Похвали день вечером - Воеводин Евгений Всеволодович 10 стр.


 Разрешите войти?

 Входите, входите, Соколов. Только тише  товарищи спят.

Я незаметно оглядел комнату. Вот он, брезентовый мешок, стоит в углу, как наказанный мальчишка. Старший лейтенант все-таки заметил, что я шарю глазами по комнате и засмеялся:

 Садитесь, разбирайте почту. Вам, кажется, штук десять писем.

У меня от нетерпения не слушались руки, и я не сразу сумел развязать веревку. Никак не мог найти, за какой конец потяпуть. Путался и не замечал, что начальник заставы перестал прихлебывать чаи.

 Товарищ Соколов

 Я сейчас Вот ведь как завязали!

 А ну-ка, нагнитесь ко мне.

 Что?

 Нагнитесь и дыхните.

Я нагнулся, дыхнул  и обомлел. Все сошлось! И то, что от меня разило спиртом, и то, что я не мог развязать веревку. Старший лейтенант медленно встал, и я тоже встал, судорожно сжимая в руке мешок с долгожданными письмами.

 Так,  сказал начальник заставы.  Что же у вас происходит, товарищ сержант?

Сырцов быстро поднялся с корточек и удивленно поглядел на старшего лейтенанта. Он еще ничего не понимал. А что именно происходит?

 Дыхните на него, Соколов.

 Товарищ старший лейтенант

 Дыхните, дыхните, не стесняйтесь! Что пили-то хоть? Один или в компании?

 А ну,  с яростью прошептал Сырцов, придвинувшись ко мне вплотную.  Ты что же делаешь? Откуда взял?

Мне стало так обидно, что я решил даже не оправдываться. Все равно не поверят. Будь что будет.

 Сбегал в соседний гастроном,  сказал я.  Знаешь, за углом налево.

Сырцов отодвинулся и начал медленно бледнеть, а челюсть-ящик полезла вперед. Начальник заставы все глядел и глядел на меня, а я ответил тем же: смотрел ему в глаза, как будто играл в «мигалки». Видимо, до него что-то дошло.

 Получили вино в посылке?

 Не было у него в посылке вина, товарищ старший лейтенант,  сказал Сырцов.  Это я точно знаю.

 Только закуска,  подтвердил я. Теперь-то мне нечего было терять. Я мог говорить что угодно. Все равно отвечать.

 Что ж вы пили?

 Ничего. У меня три дня зуб болел. Я рот эмульсией прополоскал, вот и все.

 Эмульсией?  переспросил начальник заставы.

 Честное комсомольское,  сказал я.

 Комсомольское, говорите?

 Это точно, товарищ старший лейтенант,  сказал Сырцов.  Три дня с зубом мучается. А в эмульсии спирт,  он повернулся ко мне:  Ну, а потом, когда прополоскал, выплюнул эмульсию или проглотил?

 Глотай сам,  сказал я.  Дураков нет.

 Как вы разговариваете с сержантом, товарищ Соколов?

Но теперь я знал твердо  поверили. Сырцов буркнул:

 Ладно, извини. А эмульсия, между прочим, не для тебя, а для прожектора.

Старший лейтенант кивнул и взял свою кружку.

 Три наряда вне очереди, когда поправится! За эмульсию и за разговоры


Старший лейтенант пробыл у нас день, проверял «пограничную книгу», расписание нарядов, полночи провел на прожекторной, а под утро приказал мне собраться. Я не стал задавать вопросы, я знаю, чем это пахнет. Сырцов успел шепнуть мне: пойдешь на заставу, оттуда  в город, к врачу. Конечно, если б не те три наряда, я бы поспорил. Сказал бы, что зуб пройдет сам собой. А сейчас я вытащил из кладовки лыжи и палки и ждал, когда начальник заставы кончит свои дела.

Вот тогда, впервые после нашей ссоры, ко мне подошел Костька:

 Прихватишь сигарет?

 Прихвачу. Больше ничего не надо?

 Ничего,  он помолчал и усмехнулся.  Ну, разве что поллитра.

 Не пойдет.

