Разрешите войти?
Входите, входите, Соколов. Только тише товарищи спят.
Я незаметно оглядел комнату. Вот он, брезентовый мешок, стоит в углу, как наказанный мальчишка. Старший лейтенант все-таки заметил, что я шарю глазами по комнате и засмеялся:
Садитесь, разбирайте почту. Вам, кажется, штук десять писем.
У меня от нетерпения не слушались руки, и я не сразу сумел развязать веревку. Никак не мог найти, за какой конец потяпуть. Путался и не замечал, что начальник заставы перестал прихлебывать чаи.
Товарищ Соколов
Я сейчас Вот ведь как завязали!
А ну-ка, нагнитесь ко мне.
Что?
Нагнитесь и дыхните.
Я нагнулся, дыхнул и обомлел. Все сошлось! И то, что от меня разило спиртом, и то, что я не мог развязать веревку. Старший лейтенант медленно встал, и я тоже встал, судорожно сжимая в руке мешок с долгожданными письмами.
Так, сказал начальник заставы. Что же у вас происходит, товарищ сержант?
Сырцов быстро поднялся с корточек и удивленно поглядел на старшего лейтенанта. Он еще ничего не понимал. А что именно происходит?
Дыхните на него, Соколов.
Товарищ старший лейтенант
Дыхните, дыхните, не стесняйтесь! Что пили-то хоть? Один или в компании?
А ну, с яростью прошептал Сырцов, придвинувшись ко мне вплотную. Ты что же делаешь? Откуда взял?
Мне стало так обидно, что я решил даже не оправдываться. Все равно не поверят. Будь что будет.
Сбегал в соседний гастроном, сказал я. Знаешь, за углом налево.
Сырцов отодвинулся и начал медленно бледнеть, а челюсть-ящик полезла вперед. Начальник заставы все глядел и глядел на меня, а я ответил тем же: смотрел ему в глаза, как будто играл в «мигалки». Видимо, до него что-то дошло.
Получили вино в посылке?
Не было у него в посылке вина, товарищ старший лейтенант, сказал Сырцов. Это я точно знаю.
Только закуска, подтвердил я. Теперь-то мне нечего было терять. Я мог говорить что угодно. Все равно отвечать.
Что ж вы пили?
Ничего. У меня три дня зуб болел. Я рот эмульсией прополоскал, вот и все.
Эмульсией? переспросил начальник заставы.
Честное комсомольское, сказал я.
Комсомольское, говорите?
Это точно, товарищ старший лейтенант, сказал Сырцов. Три дня с зубом мучается. А в эмульсии спирт, он повернулся ко мне: Ну, а потом, когда прополоскал, выплюнул эмульсию или проглотил?
Глотай сам, сказал я. Дураков нет.
Как вы разговариваете с сержантом, товарищ Соколов?
Но теперь я знал твердо поверили. Сырцов буркнул:
Ладно, извини. А эмульсия, между прочим, не для тебя, а для прожектора.
Старший лейтенант кивнул и взял свою кружку.
Три наряда вне очереди, когда поправится! За эмульсию и за разговоры
Старший лейтенант пробыл у нас день, проверял «пограничную книгу», расписание нарядов, полночи провел на прожекторной, а под утро приказал мне собраться. Я не стал задавать вопросы, я знаю, чем это пахнет. Сырцов успел шепнуть мне: пойдешь на заставу, оттуда в город, к врачу. Конечно, если б не те три наряда, я бы поспорил. Сказал бы, что зуб пройдет сам собой. А сейчас я вытащил из кладовки лыжи и палки и ждал, когда начальник заставы кончит свои дела.
Вот тогда, впервые после нашей ссоры, ко мне подошел Костька:
Прихватишь сигарет?
Прихвачу. Больше ничего не надо?
Ничего, он помолчал и усмехнулся. Ну, разве что поллитра.
Не пойдет.
Тебе можно, а мне нельзя? Нехорошо. Хорошо только, что мы с тобой квиты.
