Я вот думаю, Ральф, сказала она, где же я допустила ошибку? Неужто всему виной те спектакли, которые я заставляла тебя играть в детстве? И вот теперь ты предпочел вырядиться марионеткой, которую дергают за веревочки?
Послушай, мама, примирительным тоном начал отец, давай поговорим об этом в другой раз.
Расхаживаешь тут в своей форме, продолжала бабушка, словно она добавляет тебе достоинства и славы. И тебе безразлично, что она на самом деле означает. Что за ней кроется.
Натали, мы уже это обсуждали, вмешался дедушка, хотя всем было известно: если бабушка задумала что-то сказать, она обязательно выскажется, нравится это кому-нибудь или нет.
Ты обсуждал, Матиас, уточнила бабушка. Ораторствовал, а я не могла даже слова вставить. Как обычно.
Мама, у нас праздник, вздохнул отец. И не простой, а Рождество. Давай не будем его портить.
Помню, когда началась Великая война, горделиво произнес дедушка, глядя на огонь в камине и качая головой, ты пришел домой и объявил нам, что вступил в армию, и тогда мне казалось, что это плохо для тебя кончится.
Плохо и кончилось, Матиас, вставила бабушка. Достаточно взглянуть на нашего сына, чтобы в этом убедиться.
А теперь посмотрите на него! Дедушка словно не слыхал того, что сказала его жена. Я горд и счастлив, что ему доверена столь высокая и ответственная должность. Не щадить сил ради своей страны, делать все, чтобы мы смогли вернуть себе самоуважение после стольких унижений и несправедливостей. Наши враги должны быть наказаны
Нет, вы только послушайте его! воскликнула бабушка. Не пойму, кто из вас двоих дурнее?
Но, Натали, попыталась мама утихомирить спорщиков, разве вы не согласны, что Ральфу очень идет его новая форма? Он в ней просто красавец.
Красавец? переспросила бабушка, подавшись вперед и глядя на невестку так, словно та повредилась умом. Красавец, говоришь? Глупенькая! Неужто для тебя это самое главное в жизни? Внешняя красота?
А мне идет костюм распорядителя в цирке? спросил Бруно.
В тот вечер он, одетый в красно-черную униформу с золотыми позументами, изображал именно распорядителя в цирке. Но стоило Бруно заговорить, как он тут же пожалел об этом, потому что взрослые, как по команде, воззрились на него с Гретель, словно только что заметили их присутствие.
В тот вечер он, одетый в красно-черную униформу с золотыми позументами, изображал именно распорядителя в цирке. Но стоило Бруно заговорить, как он тут же пожалел об этом, потому что взрослые, как по команде, воззрились на него с Гретель, словно только что заметили их присутствие.
Дети, немедленно отправляйтесь наверх, приказала мама. Ступайте к себе.
Но мы не хотим уходить, запротестовала Гретель. Можно мы здесь поиграем?
Нет, дети, не поддалась мама. Ступайте к себе и закройте за собой дверь.
Военным только этого и надо, сказала бабушка, не обращая внимания на детей. Красоваться в щегольской форме. Нарядиться, а потом творить весь этот ужас. Мне стыдно, Ральф, но виню я себя, а не тебя.
Дети, наверх! Мама ударила ладонью по ручке кресла, и теперь уж им ничего не оставалось, как подчиниться.
Они закрыли за собой дверь гостиной и поднялись на второй этаж, но по комнатам не разошлись. Вместо этого Бруно и Гретель уселись на верхней ступеньке лестницы и навострили уши: о чем там, внизу, говорят взрослые? Голоса мамы и папы звучали приглушенно, и брат с сестрой не поняли ни одного слова, дедушку вообще не было слышно, а бабушка, как ни странно, высказывалась очень сбивчиво. Наконец, спустя минут десять, дверь гостиной с треском распахнулась. Бруно с Гретель рванули в глубь лестничной площадки, а бабушка уже снимала с вешалки свое пальто.
Стыдобище! крикнула она. До чего я дожила! Мой сын
Твой сын патриот! заорал папа. Видно, он так и не научился не перебивать старших.
Патриот нашелся! вопила бабушка. Приглашаешь на обед бог знает кого. Меня тошнит от твоих замашек! А эта форма Глядя на нее, мне хочется выколоть себе глаза! Господи, почему я не ослепла, прежде чем ты ее напялил!
С этими словами бабушка выбежала из дома, громко хлопнув дверью.
С того вечера Бруно почти с ней не виделся и даже не успел попрощаться перед отъездом в Аж-Высь, но он сильно скучал по бабушке и решил написать ей письмо.
В тот день, когда он упал с качелей, Бруно, взяв ручку и бумагу, поведал родному человеку, как он несчастен здесь и как ему хочется вернуться домой, в Берлин. Он рассказал бабушке о доме и саде, о скамейке с табличкой и о высокой ограде с деревянными телеграфными столбами и мотками колючей проволоки, о голой земле, на которой стояли длинные строения и печные трубы, и о солдатах за оградой, но подробнее всего он рассказал о людях, что там живут, об их полосатых пижамах и матерчатых шапочках, а под конец добавил, что он ужасно скучает по ней, и подписался: «Твой любящий внук Бруно».
Глава девятая
Бруно вспоминает, что когда-то он любил открывать новые земли
Ничего не менялось в Аж-Выси.
Бруно по-прежнему приходилось терпеть вздорные выходки Гретель, которая шпыняла его, когда бывала не в духе, и теперь это случалось даже чаще, чем в Берлине. Да что с нее взять, она же безнадежный случай.
