есть: «Путешествия», «Любви», «Когда сдам экзамен», и так далее.
Достаю из кармана карандаш и пишу правду: «Себя». Потому что действительно жду не дождусь. Вечно я где-то шляюсь.
Я живу сейчас таким интересным образом, что дорога в Старый город и прочий центр неизбежно пролегает через весь Ужупис. Мне всегда казалось, что Ужупис слишком прекрасен, чтобы там как-то специально гулять, через него надо бегать по делам, как минимум, дважды в день. Можно чаще.
Ну вот, бегаю теперь. От порога до ангела пятнадцать минут обычным, не медленным, но и не стремительным шагом. Надеюсь, еще долго не надоест.
Район, где я живу, похож на Карлсхорст моего детства больше, чем любое другое место на земле. Возможно, даже больше, чем современный Карлсхорст. Здесь на невысоких холмах стоят редкие условно новые пятиэтажки вперемешку с частными домами, окруженными невысокими заборами и палисадниками. И куда ни посмотришь, всюду лес (на самом деле это парки, но наши виленские парки это просто куски леса, через который пророс город, так что все сходится).
И запах, божечки. Тот самый запах близкого леса, смешанный с запахом близкого неба. Вы знаете, как пахнет небо? Я знаю с детства. Но описать, конечно, не могу. Нет нужных слов. Немножко влагой, как море, только без соли и водорослей, немножко свежеиспеченным хлебом неизвестного мне сорта, немножко снегом, немножко разогретым камнем, что совершенно логично: небесная твердь постоянно, даже зимой нагревается от близости звезд. Остальные компоненты непостижимы и неопределенны, как все самое интересное, увы.