Все здесь ужасно, громко сказал он, хотя некому было его услышать. Но оттого, что он произносил вслух свои мысли, ему становилось как-то полегче. Ненавижу этот дом. Ненавижу эту комнату и побелку тоже ненавижу. Все здесь мне противно. Все без исключений.
Стоило ему закончить свою речь, как в комнату вошла Мария со стопкой его одежды, выстиранной, высушенной и отглаженной. Увидев Бруно на кровати, она остановилась в нерешительности, но затем, потупившись, молча направилась к шкафу.
Добрый день, приветствовал ее Бруно.
Хотя беседовать с горничной далеко не то же самое, что болтать с друзьями, но больше ему не с кем было поговорить, и лучше уж обзавестись собеседником, чем разговаривать с самим собой. Гретель куда-то пропала, и Бруно уже начал беспокоиться, как бы не тронуться умом со скуки.
Здравствуй, Бруно, отозвалась Мария, раскладывая его одежду майки, брюки, белье по разным ящикам и разным полкам.
Подозреваю, перемены в нашей жизни не радуют тебя так же, как и меня, сказал Бруно. Мария обернулась. Судя по выражению ее лица, она не понимала, к чему он клонит. Все это, пояснил Бруно, садясь в кровати и обводя рукой комнату. Все здесь. Ужасно, правда? Тебя не тошнит от этого места?
Мария собралась что-то сказать, но задумалась, подыскивая подходящие слова, и в итоге вовсе отказалась от этой затеи, крепко сомкнув губы. Бруно знал ее почти всю свою жизнь она поступила к ним, когда ему было три года, и в целом он с ней ладил, но Мария никогда не проявляла каких-либо признаков живого существа. Она просто работала, полировала мебель, стирала белье, помогала закупать продукты и стряпать, иногда отводила его в школу и забирала оттуда. Правда, такое случалось, когда Бруно было восемь лет; когда же ему исполнилось девять, он счел себя достаточно взрослым, чтобы добираться до школы и обратно самостоятельно.
Разве тебе здесь не нравится? подала наконец голос Мария.
Нравится? Бруно издал смешок. Нравится? повторил он погромче. Конечно, нет! Здесь мерзко. Заняться нечем, не с кем поговорить, не с кем играть. Неужто ты рада, что мы переехали сюда? Рада? Ни за что не поверю!
Мне не хватает берлинского сада, ответила Мария, но на совсем другой вопрос. Иногда, в теплую погоду, я любила там сидеть в обеденный перерыв у пруда в беседке, увитой плющом. Там были такие чудесные цветы. И запахи. Над цветами кружились пчелы, но к человеку они никогда не пристанут, если их не трогать.
Значит, тебе здесь не нравится? допытывался Бруно. Тебе здесь плохо, как и мне?
Мария нахмурилась.
Это неважно.
Что неважно?
Мое мнение.
Конечно, важно, рассердился Бруно. Она будто нарочно его изводит. Ты ведь член семьи, правда?
Не уверена, что твой отец согласится с этим утверждением. Слова Бруно тронули ее, и она даже позволила себе улыбнуться.
Значит, так. Тебя привезли сюда против твоей воли, как и меня. И вот что я тебе скажу: мы все в одной лодке, и эта лодка течет.
На миг Бруно показалось, что вот сейчас Мария и впрямь скажет, что же она на самом деле думает. Она положила неразобранную одежду на кровать и сжала пальцы в кулак, словно ее что-то сильно разозлило. Открыла рот, но так и замерла, будто испугавшись того, что могла бы сказать, дай она себе волю.
Значит, так. Тебя привезли сюда против твоей воли, как и меня. И вот что я тебе скажу: мы все в одной лодке, и эта лодка течет.
На миг Бруно показалось, что вот сейчас Мария и впрямь скажет, что же она на самом деле думает. Она положила неразобранную одежду на кровать и сжала пальцы в кулак, словно ее что-то сильно разозлило. Открыла рот, но так и замерла, будто испугавшись того, что могла бы сказать, дай она себе волю.
Пожалуйста, Мария, не молчи, взмолился Бруно. Ведь если мы все будем заодно, тогда мы сможем убедить папу отправить нас домой.
Не говоря ни слова, горничная отвернулась, уныло покачала головой, а потом опять посмотрела на Бруно.
Твой отец хочет нам всем добра. Ты должен доверять ему.
Но как я могу ему доверять? возразил Бруно. По-моему, он совершил страшную ошибку.
Пусть так, но не нам судить.
Когда я совершаю ошибки, меня наказывают, не унимался Бруно. Выходит, правила, которые дети обязаны исполнять, взрослым нипочем (хотя именно они эти правила устанавливают), и это обстоятельство выводило Бруно из себя. Папа дурак, добавил он едва слышно.
Мария вздрогнула, а затем шагнула к Бруно, в испуге прикрывая рот рукой. Она оглянулась на дверь, чтобы удостовериться, что в коридоре никого нет и никто не слыхал слов Бруно.
Никогда не говори так о своем отце.
А почему нет? Бруно было немного стыдно за то, что он сказал, но если никому нет дела до того, что он думает и чувствует, он не собирается сидеть и покорно выслушивать нотации.
Потому что твой отец хороший человек. Очень хороший человек. Он заботится обо всех нас.
Он притащил нас сюда, в это дикое место. И это ты называешь «заботиться»?
Твой отец много чего сделал в своей жизни. Много такого, чем ты можешь гордиться. Если бы не он, где бы я была сейчас?
В Берлине, где же еще, разъяснил Бруно. Работала бы в хорошем доме. Обедала под плющом и не трогала пчел.
