Про то не мое дело ведать вам подушные платить, а мне небось по миру идтить делай, как быть следно, знай честь, счетом взял, счетом и отдавай; что тут баить
Что ты опасаешься?.. сказал Антон, смягчая по возможности голос. Разве я отнекиваюсь от долга, говорю, отдам, обожди маненько, твое дело не пропащее, право, скажу спасибо
На какой мне леший твое спасибо? Из него шубы-то не сошьешь
Кажись, Аксентий Семеныч, мне не впервые с тобою ведаться.
Точно не впервые, что говорить; зачем же молоть-то на чужой мельнице? Ась?
На Емельяновке-то?
А хоть бы и на Емельяновке
Сходнее, Аксентий Семеныч
Как сходнее?.. За восемнадцать-то верст сходнее?..
Оно, что баить, далече, да на Емельяновке-то за помол берут с нас хлебом, а ты, вишь, требуешь деньгами да еще пятак с воза набавил сам порассуди, откуда их взять наше дело знамо какое
Ладно, ладно ну, а зачем же подзадоривал Федосея да Ивана Галку ездить на Емельяновку?..
Да когда я их подзадоривал?.. Что ты?..
А то кто же? Ты первый из троскинских поехал
Знать, сами проведали
Сами проведали! То-то, шишковато больно говоришь; ты говори, да не ври, не вечор я родился, что, думаешь, не знаю!
Чтоб мне век от добрых людей добра не видать, Аксентий Семеныч, коли я им хошь слово какое сказал
Ладно, брат, толкуй дьяковой кобыле; я думал по чести вести с тобой дело, а ты вот на что пустился! Других еще стал подзадоривать Ладно же, вскричал мельник, мгновенно разгорячаясь, коли так, отколе хошь возьми, а деньги мои подай! Подай мои деньги!.. Не то прямо пойду в контору Никита Федорыч не свой брат как раз шкуру-то вылущит! Погоди, я ж те покажу!
На какой мне леший твое спасибо? Из него шубы-то не сошьешь
Кажись, Аксентий Семеныч, мне не впервые с тобою ведаться.
Точно не впервые, что говорить; зачем же молоть-то на чужой мельнице? Ась?
На Емельяновке-то?
А хоть бы и на Емельяновке
Сходнее, Аксентий Семеныч
Как сходнее?.. За восемнадцать-то верст сходнее?..
Оно, что баить, далече, да на Емельяновке-то за помол берут с нас хлебом, а ты, вишь, требуешь деньгами да еще пятак с воза набавил сам порассуди, откуда их взять наше дело знамо какое
Ладно, ладно ну, а зачем же подзадоривал Федосея да Ивана Галку ездить на Емельяновку?..
Да когда я их подзадоривал?.. Что ты?..
А то кто же? Ты первый из троскинских поехал
Знать, сами проведали
Сами проведали! То-то, шишковато больно говоришь; ты говори, да не ври, не вечор я родился, что, думаешь, не знаю!
Чтоб мне век от добрых людей добра не видать, Аксентий Семеныч, коли я им хошь слово какое сказал
Ладно, брат, толкуй дьяковой кобыле; я думал по чести вести с тобой дело, а ты вот на что пустился! Других еще стал подзадоривать Ладно же, вскричал мельник, мгновенно разгорячаясь, коли так, отколе хошь возьми, а деньги мои подай! Подай мои деньги!.. Не то прямо пойду в контору Никита Федорыч не свой брат как раз шкуру-то вылущит! Погоди, я ж те покажу!
Сказав это, мельник дернул вожжи и поехал далее. Смущение и досада, овладевшие Антоном при этой встрече, уступили место тяжкому горю. Обстоятельство это показывало ему в самых резких и сокрушительных чертах и без того уже горькую его долю. Он уже не глазел теперь по сторонам; понурив голову, смотрел он печально на бежавшую под его ногами дорогу, и не раз тяжкий вздох вырывался из груди бедного мужика. Таким-то образом, сам почти не замечая этого, выехал он на большую дорогу. Тут Антон невольно должен был оставить свои думы и заботиться исключительно о настоящем своем положении.
Дорога, размытая осенними ливнями, обратилась в сплошную топь; стада волов, которых прогоняют обыкновенно без разбора, где ни попало, замесили ее и делали решительно непроходимою; стоило только зазеваться раз, чтобы окончательно посадить и лошадь и воз или самому завязнуть. Сколько ни оглядывался Антон, не замечал ни верст, ни вала, ни ветелок, которые обозначили бы границу: просто-попросту тянулось необозримое поле посреди других полей и болот; вся разница состояла только в том, что тут по всем направлениям виднелись глубокие ямы, котловины, «черторои», свидетельствовавшие беспрестанно, что здесь засел воз или лошадь; это были единственные признаки столбовой дороги. Местами, впрочем, заметны были следы чьего-то заботливого попечения: целые груды хвороста и мелкого леса воздвигались, как бы предохраняя путника от трясины или топи; но путники, в числе их, разумеется, и Антон, старались по возможности объезжать их; даже кляча последнего с необыкновенною тщательностью обходила эти поправки, догадываясь, вероятно, глупым своим инстинктом, что тут-то легче всего сломить ногу или шею.
Спустя немного времени Антон встретил длинную вереницу баб в белых платках и таких же балахонах, делавших их владелиц издали похожими на привидения. Они тянулись одна за одной гуськом по дороге. У каждой была клюка и берестовая котомка с прицепленною к ней парою лаптей за плечами. Все от первой до последней шли босиком.
А что, бабушка, вы небось из города? спросил Антон у старушки, сгорбленной и едва передвигавшей от стужи ноги.
Из города, касатик.
Что, много небось на ярманке нашего брата с лошадьми?..
