Таким образом, ее убила нами же выстроенная система. Это не значит, что она выжила бы при других обстоятельствах. Рак поджелудочной плохо лечится, но если бы все было не таким, как стало, то ее последние дни выдались бы совсем другими. Ведь важно не только, выжил ты или умер, но и то, как ты покидаешь этот мир, кто с тобой рядом перед смертью, в тот момент, когда, наверное, так страшно и одиноко. Как бы то ни было, не кори себя, дочка, ты была рядом со своим мальчиком, это лучшее, что ты могла сделать для него.
Ты спрашиваешь, как я отношусь к тому, что происходит в стране? Я много думал об этом в последнее время, еще до того, как мама заболела. Конечно, я признаю: мне всегда было страшно потерять свое место, я не мыслил себя без моей работы. Сначала я верил в то, что мы делали, многое казалось разумным и даже естественным. Потом что-то неуловимо стало меняться. Сейчас я понимаю, что мы многого не знали, лишь потом и до нас стало долетать то, как извращали эту идею на местах. Раньше бы это назвали перегибы (удивительно, как повторяется история!). Никто не хотел признаваться, что все немного выходит из-под контроля, особенно когда начались войны, когда не получалось сразу помогать людям совершенствоваться, хотя применялись самые последние методики и достижения науки.
Было страшно, хотелось закрыть глаза, не видеть всего этого. Потом хотелось кричать: Все не так, мы все задумывали не так! Но кому бы я это прокричал? Ты незаметно оказываешься намертво сцеплен, ты шестеренка, которая вращает маховик, а он крутится, крутится, и уже непонятно, кто задает это движение: ты или маховик? Да и как остановиться?
Я устал, мне уже ничего не нужно: ни работы, ни борьбы. Когда видишь, как твоя любимая женщина, сильная, красивая, умная, много сделавшая для страны, совсем еще молодая, вдруг оказывается никому не нужной, разжалованной из-за болезни, выброшенной из жизни ввиду неразумности трат, что-то внутри меняется навсегда.
Конечно, я уйду из этой системы. Сейчас, пока я в отпуске по семейным обстоятельствам, нужно решить, что мне делать дальше. Что я могу сделать для тебя, дочка? Я могу попробовать убрать наш город из списков из всех, как будто его и не было никогда. Тогда у тебя и твоих друзей будет время. Быть может, именно вы сумеете остановить маховик и перезапустить систему, которая уже разрушает все, к чему прикасается.
Я очень хотел бы верить, что вам это удастся. Но ты только помни, что ни у кого не получится построить идеальный мир, даже вам. Молодым часто кажется, что вот сейчас они все исправят, сделают лучше, чем предыдущее поколение. Точно так же думали и мы, и ты знаешь, что из этого вышло.
Мне казалось, что построить идеальный мир возможно, в нем всего лишь нужно истребить все неправильное и плохое, и тогда не будет зла, ошибок, вины, страданий. Но я думаю, что реальный мир сложнее, чем придуманная кем-то идеальная картина о нем. В реальности всегда будет много того, что кому-то покажется жестоким, несправедливым, неправильным, мешающим жить и далеким от совершенства. Конечно, идеальный мир это утопия. Наверное размышлять об природе несовершенного правильнее, чем пытаться насильно исправлять его. Но это уже философия. Об этом еще стоит подумать.
Мне очень жаль, что я сейчас не могу обнять тебя, хотя очень хотел бы этого. Береги себя, моя Оленька. Я сделаю все, что в моих силах. Папа».
Она плакала, перечитывая письмо, кажется, в сотый раз. Горевала о маме, так одиноко уходившей из жизни. О папе, наивном, разочарованном, подавленном и уставшем. О них обо всех, играющих в Прометеев, убежденных и праведных в любой момент способных превратиться в Зевсов, не успеешь и глазом моргнуть. О том, как страшно жить, не имея твердой позиции и убеждений, и как жутко их иметь, совершенно не сомневаясь в том, что можешь быть неправ. О том, что каждый живет, сражаясь с богами и демонами внутри себя, и ей предстоит это сражение, не спрятаться теперь от этого, не скрыться
На очередное собрание пришло еще больше народу. Переполненный зал гудел: мест не было совсем, стоячие места возле стены тоже были заняты. Белая всматривалась в их лица, кого-то узнавая, кого-то вспоминая понемногу, кого-то видя в первый раз. Озабоченные, задумчивые, встревоженные, любопытствующие, возбужденные, недоверчивые и глядящие на нее с надеждой. Она подождала, пока все, кто мог сесть, сядут и успокоятся. Рассматривая жителей своего города, она неожиданно увидела Отродье возле самой двери, среди мужчин штаба. Он был хмур, выглядел недовольным и напряженным, но стоял там вместе со всеми, приготовившись слушать.
