Все время, господин, солгал я.
Он скорбно покачал головой, затем выпустил молот.
Мерзкий символ. Должно быть, тяжкий груз для маленького мальчика.
Я питаю надежду, господин, что мы сумеем выкупить его, вмешался Беокка.
Мы? переспросил Альфред. Выкупить?
Он законный олдермен Беббанбургский, пояснил Беокка, хотя дядя его присвоил этот титул. Но его дядя не станет драться с датчанами.
Альфред поглядел на меня в раздумье и нахмурился.
Ты умеешь читать, Утред?
Он начинал учиться, ответил за меня Беокка. Я учил его, господин, хотя, честно говоря, он был нерадивым учеником. Боюсь, он плохо ладил с буквами. Его тернии[7] были слишком колючи, а лигатуры[8] слишком извилисты.
Я говорил, что Альфред не понимал шуток, но эту он любил, хоть она по крепости напоминала разбавленное молоко, а по свежести засохший сыр. Эту шутку любили все, кто знал грамоту, и Беокка с Альфредом хохотали, словно только что сами ее придумали. Тернии и лигатуры были буквами нашего алфавита.
Его тернии были слишком колючи, повторял Альфред, заливаясь смехом, а лигатуры слишком извилисты. Его «бэ» не бубнили, а его «ка»
Тут он замолчал, вдруг смутившись. Он хотел сказать, что мои «ка» косили, но вспомнил о Беокке и сконфуженно посмотрел на него.
Мой дорогой Беокка
Никаких обид, мой господин!
Беокка был счастлив; таким счастливым он бывал, погружаясь в какой-нибудь занудный текст о святом Катберте, крестившем буревестников или читавшем молитвы перед морскими котиками. Священник пытался и меня заставить читать эту чушь, но я никогда не заходил дальше самых коротких слов.
Мой дорогой Беокка
Никаких обид, мой господин!
Беокка был счастлив; таким счастливым он бывал, погружаясь в какой-нибудь занудный текст о святом Катберте, крестившем буревестников или читавшем молитвы перед морскими котиками. Священник пытался и меня заставить читать эту чушь, но я никогда не заходил дальше самых коротких слов.
Тебе повезло, что ты так рано начал учиться, обратился ко мне Альфред, снова становясь серьезным. Сам я начал читать только в двенадцать лет!
Судя по его тону, меня должно было поразить это сообщение, и я послушно изобразил изумление.
То была большая ошибка моего отца и мачехи, продолжал Альфред сурово, они должны были начать учить меня гораздо раньше.
Зато сейчас вы читаете как настоящий ученый, мой господин, сказал Беокка.
Я стараюсь, ответил Альфред скромно, но ему явно польстили слова священника.
И по-латыни тоже! продолжал Беокка. Утред, его латынь гораздо лучше моей!
Полагаю, так и есть. Альфред улыбнулся ему.
И у него такой красивый почерк, продолжал Беокка. Такой разборчивый, аккуратный почерк!
И ты тоже должен стараться, юный Утред, твердо проговорил Альфред. Мы и впрямь предложим за тебя выкуп, с Божьей помощью. Ты послужишь моему дому и перво-наперво должен будешь научиться как следует читать и писать. Тебе это понравится!
Да, мой господин, ответил я. Я попытался говорить с вопросительной интонацией, но мой ответ прозвучал как простое согласие.
Ты научишься читать, пообещал мне Альфред, научишься молиться, научишься быть добрым христианином, а когда подрастешь, решишь, кем хочешь стать.
Я хочу служить вам, солгал я, думая, что он просто бледнолицый, занудный, помешанный на религии слабак.
Это похвально. И кем же ты намерен мне служить?
Воином, господин, чтобы драться с датчанами.
Если так будет угодно Господу, отозвался он, явно разочарованный моим ответом. Видит Господь, нам нужны воины, хотя я изо дня в день молю, чтобы датчане познали Христа, узрели свои грехи и покончили со своими злодействами. Молитва будет услышана, истово продолжал он, молитва, пост и послушание! И если Бог ответит на наши молитвы, Утред, нам не понадобятся воины. Зато королевству всегда нужны хорошие священники. Я сам хотел избрать эту стезю, но Господь судил иначе. Нет высшего призвания, чем служение Богу. Я могу быть принцем, но в глазах Господа остаюсь червем, тогда как Беокка бесценный алмаз!
Да, господин, отозвался я, не зная, что тут еще сказать.
Беокка старался принять скромный вид.
Альфред наклонился, сунул молот Тора мне под рубаху и положил руку мне на голову.
Благословит тебя Господь, дитя, сказал он, пусть лик Его сияет тебе, освободит тебя от невзгод и вернет благословенную свободу.
Аминь, заключил я.
Они отпустили меня, и я вернулся к Рагнару.
Ударь меня, попросил я.
Что?
Дай мне по голове.
Он поднял глаза, увидел все еще наблюдающего за мной Альфреда и ударил сильнее, чем я ожидал. Я упал, улыбаясь.
И зачем мне было это делать? поинтересовался Рагнар.
Я сказал им, ты со мной жестоко обращаешься, пояснил я, все время лупишь.
Я знал, что Рагнара это позабавит, так и вышло. Он дал мне еще тумака, на всякий случай.
И чего эти болваны хотели? спросил он.
Они хотят выкупить меня, научить читать и писать, а потом сделать из меня священника.
Священника? Как тот косоглазый доходяга с рыжими волосами?
Именно.
Рагнар засмеялся.
Может, я и соглашусь. Это будет для тебя наказанием за то, что про меня наврал!
Пожалуйста, не надо, взмолился я, гадая, как я вообще когда-то мог мечтать вернуться к англичанам.
Променять свободу Рагнара на суровое благочестие Альфреда какой ужасный удел! К тому же я привык презирать англичан. Они не сражались, они молились, вместо того чтобы точить мечи, неудивительно, что датчане захватывали их земли.
Альфред предложил за меня выкуп, но Рагнар запросил неслыханно высокую цену, хотя и не такую высокую, какую назначили Бургреду Убба и Ивар.
Мерсия была повержена. У Бургреда, несмотря на его огромное брюхо, кишка была тонка драться с датчанами, которые становились все сильнее по мере того, как его силы таяли. Может, его ввели в заблуждение щиты на стенах Снотенгахама, но он, похоже, решил, что не сможет противостоять датчанам, и сдался. Хотя не только наши силы в Снотенгахаме убедили его так поступить. Новые отряды датчан пересекли границы Нортумбрии, опустошая мерсийские земли, сжигая церкви, убивая монахов и монахинь, и сейчас конные отряды кружили вокруг армии Бургреда и регулярно нападали на его фуражиров.
И вот Бургред, устав от постоянной борьбы, обреченно согласился на все унизительные требования, а взамен ему позволили остаться королем Мерсии, но и только. Датчане оставили свои гарнизоны в его крепостях, они были вольны захватить любые мерсийские земли, войско Бургреда было обязано по первому требованию воевать на стороне датчан, а сам Бургред обязался заплатить немалую сумму серебром за привилегию сохранить трон, потеряв при этом королевство.
Увидев, что их мнения никто не спрашивает, Этельред с Альфредом через день уехали на юг с остатками своей армии, а сам союз лопнул, как бычий пузырь. Так пала Мерсия.
Сначала Нортумбрия, затем Мерсия. Всего за два года половина Англии перестала существовать, а датчане еще только начали завоевание.
Мы снова опустошали земли. Отряды датчан разъезжали по всей Мерсии, убивая всех, кто сопротивлялся, забирая то, что нравилось, оставляя гарнизоны во всех крупных крепостях и отправляя на родину гонцов за новыми кораблями. Больше кораблей, больше людей, больше семей и больше датчан, чтобы заселить огромные земли, павшие к их ногам.
Я начал думать, что мне никогда не придется сражаться за Англию, потому что, пока я вырасту, от нее ничего не останется. Поэтому я решил стать датчанином. Разумеется, это меня смущало, но я недолго об этом размышлял.
Когда мне исполнилось двенадцать, я начал учиться по-настоящему. Меня часами заставляли стоять с мечом и выставленным перед собой щитом, пока не начинали болеть руки; меня учили разным ударам, заставляли упражняться в метании копья и практиковаться убивать на свиньях. Я научился закрываться щитом, ронять его, чтобы отразить удар снизу, ударять тяжелым умбоном щита в лицо противнику, разбивая ему нос и заставляя заливаться слезами. Я научился работать веслом. Я рос, становился крепче, у меня начал ломаться голос, и я впервые получил пощечину от девушки. Я выглядел как датчанин. Посторонние по-прежнему принимали меня за сына Рагнара, потому что у меня были такие же светлые волосы, длинные, завязанные на затылке в хвост, и Рагнар радовался этим ошибкам, хотя давал понять, что я не заменю ему Рагнара-младшего или Рорика.
Если Рорик выживет, горько говорил он, потому что Рорик до сих пор болел, тебе придется сражаться за свое наследство.
Поэтому я усердно учился сражаться, а в ту зиму и убивать.
Мы вернулись в Нортумбрию. Рагнару там нравилось, хотя он мог заполучить куда лучшие земли в Мерсии. Ему нравились северные холмы, глубокие долины и темные густые леса. В эти леса, когда по утрам начали похрустывать первые заморозки, он повел меня на охоту. Человек двадцать и вдвое больше собак рыскали по лесу, пытаясь напасть на след кабана. Я остался с Рагнаром, мы оба были вооружены тяжелыми копьями.
Кабан может тебя убить, Утред, предупредил Рагнар, может распороть тебя от живота до шеи, если ты неправильно ударишь копьем.
Копье, как я знал, должно попасть точно в грудь или, если повезет, в горло. Я знал, что не смогу убить кабана, но если он вдруг появится, мне придется попытаться. Крупный секач бывает вдвое тяжелее взрослого мужчины, у меня не хватило бы сил завалить такого зверя, но Рагнар хотел, чтобы я нанес хотя бы первый удар. Сам же он будет сзади и в случае опасности придет на помощь.
И вот это случилось. С тех пор я убил не одну сотню кабанов, но первого помню до сих пор: маленькие глазки, воплощенная ярость и целеустремленность, вонь, торчащая грязная щетина и глухой удар копья, входящего глубоко в грудь, меня отшвырнуло назад, словно меня пнул восьминогий конь Одина, и тогда Рагнар тоже ударил копьем, пробив толстую шкуру. Зверь заверещал, принялся рыть копытом, охотничьи собаки завыли, а я поднялся на ноги, изо всех сил навалился на копье, стиснув зубы, и ощутил, как жизнь кабана изошла из него по ясеневому древку.
Рагнар отдал мне клык того кабана, и я носил его на шее вместе с молотом Тора. После этого много дней я не мечтал ни о чем другом, кроме охоты, хотя мне запретили охотиться на кабана, если Рагнара не было рядом. Зато мы с Рориком, когда он чувствовал себя хорошо, ходили с луками на оленей.
В один из таких походов на холме у кромки леса рядом с болотом, на котором таял снег, меня едва не подстрелили. Мы с Рориком пробирались через подлесок, и стрела, просвистев в дюйме от меня, ударила в ближайший ясень. Я развернулся, вскинув лук, но никого не увидел. А потом мы услышали, как кто-то бежит вниз по холму меж деревьев, и помчались следом, но тот, кто стрелял, оказался быстрее нас.