Потом умерла сестра Леонида Владимировича. Она жила неподалёку от нас, и пару раз мы ходили к ней в гости. Красивая женщина
Как странно приходит смерть к людям: не то предупреждая о чём-то, не то заставляя думать о том, о чём мы думать избегаем
Мне кажется, что жизнь Леонида Владимировича была чередой беспощадных ударов судьбы. Почему он выбрал именно такую судьбу? Чего искал он в ней? Получил ли он ответы на свои вопросы?
О работе разведчика никто никогда не расскажет всего. Только в общих чертах. Но разведчик, прошедший путь с низов до самого высокого ранга, не только специалист в своей области, но и человек. Какое бы важное место ни занимала Служба в его судьбе, он всегда ещё и человек. Я не знал Шебаршина-разведчика, я знал только Шебаршина-человека, хотя этот человек был насквозь разведчик.
***
Мы встречали его, когда он прилетел из Тегерана в отпуск. Лёгкая небритость покрывала мои щёки, и Леонид Владимирович, сказал, улыбаясь:
Сбрей бороду.
Почему?
Надоели мне там бороды. Целый день по телевизору бородатая голова.
Я решил, что он шутит, и лишь годы спустя прочитал его воспоминания, где про обстановку в Иране написано много и подробно.
«Имам Хомейни осудил музыку она вызывает похотливые желания у молодежи. Пошли по улицам бородатые юноши, гоня прочь торговцев музыкой. Ненадолго умолк город, а через некоторое время загремел, задребезжал, застонал через сотни уличных громкоговорителей аравийскими распевами коранических стихов, гневными проповедями, жестяными механическими маршами Нет мира! С телевизионного экрана устрашающе прут тюрбаны и бороды, несутся проклятия в адрес врагов исламской революции, безудержное хвастовство и заклинания, декламируются нараспев коранические суры и слова, и напев, и акценты далеки от иранского сердца, родились они много веков назад в аравийских пустынях, среди тех, кого персы называют пожирателями ящериц. Но делать нечего в стране царит исламская власть, и любое, мельчайшее проявление неуважения к её порядкам может привести человека прямёхонько к стенке или в страшную тюрьму Эвин» (Шебаршин «Рука Москвы»).
Сбрей бороду.
Почему?
Надоели мне там бороды. Целый день по телевизору бородатая голова.
Я решил, что он шутит, и лишь годы спустя прочитал его воспоминания, где про обстановку в Иране написано много и подробно.
«Имам Хомейни осудил музыку она вызывает похотливые желания у молодежи. Пошли по улицам бородатые юноши, гоня прочь торговцев музыкой. Ненадолго умолк город, а через некоторое время загремел, задребезжал, застонал через сотни уличных громкоговорителей аравийскими распевами коранических стихов, гневными проповедями, жестяными механическими маршами Нет мира! С телевизионного экрана устрашающе прут тюрбаны и бороды, несутся проклятия в адрес врагов исламской революции, безудержное хвастовство и заклинания, декламируются нараспев коранические суры и слова, и напев, и акценты далеки от иранского сердца, родились они много веков назад в аравийских пустынях, среди тех, кого персы называют пожирателями ящериц. Но делать нечего в стране царит исламская власть, и любое, мельчайшее проявление неуважения к её порядкам может привести человека прямёхонько к стенке или в страшную тюрьму Эвин» (Шебаршин «Рука Москвы»).
***
Как-то во время разговора я вспомнил фильм «Доктор Живаго», который смотрел в Дели. И речь сама собой зашла о романе Пастернака.
Почему он под запретом в Советском Союзе? спросил я.
Леонид Владимирович встал, сходил в соседнюю комнату и вынес мне увесистый том, изданный за границей. Я только начал учиться в МГИМО.
Возьми, почитай. Вокруг этой книги много шума, но она не стоит того. Думаю, ты согласишься со мной.