Невысокая девушка с зелеными глазами поправила красный шарф, попыталась согреть озябшие руки в карманах голубой куртки, еще раз посмотрела в зал на жителей своего родного города, вздохнула, немного волнуясь, сделала шаг вперед и произнесла:
Здравствуйте, меня зовут Ольга. И у меня для вас есть новость
Послесловие
Уважаемый читатель, спасибо тебе: ты дочитал эту книгу до конца. Мне, конечно, интересно, что побудило тебя сделать это. Возможно, тебе самому приходилось переживать собственную особенность, быть может, кто-то из твоих друзей или близких являются особенными людьми, а может быть, тебе просто интересна сама тема. В любом случае я очень благодарна тебе за твой читательский труд и возможность поразмышлять об этом вместе.
Я считаю, что мы все стоим перед каждодневным выбором: какой части себя мы позволим проявиться сегодня той, что с превосходством, страхом или внутренним ликованием смотрит на тех, кого мы необоснованно считаем чем-то «хуже» себя. Или той, которая способна видеть за любыми особенностями или ограничениями Человека.
Признаюсь, что хорошо знаю обе свои части. Меня всегда пугали агрессивные сумасшедшие люди, особенно если я встречалась с ними за пределами моего кабинета. Я, как и многие, боялась родить ребенка с какими-то серьезными заболеваниями, с сочувствием и ужасом смотрела на тех, с кем это произошло. Не раз, особенно в подростковом возрасте, отлавливала себя на ощущении радостного превосходства, когда замечала, что кто-то, может быть, хуже соображает, чем я, или менее к чему-то способен.
При этом я сама часто ощущала себя не такой как все, не вписывающейся в какой-то социальный стандарт, странной, непонятой, чужой, проживала одиночество, растерянность и стыд. Наверное, поэтому в том числе стала психологом, стараясь помогать людям быть услышанными, понятыми и принятыми.
За все время работы людей без особенностей я не встречала. И, конечно, вовсе не потому, что «нормальные» к психологу не ходят, а потому, что их просто не существует. Есть лишь разные степени уникальных отклонений от так называемой условной «нормы».
На протяжении веков эра гуманизма неоднократно сменялась эпохами, в которых человек с особенностями, с отклонениями от кем-то принятых норм подвергался опасности, попыткам переделать или уничтожению. Вероятно, стремление и желание человека создавать что-то идеальное или совершенное неистребимо. Вероятно, страх перед собственными ограничениями и «дефектами» слишком силен, особенно там, где идея достижения совершенства возведена в культ.
Но ведь живое не может быть совершенным, хотя бы потому, что в любой живой природе постоянно происходят изменения. И всем, даже «совершенным» людям или тем, кто таковыми себя считает, предстоит постареть, утратить прежние возможности, неизбежно встретиться с собственными ограничениями. Вероятно, это-то и пугает: так хочется создать мир, в котором не будет неприятностей, утраты прежних способностей, болезней, увядания и смерти. Только сделать это пока никому еще не удалось. Но сама идея совершенного мира и совершенного человека все продолжает всплывать в головах то политиков, то учителей, то родителей, и мне кажется, может принести много бед.
На самом деле мы все боимся быть отвергнутыми, исключенными, нелюбимыми, вынужденно одинокими. В обществе, где к человеку выдвинуты непосильные ожидания и унифицированные высокие требования, риски остракизма, отвержения значительно повышаются, потому что вместо того, чтобы помогать людям с особенностями включаться в жизнь, их стараются переделать или считают «второсортными» людьми, обладающими как будто бы меньшими правами. Это увеличивает всеобщее несчастье и неравенство. Потому что никто из нас на самом деле не хочет быть переделанным. Мы хотим быть собой, обладать всеми причитающимися нам человеческими и гражданскими правами и при этом хотим быть с кем-то рядом, с теми, кто не отвергнет нас лишь потому, что мы имеем разные способности и, возможно, чуть больше ограничений.
Я очень рада тому, что сейчас во многих культурах, в том числе и нашей, многое меняется в отношении к особенным людям. Мне тоже захотелось внести свою скромную лепту в этот процесс, поддержав своей историей тех, кто верит в собственную возможность смирять собственных Зевсов, и давать возможность внутреннему Прометею проявить живой интерес к самым разным людям, какими бы ограничениями они ни обладали.