В чем же?
Брось, сказал Костька. Я ведь тоже не пойду и не щелкну на тебя. Думаешь, я поверил, что ты эмульсией рот полоскал? А придумал ты это лихо!
Кто мог рассказать Костьке об истории с эмульсией? Ведь все еще спали. Сырцов? Вряд ли.
Этот, с заставы, объяснил Костька. Дубоватый парень, Ложков. Ну, а честно что пил?
Я не стал его разубеждать. Зачем?
Вышел старший лейтенант и начал надевать лыжи.
Пока, сказал я ребятам. Они глядели на меня тоскливыми глазами, потому что сегодня я буду в городе, увижу машины, дома, людей, может, даже схожу в кино, и цена всему этому счастью один вырванный зуб. Я смогу даже зайти в кафе и просадить там трешницу на лимонад и мороженое. Наверное, если б уходил не я, а кто-нибудь другой, у меня тоже были бы такие тоскующие, до краев наполненные черной завистью глаза.
Пока, сказал Сырцов. Смотри там
Мы пошли.
Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.
Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.
Ты не гонись за ним, хрипло сказал мне Ложков. Чего с пупа-то рвать? Он мастер спорта, а мы с тобой любители.
Ложков шел сзади меня и тащил санки.
Минут через сорок я обернулся. Остров был уже далеко, и дом не виден я разглядел только верхушки сосен и вышку, и вдруг мне стало как-то не по себе от того, что я ухожу дня на два или три, и эти два или три дня ребята будут делать мою работу. Будут меньше спать и больше уставать, и все потому, что у Владимира Соколова, видите ли, зубик заболел.
Давай, посидим на саночках, обрадовался Ложков. Нам с тобой не на олимпиаду ехать.
Идем, сказал я. Вот получим пенсию, тогда посидим.
Я должен был спешить. Хорошо бы завтра вернуться на прожекторную. И никаких там кафе в городе, никаких кино. Тогда вполне успею вернуться к завтрашнему вечеру.
Я резче взмахнул палками, оттолкнулся и начал нагонять старшего лейтенанта. Ложков плелся уже далеко позади.
Фамилия нашего старшего лейтенанта Ивлев. Мы почти не знаем его: ведь на заставе мы прожили неделю, а к нам он вообще не приезжал ни разу. Говорят, был на сборах. Он действительно мастер спорта. А что за человек неизвестно.
Правда, о старшем лейтенанте Ивлеве я читал большую статью в газете «Пограничник». Это было еще там, на учебном пункте, до того, как мы прибыли на заставу. В статье рассказывалось, как здорово он организовал физподготовку. Но на фотографии он был почему-то со своими детьми-двойняшками сыном и дочкой. И сейчас Ложков тянет за собой их санки.
Вот и все, что я знал о нашем старшем лейтенанте Ивлеве.
Он шел, не оборачиваясь, будто вообще забыв о нашем существовании. У меня же опять разболелся зуб, и я спешил за начальником заставы вовсе не из спортивного интереса. Скорей бы добраться до госпиталя.
Бежать было жарко, я сдвинул шапку на самый затылок и расстегнул куртку. Зачем старшему лейтенанту понадобилось идти пешком? Я же видел на заставе есть аэросани. Вполне мог приехать на них. Или боится, что лед еще не окреп?
Старший лейтенант наконец-то обернулся и встал, поджидая меня.
А вы ничего ходите, сказал он. Учились где-нибудь?
Самоучка, товарищ старший лейтенант.
Он прищурился, словно прикидывая что-то в уме.
Хорошо, учтем этот ваш талант.
И опять мне стало не по себе. А ну, как начнут меня посылать на всяческие соревнования или кроссы? Надо было послушаться Ложкова и не «рвать с пупа». Теперь уже поздно. Теперь в глазах начальника заставы я талант А Ложков плелся где-то далеко-далеко, и у него не было никаких талантов, кроме, пожалуй, одного сачковать. Мне стало смешно и немножко жалко Ложкова, когда старший лейтенант, нетерпеливо поглядывая в его сторону, сказал совсем как Волк из мультфильма:
Ну, Ложков, погоди!..