Он был прав. Роман Пастернака показался мне скучным. В нём чувствовалось много затраченной силы, много устремлений, много труда. Но книга не вошла в меня, осталась где-то рядом.
Когда меня стала активно интересовать эпоха революций, перевернувшая Россию в 1917 году, Шебаршин предложил мне почитать «Падение царского режима». Он давал по одному тому, просил не спешить, проявить внимательность. И я с жадным нетерпением окунулся в протоколы допросов Временного правительства. Особый колорит историческим материалам придавали сами книги старые, пропитанные далёким временем и будто утягивавшие читателя в свои недра одним только духом прошлого, исходившим от шершавых, пожелтевших страниц.
Леонид Владимирович любил книги. Любил не только их содержание, но ценил как вещи, каждая из которых была неповторимой и за каждой из которых тянулся шлейф истории: из какой страны привезена, на каком рынке куплена, кому давалась читать, с каким настроением возвращалась к хозяину. Иногда книга вдруг надоедала ему. Сколько раз я видел, как он стоял в коридоре своей последней квартиры, рассматривая книжные полки и водя по ним пальцем: «Эта не нужна уже никому, она состарилась вместе со мной, теперь в ней никакой ценности для меня И вот эту я бы отдал, но тут дарственная надпись Вот эту возьми себе, а вот эту почитай и верни, я всё ещё люблю её»
Про поиски книг в лавке старьёвщика в Тегеране: «Я ныряю в темную узкую дверь, натыкаюсь на завал. Хозяин включает свет жёлтую, слабосильную лампочку без абажура, висящую на неряшливых, покрытых клочьями изоляционной ленты проводах. Кромешный книжный ад, куда брошены за какие-то грехи сотни и тысячи этих лучших друзей человека. Стеллажи до самого потолка, рухнувший под тяжестью груза стол в середине этого склада (всего в нем квадратных метров пятнадцать шестнадцать), бумажная залежь на полу по колено, а кое-где и по пояс Экспедиция в недра лавки продолжалась два года. Как у большинства экспедиций, результаты оказались разочаровывающими, но сам процесс был беспредельно интересен» (Шебаршин «Рука Москвы»).
Он никогда не переставал читать. Покупал всё от Набокова до Акунина. Читал чтобы продолжать познавать мир, ведь книги это всегда интеллектуальный срез общества. Особенно популярные книги. Иногда он ставил передо мной целую стопку книг: «Это всё мусор, но ты почитай, потому что это просто надо знать. Потом можешь выбросить». Но и какую-нибудь достойную книгу непременно прикладывал: «Это тебе в библиотеку. У меня есть ещё экземпляр». Он пошутил однажды, что пытается заниматься популяризаторством: покупает в нескольких экземплярах то, что ему нравится и дарит друзьям.
В последние годы он часто повторял, что молодёжь не интересуется литературой. «Внуки не хотят читать. Не могу объяснить им, что без книг нельзя, сетовал он. Но у них всё по-другому. Они думают иначе. После меня им не будет нужна моя библиотека. Это очень грустно».
В последние годы он часто повторял, что молодёжь не интересуется литературой. «Внуки не хотят читать. Не могу объяснить им, что без книг нельзя, сетовал он. Но у них всё по-другому. Они думают иначе. После меня им не будет нужна моя библиотека. Это очень грустно».
Он любил книги.
На книгах мы сошлись. На книги опиралось наше общение все годы.