Помнишь, как я к вам пришла? тихо спросила Мария, присаживаясь на край его кровати, чего раньше никогда не делала. Впрочем, откуда тебе помнить, ты ведь был совсем маленький. Твой отец не прогнал меня, но помог, когда я нуждалась в помощи. Дал мне работу, дом, пищу. Ты и вообразить не можешь, каково это, когда тебе нечего есть. Ты ведь никогда не голодал, верно?
Бруно насупился. Как раз сейчас он бы с удовольствием заморил червячка, но, глянув на Марию, забыл про еду, вдруг сообразив, что ничего о Марии не знает, а ведь у нее наверняка есть своя жизнь, а у этой жизни своя история. Для него она всегда была только горничной в их семье, а кем она была раньше, он понятия не имел. Вряд ли он даже когда-нибудь видел ее одетой иначе, не в форменное платье горничной. Но если подумать, вот как он сейчас думает, то становится яснее ясного: ее жизнь не может складываться только из обязанностей прислуги. Наверняка у нее имеются какие-то мысли в голове, как и у него самого. И она скучает по чему-нибудь; по друзьям, к примеру, с которыми давно не виделась, как и он. И очень возможно, с тех пор как сюда приехала, она плачет ночью в подушку, прежде чем заснуть, словно ребенок (понятно, к Бруно это не относится, он уже слишком взрослый и мужественный, чтобы плакать). И она довольно симпатичная, отметил Бруно и при этом почувствовал себя немного странно.
Моя мать знала твоего отца еще мальчиком, не спеша продолжала Мария. Она работала у твоей бабушки. Была ее костюмершей, когда та в молодости гастролировала по Германии. Мама подготавливала ей одежду для концертов стирала, гладила, чинила. Изумительные платья, все до одного, и как пошиты, Бруно! Каждое произведение искусства. Теперь таких портних поискать. Она улыбнулась воспоминанию. Бруно, набравшись терпения, ее не торопил. Когда твоя бабушка приходила в гримерную перед выступлением, платья уже были аккуратно развешаны и ждали ее. Потом твоя бабушка состарилась, прекратила давать концерты. Мама, конечно, продолжала с ней видеться и получала от нее небольшую пенсию. Но времена тогда были тяжелые, и твой отец предложил мне работу, тогда с работой тоже было туго. Спустя примерно полгода мама серьезно заболела, ей потребовался больничный уход, и твой папа все это устроил, хотя и не обязан был. Он заплатил за больницу из своего кармана только потому, что моя мать дружила с его матерью. По этой же причине он взял меня к себе в дом. А когда мама умерла, он полностью оплатил похороны. Поэтому не называй папу дураком, Бруно. По крайней мере, не при мне. Я запрещаю.
Бруно закусил губу. Он-то надеялся, что Мария поддержит его в борьбе за отъезд из Аж-Выси, но теперь он понял, кому она на самом деле предана. И если уж говорить начистоту, он даже гордился отцом, тем, как он повел себя с Марией и ее матерью.
Ну, протянул он, не зная, что сказать, чтобы не выглядеть глупо, очень мило с его стороны.
Да. Мария встала, подошла к окну, к тому, из которого были видны склады и люди вокруг них. Он всегда был добр ко мне, говорила она, глядя вдаль на людей в пижамах и на солдат, исполнявших свою службу. В душе он очень добрый, это правда, поэтому я и не пойму Она по-прежнему смотрела вдаль. Внезапно голос ее дрогнул, и она умолкла; казалось, она сдерживает слезы.
Не поймешь чего? спросил Бруно.
Зачем он Как он может
Как он может что? не отставал Бруно.
Внизу хлопнули дверью с таким грохотом, что задрожал весь дом, будто выстрелили из ружья. Бруно подпрыгнул, а Мария вскрикнула. Потом они услыхали шаги: кто-то поднимался по лестнице, тяжело ступая. Шаги приближались, и тогда Бруно забрался обратно на кровать и прижался к стене, ему вдруг стало страшно, словно ему грозила расправа. Он затаил дыхание в предчувствии неминуемой беды но это была всего лишь Гретель. Она сунула голову в приоткрытую дверь и удивилась, застав брата и горничную за беседой.
Что тут происходит? поинтересовалась Гретель.
Не твое дело, огрызнулся Бруно. Чего тебе надо? Вали отсюда.
Сам вали, парировала Гретель, хотя и находилась в его комнате. Затем, прищурясь, она пристально поглядела на горничную. Нальешь мне ванну, Мария, ладно?
Почему ты сама не нальешь себе ванну? возмутился Бруно.
Потому что у нас есть горничная. Гретель в недоумении уставилась на брата. Для этого ее и взяли.
Ее не для этого взяли, орал Бруно. Встав с кровати, он двинулся на сестру. Она здесь не для того, чтобы делать все за нас. Особенно то, что мы и сами можем сделать.
Гретель смотрела на него так, будто он рехнулся, потом перевела взгляд на Марию. Та торопливо закивала.
Конечно, фрейлейн Гретель. Я только закончу разбирать одежду вашего брата и тотчас приду к вам.
Надеюсь, мне не придется долго ждать.
Это прозвучало грубо. Впрочем, Гретель, в отличие от Бруно, еще не успела поразмыслить над тем, что Мария тоже человек и у нее есть чувства, как и у самой Гретель. Сестра твердым шагом удалилась в свою комнату, закрыв за собой дверь. Мария не смотрела ей вслед, но щеки у горничной порозовели.
Я все еще думаю, что он совершил страшную ошибку, вполголоса произнес Бруно.