Как ни хотелось мне скорее вернуться домой, на прожекторную, все получилось иначе. Зуб ерунда. Вытащить его оказалось минутным делом. И попутная машина из отряда была. И в кино я не зашел только просмотрел афиши: «Лев зимой», «Золотые рога»
Единственное, что я успел сделать, это забежать на почту и позвонить домой, в Ленинград. Девушка, принимавшая заказ, строго сказала: «Разговор в течение часа». Должно быть, у меня было страдальческое лицо, потому что она снова сняла трубку и сказала кому-то: «Понимаешь, здесь солдат звонит, дай побыстрей». Я ждал и гадал: дома мои или еще не вернулись? Обидно, если задержались где-нибудь. Мать могла пойти в магазин, у Колянича вечные собрания и заседания. Но, видимо, есть пограничный бог. Трубку подняла мама.
Кто это?
Вот тебе и на! Я, Володя.
Володя?
Она замолчала; в трубке что-то потрескивало и попискивало; мне показалось разъединили.
Мама, это я. Ты слышишь?
Слышу, Володенька.
И тут же раздался голос Колянича:
Володька, мать в трансе. Как живешь?
Нормально. Как вы?
Ну, поскольку ты охраняешь нас, отлично. Здоров?
Трубку вырвала мама:
Володенька, ты почему так долго не писал?
Обстановка такая.
Что такая?
Обстановка, говорю, была. А ты чего ревешь?
Я не реву.
Ревет, вырвал у нее трубку Колянич. Уже ковер поплыл и мои ботинки. Тут к нам одна твоя знакомая строительница приходила, тоже волновалась, что нет писем.
Обстановка, сказал я. Как вы?
Я же сказал, все хорошо.
Ну, и у меня все хорошо.
Володенька, хлюпнула в трубку мама. Как ты себя чувствуешь?
Нормально.
Кончайте разговор, вмешался чей-то голос. Ваше время истекло.
На всякий случай, я сказал несколько раз «Алло, алло», но трубка молчала. Все. Поговорили, называется.
На заставе я зашел в канцелярию доложить старшему лейтенанту. Он сказал:
Поживите у нас денька два.
Товарищ старший лейтенант, там же без меня
Вы, кажется, собираетесь спорить со мной?
Нет.
Ну, вот и хорошо.
«Денька два» это значит, до самого Нового года. А я-то накупил ребятам конфет, полтора кило шоколадной смеси. Получат уже после Нового года. Жаль! И, конечно, не дело, что я буду болтаться эти два дня на заставе. «Некому тебя сопровождать, объяснил мне Ложков. А одного не пустят». «А ваши аэросани?» Оказывается, у саней сломана лыжа. В первый же выезд водитель (совершенный лопух!) наскочил на ропак, и лыжа разлетелась, как стеклянная. Сейчас чинят. «А чего тебе? Отсыпайся, сказал Ложков. Солдат спит, служба идет, все законно». Я мог спать сколько угодно и не спал
Значит, Зойка заходила к моим! Волновалась, что нет писем. Стало быть, она ждет мои письма, и раз волнуется Голова у меня шла кругом. Я засел в Ленинской комнате и сочинил ей огромное письмище. «Почти все свободное время я думаю о тебе, написал я. И даже представлял себе, что если бы мы оказались здесь. Места у нас красивые (Дальше шло описание природы.) А если один человек все время думает о другом, это что-то значит».
Я все намекал и намекал. Должна понять, не глупенькая. «Не волнуйся, если снова долго не будет писем. Служба у нас такая». И в самом конце приписал: «Получила ли послание Сашки Головни? Знаешь, у него действительно тяжелая жизненная история, пусть твои девчонки напишут ему. Это была, конечно, хитрость. Мне не хотелось, чтоб ему писала сама Зойка. Как понравились тебе мои родители?»