Я приносил ему всё, что у меня публиковалось. Первые три тома маленькие, аккуратные, красивые я принёс ему в офис на «Динамо». Это была серия «Война традиций». Он так искренне обрадовался, что немедленно собрал в своём кабинете нескольких человек. Я слышал, как он громко говорил: «Ты Юру Нефёдова помнишь? Это его сын. Он свои книги принёс». Всем представил меня, всем кратко поведал о моём извилистом пути в литературу, особенно подчеркнул, что иллюстрации в книгах сделал я сам. Наверное, то была одна из самых необычных «презентаций» моих книг
А когда я написал «Под сводами высокой лжи», сложный роман о разведчике, который в конце концов бросает Службу, мне хотелось, конечно, услышать мнение Леонида Владимировича. Понравилась ли ему моя книга, не «перегнул» ли я где-то? Он закурил и с грустью проговорил: «Нет, всё правильно, всё так и есть. Только вот твой персонаж ведь разочаровывается в Службе» Это было для него неприемлемо. Разочароваться в разведке он не мог. Даже после всего, что пришлось испытать. «Работа, которой долгие годы занимался я и мои коллеги, интереснее, увлекательнее всего, на мой взгляд, что могла предложить жизнь. Так мне казалось и кажется до сих пор. Жизнь часть работы, и всегда думалось, что они пресекутся одновременно. Не получилось. Служба кончилась, продолжается жизнь» (Шебаршин «Рука Москвы»).
Он уволился вскоре после ГКЧП. О мотивах его увольнения написано много. Но самое важное он рассказал сам в книге «И жизни мелочные сны». Это важное и невероятно искреннее произведение о жизни разведчика, о жизни руководителя разведки. Эта книга ошеломила меня. «Рука Москвы» обычна, таких спокойных, аккуратных, взвешенных воспоминаний написано много, а «Жизни мелочные сны» книга от сердца. Я не думал, что он способен на такую искренность. Кроме того, в этой книге чувствовалась попытка прикоснуться к потустороннему миру. Не случайно возле автора постоянно появляется давно умершая собака Ксю-Ша. Автор видит её, другие нет. Она связующая нить между миром живых и мёртвых. Я позвонил ему и попытался объяснить, что я увидел в книге, но Леонид Владимирович засмеялся в ответ: ничего такого там нет, никакого потустороннего мира, это лишь литературный приём. Я не поверил, чувствовал, что ему просто неловко признаваться в том, что в его душе пробились росточки чего-то совершенно нового, позволившие ему чуточку отодвинуться от материального мира, взглянуть на него с другой «колокольни».
После смерти Шебаршина я снова открыл эту книгу, и она проникла в меня ещё глубже. Многое в ней (книге) и в нём (авторе) открылось теперь с другой стороны: ещё больше личного оказалось в ней, будто оно накапливалось там, дозревало, пока книга стояла на полке. И вот дозрело до такой степени, что каждая строчка приобрела особый вкус. Эта книга зеркало в котором теперь всё видно чётче и страшнее, чем при жизни Шебаршина.
***
24 декабря 1983 года умер мой отец. В течение пятнадцати лет Леонид Владимирович обязательно приезжал к нам 24 декабря, мы подолгу сидели за столом за бутылкой водки, вспоминали. Пожалуй, его память о моём отце я ценю выше всего остального. Собственно, остального почти не было, а что было, что вряд ли можно назвать хорошим
Летом или весной 1984 года я приехал к нему домой. Догадывался ли он, с какой просьбой я приеду? Состоялся непростой разговор. Я хотел пойти в разведку. Он долго и мягко отговаривал, открывая передо мной неприглядные стороны Службы. Я не поддавался и так же мягко настаивал. И тогда, провожая меня к троллейбусу, он сказал: «Ладно, давай попробуем. Завтра я принесу анкеты. Приезжай, заполнишь»
Так всё началась.
В то время я понятия не имел, какую должность он занимал. Какой-то начальник в Службе.
Потом, когда я осознал, что Служба и я это два взаимоисключающих мира, меня охватило отчаянье. Надо было уходить, но разве можно уйти из Системы, куда я сам напросился. Я ещё и не работал, ещё и не прикоснулся толком к профессии, а уже хотел удрать. Впрочем, это и было главное уйти до того, как случится непоправимое. Не хотелось, чтобы кому-то было стыдно за меня. Уйти, пока ещё можно уйти без потерь, без провалов, без ошибок, без страшных тайн, сковывающих сердце.