 Тебе можно, а мне нельзя? Нехорошо. Хорошо только, что мы с тобой квиты.

 В чем же?

 Брось,  сказал Костька.  Я ведь тоже не пойду и не щелкну на тебя. Думаешь, я поверил, что ты эмульсией рот полоскал? А придумал ты это лихо!

Кто мог рассказать Костьке об истории с эмульсией? Ведь все еще спали. Сырцов? Вряд ли.

 Этот, с заставы,  объяснил Костька.  Дубоватый парень, Ложков. Ну, а честно  что пил?

Я не стал его разубеждать. Зачем?

Вышел старший лейтенант и начал надевать лыжи.

 Пока,  сказал я ребятам. Они глядели на меня тоскливыми глазами, потому что сегодня я буду в городе, увижу машины, дома, людей, может, даже схожу в кино, и цена всему этому счастью один вырванный зуб. Я смогу даже зайти в кафе и просадить там трешницу на лимонад и мороженое. Наверное, если б уходил не я, а кто-нибудь другой, у меня тоже были бы такие тоскующие, до краев наполненные черной завистью глаза.

 Пока,  сказал Сырцов.  Смотри там

Мы пошли.

Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.

Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.

 Ты не гонись за ним,  хрипло сказал мне Ложков.  Чего с пупа-то рвать? Он мастер спорта, а мы с тобой любители.

Ложков шел сзади меня и тащил санки.

Минут через сорок я обернулся. Остров был уже далеко, и дом не виден  я разглядел только верхушки сосен и вышку, и вдруг мне стало как-то не по себе от того, что я ухожу дня на два или три, и эти два или три дня ребята будут делать мою работу. Будут меньше спать и больше уставать, и все потому, что у Владимира Соколова, видите ли, зубик заболел.

 Давай, посидим на саночках,  обрадовался Ложков.  Нам с тобой не на олимпиаду ехать.

 Идем,  сказал я.  Вот получим пенсию, тогда посидим.

Я должен был спешить. Хорошо бы завтра вернуться на прожекторную. И никаких там кафе в городе, никаких кино. Тогда вполне успею вернуться к завтрашнему вечеру.

Я резче взмахнул палками, оттолкнулся и начал нагонять старшего лейтенанта. Ложков плелся уже далеко позади.

Фамилия нашего старшего лейтенанта  Ивлев. Мы почти не знаем его: ведь на заставе мы прожили неделю, а к нам он вообще не приезжал ни разу. Говорят, был на сборах. Он действительно мастер спорта. А что за человек  неизвестно.

Правда, о старшем лейтенанте Ивлеве я читал большую статью в газете «Пограничник». Это было еще там, на учебном пункте, до того, как мы прибыли на заставу. В статье рассказывалось, как здорово он организовал физподготовку. Но на фотографии он был почему-то со своими детьми-двойняшками  сыном и дочкой. И сейчас Ложков тянет за собой их санки.

Вот и все, что я знал о нашем старшем лейтенанте Ивлеве.

Он шел, не оборачиваясь, будто вообще забыв о нашем существовании. У меня же опять разболелся зуб, и я спешил за начальником заставы вовсе не из спортивного интереса. Скорей бы добраться до госпиталя.

Бежать было жарко, я сдвинул шапку на самый затылок и расстегнул куртку. Зачем старшему лейтенанту понадобилось идти пешком? Я же видел  на заставе есть аэросани. Вполне мог приехать на них. Или боится, что лед еще не окреп?

Старший лейтенант наконец-то обернулся и встал, поджидая меня.

 А вы ничего ходите,  сказал он.  Учились где-нибудь?

 Самоучка, товарищ старший лейтенант.

Он прищурился, словно прикидывая что-то в уме.

 Хорошо, учтем этот ваш талант.

И опять мне стало не по себе. А ну, как начнут меня посылать на всяческие соревнования или кроссы? Надо было послушаться Ложкова и не «рвать с пупа». Теперь уже поздно. Теперь в глазах начальника заставы я талант А Ложков плелся где-то далеко-далеко, и у него не было никаких талантов, кроме, пожалуй, одного  сачковать. Мне стало смешно и немножко жалко Ложкова, когда старший лейтенант, нетерпеливо поглядывая в его сторону, сказал совсем как Волк из мультфильма:

 Ну, Ложков,  погоди!..


