«Вытаскивай гроб, до рассвета осталось всего три часа», сказал я ему.
Дом превращался в погребальный костер.
Огонь мог повредить вам? спросил юноша.
Еще бы, ответил вампир.
Вы укрылись в часовне? Там было безопасно?
Нет. Около полусотни рабов разбежались по всей округе. Многие не хотели оказаться в положении беглых и поспешили к Френьерам и на плантацию Бель-Жарден, вниз по реке. Мне совершенно не улыбалось оставаться в Пон-дю-Лак. А ехать куда-то уже не было времени.
Бабетта! вдруг осенило юношу.
Вампир улыбнулся.
Да, я пошел к Бабетте. Она по-прежнему жила на плантации вместе с молодым мужем. Я погрузил гроб на повозку и отправился к ней.
А Лестат?
Вампир вздохнул.
Он пошел со мной. Он пытался убедить меня поехать с ним в Новый Орлеан, но я сказал, что собираюсь укрыться у Френьеров, и он согласился с моим выбором. Мы могли не успеть добраться до города: уже начинало светать, хотя для обычных человеческих глаз все вокруг по-прежнему скрывала непроглядная тьма.
Огонь мог повредить вам? спросил юноша.
Еще бы, ответил вампир.
Вы укрылись в часовне? Там было безопасно?
Нет. Около полусотни рабов разбежались по всей округе. Многие не хотели оказаться в положении беглых и поспешили к Френьерам и на плантацию Бель-Жарден, вниз по реке. Мне совершенно не улыбалось оставаться в Пон-дю-Лак. А ехать куда-то уже не было времени.
Бабетта! вдруг осенило юношу.
Вампир улыбнулся.
Да, я пошел к Бабетте. Она по-прежнему жила на плантации вместе с молодым мужем. Я погрузил гроб на повозку и отправился к ней.
А Лестат?
Вампир вздохнул.
Он пошел со мной. Он пытался убедить меня поехать с ним в Новый Орлеан, но я сказал, что собираюсь укрыться у Френьеров, и он согласился с моим выбором. Мы могли не успеть добраться до города: уже начинало светать, хотя для обычных человеческих глаз все вокруг по-прежнему скрывала непроглядная тьма.
Я однажды навещал Бабетту уже после гибели ее брата. Я говорил вам, что она вызвала бурю возмущения и негодования среди близких и дальних соседей тем, что не уехала и осталась на плантации не только без мужчины, но даже и без старшей женщины в доме. Ей приходилось содержать дела в порядке, чтобы противостоять общественному остракизму. Само по себе богатство ничего не значило для нее. Семья, продолжение рода вот что ее заботило. Она научилась управлять плантацией, но такая жизнь угнетала ее, и внутренне она почти сдалась. Однажды вечером в саду я подошел к ней. Не позволяя, как и в первый раз, разглядеть меня, я заставил свой голос звучать как можно более нежно и убедительно, напомнил о своем прошлом визите и сказал, что знаю обо всех ее бедах и печалях. «Не рассчитывай встретить сочувствие у людей, сказал я. Они глупы. Нет ничего удивительного, что, по их мнению, ты должна отказаться от плантации после смерти брата. Распоряжаться чужой судьбой очень легко. Надо бросить им вызов, достойно и с верой в свою правоту». Она слушала меня, не проронив ни единого слова. Я посоветовал ей устроить большой бал в Новом Орлеане под каким-нибудь благовидным, лучше всего религиозным, предлогом. Ей наверняка не составило бы труда договориться с одним из женских монастырей насчет проведения благотворительного вечера. В качестве компаньонов пригласить друзей ее покойной матери, а самое главное делать все с абсолютной уверенностью. Уверенность и достоинство вот залог ее успеха.
Бабетта сочла идею гениальной.
«Я не знаю, кто вы такой, да и вряд ли вы скажете, обратилась она ко мне (я и впрямь не собирался открываться перед ней), но я думаю, что вы ангел, посланный мне Господом». И она принялась умолять меня показать лицо. Я сказал «умолять», хотя это слово вряд ли подходит Бабетте. Она никогда никого ни о чем не просила. Дело даже не в гордости, просто мольбы сильных и честных людей в большинстве случаев похожи скорее на Но я вижу, вы хотите что-то спросить. Вампир прервал свой рассказ.
Нет, нет, смутился молодой человек.
Спрашивайте, не стесняйтесь. Если бы я хотел скрыть от вас что-то Лицо вампира на мгновение потемнело. Он нахмурился, и над левой бровью обозначилась маленькая ямочка, похожая на отпечаток пальца на сырой глине. Странное выражение глубокого страдания исказило его тонкие черты. Если бы я хотел что-то скрыть от вас, повторил он, то не стал бы упоминать об этом вовсе.
Юноша завороженно смотрел в его глаза, на тонкие лучи ресниц, нежную кожу век.
Спрашивайте, повторил вампир.
Вы так говорили про Бабетту, что мне показалось, будто у вас к ней особое чувство.
Вы думаете, я на это не способен?
Да нет, наоборот. Взять, например, того же отца Лестата: вы оставались рядом с ним, хотя сами подвергались серьезной опасности. Вам было жаль молодого Френьера, когда Лестат собирался убить его все это вы объяснили. Но меня волнует другое Было ли ваше чувство к Бабетте большим, чем просто жалость и сострадание?
Вы имеете в виду любовь, сказал вампир. Почему не назвать вещи своими именами?
Потому что вы говорили об отчуждении вампиров от обычных людей.
Разве нельзя сказать того же об ангелах?
