Но уже прямо сейчас работа бюро пропусков полностью парализована, полицейские и ожидающие приема граждане вперемешку толпятся вокруг оранжевой собачки, издавая невнятные восклицания, наглядно свидетельствующие о способности человеческих сердец к внезапной бескорыстной любви.
Пока я, так никем и не замеченный, поднимаюсь по лестнице Полицейского Комиссариата с первого этажа на второй, в кабинете номер сто восемнадцать следователь Эдуард вдруг отрывается от заполнения протокола допроса и говорит подозреваемому в четырех квартирных кражах Регимантасу: «Представляете, в детстве я мечтал быть пиратом, а теперь тут с вами зачем-то сижу».
«А я путешественником. Хотел открывать новые земли и жить среди дикарей, даже из лука специально стрелять научился, чтобы в джунглях не сплоховать», меланхолично отвечает следователю Эдуарду подозреваемый Регимантас, и оба потрясенно глядят друг на друга с немым вопросом: какого черта, зачем я это сейчас сказал?!
Пока я, так никем и не замеченный, поднимаюсь по лестнице Полицейского Комиссариата с первого этажа на второй, в кабинете номер сто восемнадцать следователь Эдуард вдруг отрывается от заполнения протокола допроса и говорит подозреваемому в четырех квартирных кражах Регимантасу: «Представляете, в детстве я мечтал быть пиратом, а теперь тут с вами зачем-то сижу».
«А я путешественником. Хотел открывать новые земли и жить среди дикарей, даже из лука специально стрелять научился, чтобы в джунглях не сплоховать», меланхолично отвечает следователю Эдуарду подозреваемый Регимантас, и оба потрясенно глядят друг на друга с немым вопросом: какого черта, зачем я это сейчас сказал?!
Я поднимаюсь со второго этажа на третий, и в кабинете номер двести четыре начальница отдела Рамуне, твердо решившая съесть с потрохами красивую молодую сотрудницу, наворотившую кучу совершенно идиотских ошибок в документации, отворачивается к окну, делает несколько глубоких вдохов и выдохов, думает: «Бедная глупая девчонка, перепугалась, как будто по ее вине конец света сейчас наступит; когда-то я сама такой же дурой была», и говорит, примирительно улыбаясь: «Ничего страшного, это нетрудно исправить, я тебе объясню».
С третьего этажа на призрачный, тайный четвертый, существующий только в сновидениях, да и то далеко не во всех, можно подняться разными способами, на выбор по широкой мраморной или по веревочной лестнице, доехать на лифте, залезть по связанным простыням, вскарабкаться по веткам, как на высокое дерево, подпрыгнуть на батуте или взлететь на воздушном шарике, если, конечно, он у вас при себе. Я всегда выбираю лифт, потому что в детстве жил в двухэтажном доме на улице Лапу, все мои друзья-одноклассники примерно в таких же, и лифты казались нам удивительным средством передвижения из научно-фантастических книг; столько лет прошло, столько всего случилось, а я до сих пор катаюсь на лифте при всякой возможности слаб человек.
Пока я поднимаюсь на лифте с третьего этажа на четвертый, а по ощущениям примерно на двухсотый, не меньше, в триста двадцать седьмом кабинете следователь Юодгальвис внезапно берет телефон, звонит жене, с которой поцапался утром из-за невкусного вчерашнего супа на завтрак и кошачьей шерсти на пиджаке, и говорит ей: «Анечка, я тебя очень люблю, просто совсем задолбался, не подумал, что ты еще больше, прости меня, дурака», а потом молчит, слушает, и улыбается, и сияет, как будто ему всего девятнадцать лет, и рыжая зеленоглазая Анечка, к которой уже полгода пытался подкатывать, ни на что не надеясь, потому что она же такая ТАКАЯ наконец-то согласилась пойти с ним в кино.