Как ни хотелось мне скорее вернуться домой, на прожекторную, все получилось иначе. Зуб  ерунда. Вытащить его оказалось минутным делом. И попутная машина из отряда была. И в кино я не зашел  только просмотрел афиши: «Лев зимой», «Золотые рога»

Единственное, что я успел сделать,  это забежать на почту и позвонить домой, в Ленинград. Девушка, принимавшая заказ, строго сказала: «Разговор в течение часа». Должно быть, у меня было страдальческое лицо, потому что она снова сняла трубку и сказала кому-то: «Понимаешь, здесь солдат звонит, дай побыстрей». Я ждал и гадал: дома мои или еще не вернулись? Обидно, если задержались где-нибудь. Мать могла пойти в магазин, у Колянича вечные собрания и заседания. Но, видимо, есть пограничный бог. Трубку подняла мама.

 Кто это?

 Вот тебе и на! Я, Володя.

 Володя?

Она замолчала; в трубке что-то потрескивало и попискивало; мне показалось  разъединили.

 Мама, это я. Ты слышишь?

 Слышу, Володенька.

И тут же раздался голос Колянича:

 Володька, мать в трансе. Как живешь?

 Нормально. Как вы?

 Ну, поскольку ты охраняешь нас,  отлично. Здоров?

Трубку вырвала мама:

 Володенька, ты почему так долго не писал?

 Обстановка такая.

 Что такая?

 Обстановка, говорю, была. А ты чего ревешь?

 Я не реву.

 Ревет,  вырвал у нее трубку Колянич.  Уже ковер поплыл и мои ботинки. Тут к нам одна твоя знакомая строительница приходила, тоже волновалась, что нет писем.

 Обстановка,  сказал я.  Как вы?

 Я же сказал, все хорошо.

 Ну, и у меня все хорошо.

 Володенька,  хлюпнула в трубку мама.  Как ты себя чувствуешь?

 Нормально.

 Кончайте разговор,  вмешался чей-то голос.  Ваше время истекло.

На всякий случай, я сказал несколько раз «Алло, алло», но трубка молчала. Все. Поговорили, называется.

На заставе я зашел в канцелярию  доложить старшему лейтенанту. Он сказал:

 Поживите у нас денька два.

 Товарищ старший лейтенант, там же без меня

 Вы, кажется, собираетесь спорить со мной?

 Нет.

 Ну, вот и хорошо.

«Денька два»  это значит, до самого Нового года. А я-то накупил ребятам конфет, полтора кило шоколадной смеси. Получат уже после Нового года. Жаль! И, конечно, не дело, что я буду болтаться эти два дня на заставе. «Некому тебя сопровождать,  объяснил мне Ложков.  А одного не пустят».  «А ваши аэросани?» Оказывается, у саней сломана лыжа. В первый же выезд водитель (совершенный лопух!) наскочил на ропак, и лыжа разлетелась, как стеклянная. Сейчас чинят. «А чего тебе? Отсыпайся,  сказал Ложков.  Солдат спит, служба идет, все законно». Я мог спать сколько угодно и не спал

Значит, Зойка заходила к моим! Волновалась, что нет писем. Стало быть, она ждет мои письма, и раз волнуется Голова у меня шла кругом. Я засел в Ленинской комнате и сочинил ей огромное письмище. «Почти все свободное время я думаю о тебе,  написал я.  И даже представлял себе, что если бы мы оказались здесь. Места у нас красивые  (Дальше шло описание природы.)  А если один человек все время думает о другом, это что-то значит».

Я все намекал и намекал. Должна понять, не глупенькая. «Не волнуйся, если снова долго не будет писем. Служба у нас такая». И в самом конце приписал: «Получила ли послание Сашки Головни? Знаешь, у него действительно тяжелая жизненная история, пусть твои девчонки напишут ему.  Это была, конечно, хитрость. Мне не хотелось, чтоб ему писала сама Зойка.  Как понравились тебе мои родители?»

Назад Дальше