Юноша на секунду задумался.
Да, ответил он.
Но разве ангелы не могут любить? Разве они не взирают на лик Божий с беспредельной любовью?
Любовью или поклонением?
А это не одно и то же? задумчиво протянул Луи. В чем же разница? Не для юноши был этот вопрос. Луи обращался к себе самому.
Ангелы знают любовь и гордость гордыню падения и ненависть. Чувства существ, отрешенных от мира, сильны и огромны и слиты воедино с волей. Он не отрываясь смотрел на стол, словно обдумывая заново ответ, и не мог найти верных слов. Да, это было глубокое чувство. Но не самое сильное в моей жизни. Он поднял глаза на юношу. Бабетта была для меня в своем роде идеальным человеческим существом.
Вампир повернулся и посмотрел в окно, складки его плаща мягко пошевелились. Юноша наклонился, проверил ленту, вытащил из портфеля другую кассету, извинился перед собеседником за задержку и вставил ее в диктофон.
Наверное, мой вопрос слишком личный.
Ничего подобного. Вампир резко повернулся к нему. Это был верный вопрос. Да, я знаю любовь, и я по-своему любил Бабетту. Но это не была главная любовь моей жизни. Она была предтечей.
Но вернемся к моему рассказу. Благотворительный бал Бабетты прошел успешно, и ее возвращение в общество состоялось. Большой капитал стер последние сомнения в умах родителей и поклонников, и вскоре она вышла замуж. Летними вечерами я часто навещал ее, ничем не выдавая своего присутствия, и ее счастье делало счастливым и меня самого.
А теперь я привел к ней Лестата. Он бы давно уже убил всех Френьеров, если бы я не мешал, и сейчас он решил, что наконец-то пробил его час и что я заодно с ним. «Какая польза нам от их смерти? я хотел его сразу разуверить. Ты зовешь меня идиотом, а сам ведешь себя как последний дурак. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты превратил меня в вампира? Ты не смог бы прожить без меня, не справился бы с самой простой проблемой. Годами я делал за тебя все, а ты бил баклуши с чувством самодовольного превосходства. Ты рассказал мне все, что знаешь, и у меня теперь нет ни малейшей надобности в тебе. Наоборот, это я тебе нужен. Так вот, если ты дотронешься хотя бы до одного из Френьеров, я тут же избавлюсь от тебя. Между нами начнется война, и вряд ли стоит объяснять, что в одном мизинце у меня больше здравого смысла, чем у тебя в голове. Так что смотри сам».
Странно, но мои слова его напугали. Он, естественно, стал говорить, что ему известно многое, о чем я еще не знаю: о разных опасностях, подстерегающих вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство которых может оказаться гибельным для меня самого, о местах на земном шаре, куда мне не следует попадать по той же причине, и прочую чепуху, вызывавшую у меня едва переносимое раздражение. Впрочем, на этот раз за недостатком времени я не обращал на него особого внимания. Приблизившись к плантации Френьеров, мы увидели свет в доме надсмотрщика. Он пытался успокоить рабов, убежавших с Пон-дю-Лак, и своих собственных. Отблески пожара все еще виднелись на фоне темного неба. Бабетта, полностью одетая и очень деловитая, отправляла повозки с людьми и инструментами на помощь в борьбе с огнем. Испуганных рабов с моей плантации собрали в отдельную группу, и никто тогда еще не верил их рассказам о случившемся. Бабетта знала, что произошло нечто ужасное, и подозревала убийство, но не допускала даже мысли о сверхъестественном. Отдав необходимые распоряжения, она ушла в кабинет занести запись о пожаре в дневник. Там я и нашел ее. Уже почти рассвело. У меня оставалось в запасе всего несколько минут, чтобы убедить ее помочь нам. Я заговорил, стоя за ее спиной, и запретил ей оборачиваться. Она подчинилась, спокойно выслушала меня. Я объяснил, что мне нужна комната, чтобы передохнуть.
«Я приходил к тебе раньше и ни разу не причинил тебе зла. Все, чего я прошу, ключ и обещание, что никто не попытается войти в комнату до полуночи. Завтра вечером я расскажу тебе все». Я был на грани отчаяния: небо на востоке уже начинало светлеть. Лестат стоял с гробами в саду неподалеку от дома.
«Почему вы пришли именно ко мне?» спросила она.
«А к кому же? отозвался я. Разве не я протягивал тебе руку, когда ты больше всего нуждалась в помощи, окруженная слабыми и беззащитными людьми, судьба которых целиком зависела от тебя? Разве не я дважды давал тебе верный совет и потом с радостью следил за твоей счастливой и спокойной жизнью? Через окно я видел, что Лестата уже охватывает паника. Дай мне ключ от любой комнаты. И пусть никто не подходит к ней до заката. Я клянусь, тебе не придется пожалеть о сделанном».
«А что, если я откажусь вдруг вас послал дьявол?» Она собиралась обернуться.
Я протянул руку и потушил свечу. Она видела мой силуэт на фоне сереющих окон.
Я протянул руку и потушил свечу. Она видела мой силуэт на фоне сереющих окон.
«Если ты не поможешь мне, если ты думаешь, что я слуга сатаны, я умру, ответил я. Молю тебя, дай ключ. Я мог бы убить тебя прямо сейчас, понимаешь? я шагнул к ней, решившись в отчаянии показать свое лицо. Она отпрянула и схватилась за ручку кресла, судорожно глотая воздух. Не бойся. Уж лучше я умру, чем подниму на тебя руку. Умру, если ты не дашь ключ».