Микаш поставил миску на стол и присел рядом. Ладони легли на голову сестры, посылая волны тягучей безмятежности. Он умел это, сколько себя помнил. И не только это: чувствовал чужие эмоции, подслушивал мысли, мог утихомирить драчунов или заставить людей отвести глаза. Это было так же естественно, как дышать. Иногда Микаш выдавал свои способности неосторожным взглядом или жестом, тогда люди пугались. Он бы хотел стереть это из их памяти, как мать стирала пятна с его рубах.
Агнежка медленно расслаблялась, дышала глубоко и смотрела более осмысленно.
Агнежка медленно расслаблялась, дышала глубоко и смотрела более осмысленно.
Мика, измученно произнесла она, улыбаясь ему. Мой Мика прийти.
Пришёл, счастливо кивнул он. А сейчас мы будем кушать, зачерпнул супа полную ложку и, остудив, поднёс ко рту сестры. Агнежка замотала головой. Ну давай, Одуванчик, аммм, за меня, чтобы я был сильный, много работал, и мы пережили зиму.
Она всё-таки сдалась и открыла рот.
Ам, за маму, чтобы она не хворала и заботилась о нас. Ам, за тебя, Одуванчик, чтобы ты выздоровела и к тебе посватался самый богатый парень на селе!
Мика! хохотнула она. Он засмеялся вместе с ней.
Микаш! оборвала их мать. Хватит нести вздор! Поторапливайся. У тебя ещё куча работы на сегодня. Никто её за тебя не сделает.
Я всё успею, разве я когда-нибудь не успевал? отмахнулся он и снова вернулся к сестре. Ам, чтобы лихо белоглазое наш дом всегда стороной обходило.
Микаш потом ещё долго корил себя за эти слова, ведь тут же раздался стук в дверь. И он знал, что это не ветка. Сердце ухнуло в пятки. Стук продолжился.
За печь, живо! велела мать, вытирая руки о передник.
Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался. Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, сверкали молнии, свистел ветер, капала вода с потолка. Но меж всех этих звуков отчётливо слышалось, как стучала клюка о земляной пол.
Зачем пожаловали, госпожа? мать заговорила странно ласково и мягко, будто перед высокородным.
Искала приют в бурю. Нельзя? ответил ворчливый старческий голос, от которого становилось жутко.
Да ну что вы! Мы так бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.
Я неприхотлива.
Снова послышался стук клюки и ковыляющие шаги. Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха в сером балахоне, полная и сгорбленная. Мать налила ещё одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.
Вы уж простите, у нас больше ничего нет.
Ай и врёшь! укорила её старуха.
Мика-мика-мика, забормотала сестра и снова принялась раскачиваться.
Хворая она у тебя? старуха взяла Ангежку за подбородок и повернула к себе её голову. Не любишь её, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придёт.
Старуха разразилась лающим хохотом. Микаш стиснул кулаки. Да как она может!
Будто услышав его мысли, старуха повернула к нему голову. Пришлось напомнить себе, как дышать, когда он увидел её белые глаза. Горевестница!
А ну-ка, иди сюда! позвала его старуха. Иди, не бойся. Хуже будет, если не выйдешь.
Ну да, так все про горевестниц говорят. Ослушаешься их вовек бед не оберёшься. Микаш вышел на свет. Старуха обернулась к матери:
Это тоже твой пацанёнок? От кого прижила, глупая?
От мужа, на пределе терпения ответила мать.
Угу, от мужа твоего пьяницы только такие убогие, как она, старуха кивнула на заходившуюся в припадке Агнежку, могли родиться. А мальчик-то совсем не в вашу породу, смекаешь?
Мой он, мой! Я его выносила и вырастила! Моя кровь! Никому не отдам.
Нет, не твой. Не можешь ты его как ломовую скотину использовать. У него великая судьба. Это она привела меня на ваш порог.