В кабинете номер триста тринадцать секретарь Алдона отворачивается от окна, впервые с начала весны не сожалея о том, что третий этаж это все-таки слишком низко, больше шансов стать инвалидом, чем умереть; она наконец-то вообще об этом не думает, даже не вспоминает, что жизнь буквально только что казалась ей тяжкой беспросветной повинностью, чередой унылых утомительных дней, приближающих к старости и болезням, а больше ни к чему. А если и вспомнит, отмахнется: устала, не высыпалась, заморачивалась из-за всякой ерунды, со всеми такое случается, тем более по весне гормоны, авитаминоз, что там еще плохого с организмом бывает весной. А теперь все, лето в разгаре, клубника на рынке, такие дивные длинные светлые дни, и Васька каждый день пишет, грозит в июле на неделю приехать, а не на один выходной, как всегда. А потом будет отпуск, осенью, в октябре; уже есть билеты на Корфу, где живет Даррелл, ну то есть раньше там жил, а потом написал, самая любимая была книжка, надо бы перед поездкой ее перечитать и по понятной ассоциации, заключает: все-таки глупо слушаться маму, какое ей вообще дело, я уже десять с лишним лет живу отдельно, должна все решать сама. В общем, надо забить на маму и взять из приюта того кота.
В триста девятнадцатом кабинете следователь Донатас пишет сообщение сыну: «Был неправ, поступай, куда решил, чем смогу поддержу»; в триста первом уборщица Аста откладывает в сторону швабру, встает на цыпочки, неуклюже кружится под одной только ей слышную музыку и обещает себе: «Все-таки запишусь на танцы, и ничего не стыдно, я научусь»; в кабинете номер триста тридцать один системный администратор Андрей решительно заходит на сайт воздухоплавательного клуба и покупает два билета на полет в корзине воздушного шара по девяносто девять евро за штуку, ошарашенный собственным безрассудством, смущенно думает: «Ребенок об этом третий год мечтает, а я все бурчу: дорого, дорого, нельзя быть таким жадным мудаком».
В общем, хорошо, что лифт так долго едет, вот что я вам скажу.
Считается, будто одним своим присутствием я пробуждаю в людях все самое лучшее; на самом деле это, конечно, полная ерунда. Хотя бы потому, что нет никакого «самого лучшего», «самого худшего», «самого среднего»; всякий человек сложная смесь, в которой все компоненты одинаково важны. Поэтому мое присутствие пробуждает не какое-то абстрактное «лучшее», а просто самого человека. Того, кто обычно беспробудно спит в наскоро сколоченном склепе, именуемом «зрелой сформировавшейся личностью», а должен бы жить.
Собственно, именно поэтому многим, включая лучших друзей, я кажусь совершенно невыносимым, утомительным, безжалостным к людям и слишком требовательным к ним. Хотя от людей мне всего-то и надо чтобы они были, а не вяло прикидывались существующими, остальное на их усмотрение. Терпеть не могу небытие, особенно вот такое неочевидное, подлое, трусливое, тщательно замаскированное под якобы жизнь.
Лифт наконец останавливается на вымышленном четвертом этаже, дверь открывается, я выхожу, и меня тут же заключает в объятия инспектор Граничной полиции Таня.
С авоськой пришел! восторженно вопит она. С авоськой на шее! Ты прекрасен, как звезда!
Обычно Таня ведет себя гораздо сдержанней. Похоже, кратчайший путь к сердцу женщины две недели с нею не видеться, а потом вдруг явиться нарядным, при полном параде. Всегда это подозревал.
Глупый белый человек, укоризненно говорю я. С Татьяной такие штуки отлично работают, за каждую цитату из Джармуша она прощает мне примерно полсотни грехов, точнее, тех моих добродетелей, которые почему-то кажутся ей грехами. Сама ты авоська. А вокруг моей шеи элегантно обернут драгоценный лоскут от Сети Счастливых Случайностей. Вчера пришлось заново их плести, и я вдруг подумал: сколько можно бесплатно пахать на благо не подозревающего об этом благе человечества? Мне самому тоже обновки нужны. Отличный, по-моему, вышел шарф, для лета вообще идеальный: из-за дырок шее не жарко.
Но зачем тебе летом шарф?
Чтобы на ветру красиво развевался. Потому что у меня не всегда есть настроение красиво развеваться на ветру целиком, объясняю я, деликатно отцепляя Татьянины руки от шарфа, который она явно решила примерить. Так и скажи, что тоже хочешь такой.
С формой отлично будет смотреться, кивает Таня. Спасибо за предложение. Но я пока не настолько спя эээ не до такой степени в авангарде моды, я это хотела сказать.
Кстати, об авангарде моды. Где ваш знаменитый красный самокат? Срочно хочу на нем покататься. И между прочим, твердо обещал Стефану не у кого-нибудь, а именно у тебя его отобрать. И под умиротворяющие звуки твоих рыданий с гиканьем прокатиться по всем коридорам всех этих ваших смешных полицейских этажей.
Ты не поверишь, вздыхает Таня, но, по-моему Стефан чрезвычайно серьезно отнесся к твоей угрозе. По крайней мере, сразу после полудня он велел Ари срочно забрать самокат на улицу и кататься на нем до самого вечера, где угодно, лишь бы не здесь.
Один-ноль в мою пользу, самодовольно киваю я. Наконец-то ваш шеф понял, насколько я страшен в радости хуже, чем в гневе. Но и в его пользу тоже один-ноль: я остался без самоката. Даже не приложился к его чудотворным колесам. Обидно нет слов.
Да ладно тебе, начинает Таня и исчезает, не договорив. С полицейскими из Граничного отдела такое случается, пожалуй, даже чаще, чем со мной самим, потому что служба им только снится. Наяву они тоже иногда дежурят, но все-таки основная работа у них происходит во сне. А спящего человека кто угодно может разбудить, буквально в любой момент. Или просто перетащить в какой-нибудь другой сон, где сейчас напарник один зашивается. В общем, всякое может быть.
Самоката не будет, злорадно ухмыляется Стефан, выглядывая из своего кабинета. И Татьяны сегодня тоже больше не будет, извини. Как-нибудь в следующий раз ей голову заморочишь. А сегодня, будь добр, морочь ее мне.
Да не вопрос, ты тоже красивый, киваю я и вхожу в кабинет, где сегодня все устроено по моему вкусу: стены сложены из тумана, потолка нет вовсе, дует свежий западный ветер, явственно пахнущий морем, а сквозь щели в растрескавшихся половицах пророс белобрысый ковыль. Вроде пустяк, но очень приятно: сразу видно, что человек действительно меня ждал.
Спасибо, что быстро пришел, говорит Стефан. Давно должен был привыкнуть, но каждый раз заново удивляюсь, как же ты эффективно действуешь! Еще войти не успел, а мне уже ничего от тебя не надо, потому что все и так хорошо.
Спасибо, что быстро пришел, говорит Стефан. Давно должен был привыкнуть, но каждый раз заново удивляюсь, как же ты эффективно действуешь! Еще войти не успел, а мне уже ничего от тебя не надо, потому что все и так хорошо.
А что, было плохо? удивляюсь я.
Ну то есть, дураку понятно, что со мной, безусловно, гораздо лучше, чем без меня. Но все равно странно. Не тот человек Стефан, чтобы у него вдруг хреново пошли дела.
Да чуть не исчезли отсюда к свиньям собачьим, сердитой скороговоркой объясняет Стефан. Допрыгались, блин, со своим самокатом. Я едва удержал на месте свой кабинет, приемную и собственно вход. И уже прикидывал, как буду строить все заново. И главное, где? В Первом Комиссариате на Пилимо мы, если помнишь, пробовали устроиться, но я быстро понял, что это перебор. Возле крытого рынка и без нас территория, мягко говоря, спорная. Почти нараспашку открытый Путь на Эту Сторону и вообще во все стороны сразу, куда повезет. Такая концентрация невозможного в одном месте вопиющее нарушение техники безопасности, даже на мой вкус, перебор. А больше, в общем-то, особо негде. Разве только прямо в Министерстве внутренних дел засесть. На самом деле отличная локация, практически на Кафедральной площади. Ну и просто смешно. Но очень уж хлопотно. Как подумаю о переезде, сразу хочется на три метра в землю зарыться и плакать: мама моя дорогая, пожалуйста, больше никогда меня не рожай!