И по-прежнему Бруно мечтал вернуться домой. Правда, воспоминания о берлинском доме начали потихоньку тускнеть, и хотя Бруно частенько подумывал, не написать ли опять бабушке и дедушке, но за письмо так и не сел.
Военные по-прежнему приходили к ним каждый день и о чем-то совещались в кабинете отца, куда вход был «воспрещен круглые сутки и заруби себе на носу». Лейтенант Котлер по-прежнему разгуливал в сверкающих черных сапогах и в придачу с таким видом, будто важнее него и человека на свете нет. Когда он не сопровождал отца, то либо прохлаждался во дворе, болтая с Гретель, которая при этом истерически смеялась, накручивая прядь волос на палец, либо шушукался о чем-то с мамой за закрытыми дверями.
Приходящая прислуга по-прежнему мыла, подметала, стряпала, убирала, подавала и помалкивала, если к ней не обращались. Мария все так же с утра до вечера наводила порядок в комнатах, следя за тем, чтобы одежда Бруно, которую он в данный момент не носит, была аккуратно сложена и убрана в шкаф. И Павел неизменно являлся в дом каждый день чистить картошку с морковкой, чтобы вечером, надев белую куртку, прислуживать за столом. (Порою Бруно замечал, как Павел бросает взгляд на его колено, на крошечный шрам, оставшийся после катастрофы с качелями, но друг с другом они не разговаривали.)
Но затем случились кое-какие перемены. Отец решил, что детям пора вернуться к занятиям, и какой бы глупостью ни казалась Бруно идея устроить в доме школу, которую будут посещать всего два ученика, отец и мать в кои-то веки были заодно: отныне к Бруно и Гретель будет приходить учитель, чтобы заниматься с ними утром, после завтрака, и днем, после обеда. Не прошло и недели, как во двор въехала дребезжащая развалюха герра Лицта, нового учителя, и начались школьные будни. Герр Лицт был загадкой для Бруно. Держался он по большей части дружелюбно, никогда не замахивался на Бруно, как учитель в Берлине, но в его глазах угадывалась затаенная злость, готовая вырваться наружу.
Любимыми предметами герра Лицта были история и география, Бруно же предпочитал чтение и рисование.
Это вам ничего не даст, заявил учитель. Глубокое освоение общественных наук куда важнее в наше время.
Когда мы жили в Берлине, бабушка ставила с нами пьесы, возразил Бруно.
Но бабушка не была вашим учителем, правда? Она лишь бабушка. А я учитель, поэтому вы будете заниматься тем, что я сочту важным, а не тем, что вам нравится.
Но разве книги не важны? спросил Бруно.
Разумеется, да! Но только те, в которых идет речь об окружающем мире, пояснил герр Лицт. Вымышленные истории, книги о том, чего никогда на свете не было, нам ни к чему. Кстати, молодой человек, хорошо ли вы знаете свою историю? К чести герра Лицта, он называл Бруно «молодым человеком», как Павел, а не «большим человеком», как лейтенант Котлер.
Ну, я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года начал Бруно.
Нет, не то, перебил учитель. Не историю вашей собственной жизни. Я имею в виду историю вашего народа. Страны, где вы родились. Земли ваших отцов. Знаете ли вы это?
Бруно задумался, сморщив нос. Он не был уверен, но вроде бы у его отца нет никакой земли. Конечно, у них имеется берлинский дом, большой и удобный, но вряд ли сад при нем можно назвать землевладением. И Бруно был уже достаточно взрослым, чтобы понимать: Аж-Высь им не принадлежит, несмотря на то что здесь столько земли.
Не очень, признался он. Правда, я знаю довольно много о Средних веках. Я люблю истории о рыцарях, приключениях и путешествиях в дальние страны.
Герр Лицт что-то процедил сквозь зубы, а потом энергично тряхнул головой.
Что ж, нам будет над чем поработать, сообщил он зловещим тоном. Пора вытряхнуть из вашей головы всякие бредни и сделать основной упор на вашей исторической принадлежности. И на несправедливостях, которые вам причинили.
Бруно с удовлетворением кивнул. Наконец-то ему внятно объяснят, почему его вынудили бросить уютный дом и приехать в это жуткое место, большей несправедливости за его короткую жизнь ему никто не учинял.
Несколько дней спустя Бруно, сидя в своей комнате, размышлял о том, как весело он проводил время дома, здесь же, в Аж-Выси, мается от скуки. В основном, потому, что здесь у него нет друзей не станет же Гретель с ним играть. Но существовала одна игра, для которой не требовалось напарников, Бруно и в Берлине играл в нее в одиночку, и называлась эта игра «экспедиции в новые земли».
«Когда я был маленький, сказал сам себе Бруно, мне нравилось отправляться в исследовательские экспедиции. И это в Берлине, где я все знал назубок и любую вещь мог найти с завязанными глазами. А здесь я еще никогда и ничего не исследовал. Может, пора приняться за дело?»
И, не позволяя сомнениям зародиться, Бруно вскочил с кровати, порылся в шкафу и извлек оттуда плащ и старые сапоги самую, на его взгляд, подходящую одежду для отважного путешественника, преследующего научные цели. Теперь он был готов отправиться в путь.
В доме проводить исследования не имело смысла. В конце концов, это ведь не берлинский дом, где, припомнил Бруно, имелись сотни закутков, укромных местечек и странных комнатушек непонятного назначения, не говоря уж о пяти этажах, если считать подвал и помещеньице на самом верху с окошком, в которое Бруно выглядывал, встав на цыпочки. Ну а этот дом для первооткрывателя просто ужас. Если уж исследовать, так только на улице.