Хоть великая, хоть малая не отдам!
Микаш взял за руку разволновавшуюся до красноты мать.
Я никуда отсюда не уйду. Уходите вы! сказал он, без страха глядя в белые глаза горевестницы.
Старуха схватила его за подбородок, как сестру до этого, и вглядывалась слепыми глазами, будто саму душу пронзала.
Ишь, какой своевольный! Как зов предназначения услышишь, так сам побежишь. И ещё маяться будешь. А не услышать не сможешь это твоя суть. Слышишь и ты, глупая? горевестница повернулась к матери. Голос её сделался зловеще-таинственным, похожим на шум бури за окном: Он должен учиться, учиться у самого короля Сумеречников. Он станет первым среди них. Его поведёт Северная звезда, та, что сияет на конце стрелы Небесного Охотника. Но как только звезда погаснет, станет он демоном лютым, самым страшным из всех. И загорится степь под его ногами, и прольются небеса людской кровью, и проложит он путь по мёртвой плоти к Небесному Престолу, и возведёт на него дух неправедный.
Агнежка закричала долго и пронзительно, как птица. Мать кусала губы, исходившая от неё завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. Мысли её скакали тревожной чехардой.
Агнежка закричала долго и пронзительно, как птица. Мать кусала губы, исходившая от неё завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. Мысли её скакали тревожной чехардой.
Забирайте, тихо произнесла она и понурила голову, пряча от него глаза.
Мама! вздрогнул Микаш. Нет-нет, я не стану таким. Клянусь, я буду хорошим. Я буду слушаться во всём и всегда, я буду работать больше, я
Не сопротивляйся, мальчик, ведь ты и сам знаешь про демона внутри. Ты и сейчас его чувствуешь, усмехнулась горевестница.
Микаш называл его зверем. Иногда он скрёбся об рёбра когтями, и тогда хотелось схватить топор и разнести все вокруг. Только чтобы поняли, что сестрица не плохая, а другая. Что мама не засохший цветок, а сильная, достойная уважения женщина. Что он не злой и никогда не хотел быть злым
Уходи, со смертельным спокойствием сказала мать. Ты мне больше не сын.
Горевестница протянула костлявую ладонь.
«Забудьте! Забудьте об этом!» взмолился Микаш про себя с отчаяньем настолько сильным, что голову схватил спазм, а из ноздрей ручьем хлынула кровь.
Они забыли. Агнежка замерла и склонила подбородок на грудь. Горевестница прикрыла свои жуткие глаза. Пелена страха вокруг матери растворилась, и теперь она смотрела с добродушной, мягкой улыбкой.
Уходите вы! громко велел Микаш белоглазой старухе, вытирая рукавом кровь. И не возвращайтесь никогда!
Она поковыляла к двери и, не оглядываясь, вышла в бурю.
Мать мотнула головой, прогоняя дурман.
Ты закончил? она собрала миски и, сполоснув в ведре, налила ещё супа. Теперь ешь сам.
От миски поднимался пар, а посреди плавал небольшой кусок баранины. Маленькое чудо для их бедного семейства.
Мама! воскликнул от удивления Микаш.
Жуй! И не смей с сестрицей делиться. Это только для тебя, строго наказала она, а потом не выдержала и ласково потрепала его по волосам.
Агнежка очнулась и придвинулась ближе, склонив голову ему на плечо. Хорошо так стало, тепло от их любви, что страх мигом забылся.
Они не вспомнят. Никогда.
1526 г. от заселения Мидгарда, Белоземье, ВеломовияСейчас, через восемь лет, Микаш жалел о своём поступке. Уйди он тогда с горевестницей, может, спас бы их. А так один не Сумеречник, не простолюдин. Что-то среднее, без судьбы и смысла.
Месяц пути пролетел незаметно. На воле дышалось свободней, и синее небо над головой придавало сил. Резерв потихоньку восстанавливался. