Мне всегда хотелось быть полезным людям. Но раньше мне хотелось быть полезным, чтобы меня ценили, любили и уважали за это. А сейчас хочется быть полезным просто так, без всякой задней мысли. Хочется жить «не зря» в этом я вижу смысл. Быть водой, которую пьёт жаждущий, быть тенью, где укроется уставший от раскалённого солнца, быть полезным Однако я хорошо понимаю, что не обладаю качествами, которые требуются для того, чтобы быть полезным. Не обладаю требуемой силой.
Мне хотелось бы настолько сильным быть, чтобы своими руками мог переделывать мир
Когда-то мне казалось, что именно этим я и занимаюсь, но позже выяснилось, что я ничего не переделал. Я жил во сне
Время от времени я пытаюсь соскрести остатки моей силы для приведения в порядок накопившихся у меня текстов всяческих набросков и незавершённых повестей. Меня хватает не на долго. Воодушевление и энтузиазм приходят вдруг и так же вдруг испаряются. Но я всё же трачу иногда часа два-три на «литературные труды» за клавиатурой. В прошлом году совсем не занимался этим из-за моей болезни, так что сегодня можно говорить о некотором прогрессе. Жаль будет оставить после себя мусор в блокнотах и тетрадях. Хочу напрячься и слепить из этого мусора книгу-другую.
Жили-были они и я
«Я никогда не раздумываю о чём сейчас буду писать. Просто беру перо и пишу. Я писатель. Я должен знать своё ремесло. Вот передо мной бумага: я словно клоун на трамплине. И потом, я хорошо знаю синтаксис. Я бросаю фразы в воздух, словно кошек, и уверен, что они встанут на свои лапки. Это очень просто, нужно только знать синтаксис»
Жили-были они и я
«Я никогда не раздумываю о чём сейчас буду писать. Просто беру перо и пишу. Я писатель. Я должен знать своё ремесло. Вот передо мной бумага: я словно клоун на трамплине. И потом, я хорошо знаю синтаксис. Я бросаю фразы в воздух, словно кошек, и уверен, что они встанут на свои лапки. Это очень просто, нужно только знать синтаксис»
(Теофилъ Готъе)
Танцующий Лис
Индейцами я увлёкся в раннем детстве. Толком не зная о них ничего (видел несколько фильмов с участием Гойко Митича и прочитал несколько книг Фенимора Купера и Майн Рида), я влюбился в них безоглядно. Объяснить это невозможно. Кого-то охватывает любовь к человеку, кого-то к музыке, а некоторые влюбляются в образ жизни. Впрочем, индейский образ жизни, полюбившийся мне, не существовал к тому времени уже лет сто, поэтому его можно считать почти фантазией. Моя страсть к индейцам вызывала у людей недоумение, а их недоумение вызывало недоумение у меня. Я был один, никто рядом со мной не поддерживал моего увлечения. Я собирал картинки, газетные и журнальные статьи, вклеивал их в специальную тетрадь, делал выписки из Большой советской энциклопедии. Понемногу взрослел, но тема индейцев не только не оставляла меня, она крепчала и приобретала новое качество: я понемногу превращался в исследователя, а исследователь решил воплотить открытую им историю в книги. Это вполне понятно, поскольку я чувствовал некую обязанность объяснить всем, кто был далёк от этой темы, причину моей любви к американским туземцам
Однажды, уже работая на телевидении, я случайно посмотрел в эфире сюжет, называвшийся «Майн Рид Шоу». Невозможно объяснить, что со мной произошло, когда я увидел людей, облачённых в расшитые бисером кожаные рубахи и мокасины. Я увидел настоящие орлиные перья Да что там перья! Я увидел людей, которые болели индейцами не меньше меня, а то и больше ведь они материализовывали их жизнь! Они сами были индейцами!
Прошло несколько дней, и я заполучил номер телефона, связался с одним человеком, затем с другим и наконец узнал, что интересовавшие меня люди в ближайшие недели поставят индейский лагерь где-то под Питером и что это мероприятие называется Пау. Разумеется, я решил ехать.
Телекамеру мне дали только на один день, но возмущаться такой скупостью начальства я не мог, хотя не был уверен, что успею снять что-то, поскольку лагерь надо сначала отыскать. Ехал я туда, представляя почти художественный фильм: вот впереди появляется стойбище, я выпрыгиваю из машины, даю распоряжение помощнику снимать всё подряд, а сам иду вперёд, ожидая выхода индейцев мне навстречу, начинается обмен рукопожатиями, раскуривание трубки Ничего такого не произошло, никто не вышел мне навстречу, потому что мы свернули не на ту дорогу, проплутали часа три по лесу и вернулись в Питер, так и не увидев долгожданного Пау На нервной почве у меня воспалился глаз, и в Москве прямо с вокзала я помчался в неотложку, где мне что-то накапали, чем-то поскребли и напугали отслоением сетчатки. Впрочем, это совсем другая ветвь моей истории, которая привела меня в конце концов к инвалидности
Осенью мне позвонила Маша Большакова. «Мне сказали, что вы хотите снимать наших ребят. Они приехали из Питера», начала она, но я никак не мог взять в толк, о ком шла речь. А когда понял, что Маша говорила об индейцах, то у меня перехватил дыхание они рядом! Оказывается, они приехали на съёмку программы «До шестнадцати и старше», но произошла, как это нередко происходит на ТВ, какая-то «накладка», и журналисты про них забыли. Я немедленно позвонил в нашу редакцию О боги, какая удача! Кто-то отказался от запланированной съёмки, и через пару дней освободившаяся телекамера упала мне в руки.
На съёмку я отправился на «газели». Где-то неподалёку от Площади Ильича мы въехали в грязный двор Дверь открыла Маша. По квартире бродили люди, некоторые с длинными волосами. Все незнакомые. И ни малейшего намёка на индейцев. Маша представила меня мужу: «Это Саша». Его иногда называли Лошадник, поскольку он продал квартиру и купил на эти деньги лошадей. История его жизни требует отдельного рассказа.
Мы познакомились. Они начали наряжаться, а я спустился вниз и устроился в «газели», предвкушая удовольствие от съёмки. Минут через тридцать они вышли. В полной красе. Приводя в состояние шока прохожих. Завораживая своим видом даже дворовых кошек. Их одежда шуршала бахромой и гремела бубенцами. Передо мной стояли индейцы! Казалось, сам воздух изменился при их появлении
В «газель» все не вмещались. Долго втискивались, прилаживались, выгнали моего ассистента, и он отправился домой, не скрывая горького сожаления. В конце концов кое-как влезли, набились плотно, ехали стоя. Нашли какую-то поляну в Измайловском парке. Выгрузились. Ребята принялись доводить свой образ до совершенства, вытащили откуда-то оперения. Я судорожно снимал, боясь упустить что-либо. Глаза мои разбегались в прямом смысле слова.
Танцующий Лис, Мато Нажин, Лёня Шериф, Танто, Дима Кроу С ними мне предстояло встретиться ещё не раз. Они весело переговаривались, отпускали шуточки, острили. Блондины и блондинки нацепили чёрные парики, чтобы выглядеть более «по-индейски».
Они начали петь, стуча в барабан. Они пели настоящие индейские песни, от которых моё сердце стало бешено колотиться! Они начали танцевать. Руководил ими Дима Сергеев по прозвищу Танцующий Лис. Даже не руководил, а как-то незаметно организовывал их. Он был высокий, с длинными ногами, которые двигались легко, почти порхали, едва притопывая по земле. Казалось, его ноги не ступали, а порхали
На обратном пути мы с ним разговорились. Танцующий Лис в обычной жизни был Дима Сергеев. Он рассказывал о своём фильме «Дезертир», о своей музыке, об индейцах. Я слушал, и не мог насытиться, хотя уже был переполнен. Их песни звучали в моей голове почти неделю настоящее наваждение.
Через некоторое время Лис прислал мне свою музыку, которую я считаю гениальной во всех отношениях. Он как никто чувствовал, что такое дух вестерна. Он прислал мне 16-мм киноплёнку со своим фильмом жест абсолютного доверия, потому что никаких копий этого фильма не существовало, он доверил мне единственный экземпляр. Потеряй я эту плёнку, фильм пропал бы.
«Дезертир» картина странная. Вне всяких сомнений она уникальна. До профессионального фильма, где есть драматургия и продуманный сценарий, ей далеко. Но в этом фильме есть удивительный дух. Не знаю, как правильно охарактеризовать этот дух, то ли романтический, то лм лирический. Дима сказал мне в интервью, что стал снимать фильм, когда ему перестало хватать того, что он видел на экране. На мой взгляд, эта формула абсолютного творчества. Нет смысла делать то, что уже существует, разве что ты хочешь подражать кому-то. Дима попытался создать на экране то, в чём он нуждался остро, как нуждаются в свежем воздухе после долгого времени, проведённого в душной, пыльной, наглухо запертой квартире. Танцующий Лис воссоздал в том простеньком 16-миллимитровом фильме мир своей души. Мало кто отваживается на это, мало кому хватает сил довести такой замысел до конца. Дима довёл его до конца.
Зимой меня отправили в командировку в Питер. Мы снимали милицейский рейд по наркопритонам, какое-то судебное заседание, где разбиралось дело о синтетических наркотиках, побывали в «Крестах» (жуткое впечатление, несмываемый налёт ужаса), умудрились ночью попасть в облаву и едва не были застрелены милиционерами, которые приняли нас за бандитов, а нашу телевизионную камеру за спрятанный в автомобиле пулемёт. В один из тех вечеров, когда мы торчали в гостинице без дела, я созвонился с Лисом и, поскольку он находился дома, сорвался к нему брать интервью. То был первый, долгий, основательный разговор, в котором, на мой взгляд, Дима раскрыл себя полностью. Знаю, что многим не понравилось, что я усадил его на фоне виолончелей, а не нацепил на него перья. Но зачем перья, когда он и так говорил об индейцах! Виолончели оттеняли тему дикарей, привносили важный элемент классической культуры в разговор о традиционной культуре. Мне кажется, что вся передача держалась именно на Танцующем Лисе.
«Пророчества, которые сбываются» так она называлась была моим первым самостоятельным произведением на телевидении, она получилась во многом неуклюжей, кособокой, зато мне удалось сказать то, что я хотел. Объединение «Республика» выпускало экономические и социальные программы (мы называли это железобетоном, там не было места излияниям души), и мне слабо верилось, что индейцев пропустят на экран, но «Пророчества» были показаны по главному каналу России. После эфира ко мне подходили коллеги и снисходительно спрашивали: «Зачем тебе эти Дакоты? Нет, что ли, посовременнее чего-нибудь?» Что мог я объяснить им, далёким, холодным, пустым, занятым карьерой? Зато на следующий день мне позвонил Григорий Якутовский, в то время «главный язычник» Москвы, лихо расправлявшийся в теледебатах со своими православными оппонентами, и восторженно проревел в трубку: «Ты понимаешь, что ты сделал? Ты понимаешь, о чём ты рассказал? Язычники возвращаются! Пророчества сбываются! Реинкарнация культуры!»