А не знаю, кормилец, отвечала она, кланяясь, кто их знает: мы не здешние
Да вы отколе?
Сдалече, родимый: мы каширские идем в Воронеж на богомолье
По своей охоте идете? спросил рассеянно мужик.
По своей.
Антон вздохнул и почесал затылок.
Э! произнес он, махнув рукою.
О чем спрашиваешь, касатик? сказала другая богомолка, помоложе первой.
Далече ли до города? вымолвил он отрывисто.
А сколько? продолжала она, обращаясь к третьей. Тетка Арина, сколько до города? Верст десяток станет?..
Что ты, отвечала нерешительно Арина, много, много, коли пяток
Не дожидаясь спора, который, без сомнения, должен был возникнуть вследствие этого недоразумения между бабами, Антон поехал далее; отъехав версты две, он услышал песню и немного погодя различил двух человек, которые шли по закраине дороги и, как казалось, направлялись к стороне города. Вскоре он нагнал их. Это были два молодых парня веселой и беспечной наружности. Один из них, тот, который казался постарее, был с черною как смоль бородою, такими же глазами и волосами; белокурая бородка другого только что начинала пробиваться. Мещанский картуз с козырьком, обвитый внизу у залома лентой, из-под которой торчали корешки павлиньих перьев, украшал голову каждого из них, спустившись с макушки набекрень; белые как мел полушубки с иголочки составляли их одежду, отличавшуюся вообще каким-то особенным щегольством. Смазные сапоги с алою сафьянною оторочкою болтались у них за плечами; коротенькая трубочка, оправленная медью, дымилась в губах того и другого. Не успел поравняться с ними Антон, как уже оба они остановились, и черный крикнул ему, оскалив свои белые как кипень зубы:
Здорово, брат крестьянин! Эй! Не берешь ли попутчиков? Посади нас на лошадь, мы бы с тебя дешево взяли
Нет, братцы, спасибо и одного-то насилу везет нехотя отшутился Антон.
А мы, ей-богу, дешево бы с тебя взяли. Севка! Сколько даешь?
Севка вынул изо рта чубучок, отплюнул сажени на три и залился звонким хохотом.
А что, братцы, много ли еще осталось до города?
Да вот как, отвечал без запинки черный, пойдешь близко, думаешь, а придешь скажешь, дорога дальняя!..
Полно вам чудить, ребята, произнес мужик, э! он махнул рукой, ишь лошадь совсем умаялась
Что с тобой станешь делать изволь, скажу мотри только чур не обгоняй, спроси у Севки, он те скажет
Как раз пять верст, сказал Севка.
Что ты! Эк махнул! вскричал черный. Пять!.. И в десять не вопрешь! Что больно близко?..
Ан пять!
Ан десять!
Ан пять!
Ан десять!
Врешь! Эк ты, Матюшка, спорить горазд; сейчас за горою будет село Бубрино, а от него всего четыре версты до заставы
Эка шалава, пра шалава, отвечал ему на это Матюшка потихоньку, нешто не видишь, я хотел было мужика повертеть пра, шалава
Севка снова залился смехом.
Отколе тебя бог несет, Христов человек? начал Матюшка.
Мы из троскинских знаете село Троскино?.. отвечал со вздохом Антон.
Ну, вестимо, как не знать.
А вы, братцы, отколе?
Отколе? А из сельца Дубиновки, слободы Хворостиновки, вотчины Колотиловки, отвечал серьезно черный.
Ишь, черти балясники! вымолвил Антон.
Аль не веришь? продолжал Матюшка. Ей-богу, правда; а коли знать хочешь, так по деревням шлялись, зипуны да поневы шили Эй, земляк, нет ли табачку: смерть нюхнуть хоцца.
Нет, нету ну, а, примерно, какая ваша служба?
А вот какая: пришел в деревню, брякнул дубиной в окно: «Эй вы, тетки, бабы, девки да хозяева с чечеревятами, нет ли шитва?», а нет шитва, так бражки подавай удалому Кондрашке!..
Стало, вы портные?
Портные, ребята удалые!.. Эй, Севка, что ж ты прикорнул, собачья голова, аль сноху нажил? Ну, запевай: «Эй, вдоль по улице, да мимо кузницы» ну!..
И оба затянули лихую, забубенную песню. Антон слушал, слушал и не мог надивиться удали молодцов.
Что, много оброку платите? спросил он задумчиво, когда песня была окончена и парни закурили свои трубки.
Ровно ничего, отвечали они в один голос.
Как так?..
Да так же: мы, брат, вольные, живем не тужим, никому не служим!..
Тут Матюшка приложил коренастую ладонь к правой щеке своей и запел тоненьким, пронзительным дискантом:
Ты зачем, зачем, мальчишка,
С своей родины бежал?
Никого ты не послушал,
Кроме сердца своего
Вскоре все три путника достигли высокой избы, осененной елкой и скворечницей, стоявшей на окраине дороги при повороте на проселок, и остановились.
Вот мы шутя, а алтын на сороковину отмахнули, сказал Матюшка Антону. Ну что ж, слезай, пора духу перехватить; вот, гляди, и казенная аптека перед нами
Нет, спасибо, братцы, отвечал тот, пра, спасибо, прибавил он, озираясь на стороны и почесывая затылок.
Э, полно миряком-то прикидываться, пойдем, сорвем косуху при спопутности
Неколи вам дело досужное, а мне в город пора
Антон вздохнул.
Ну вот еще, поспеешь.
Денег нету.
Эка беда, ступай, оставь что-нибудь в закладе, как назад поедешь, отдашь
Видно было, что наш мужик сильно колебался; наконец он собрался с духом и сказал решительно:
Ей-богу, не пойду!
Что ж ты, глотку опозорить боишься, что ли? Не пьешь?..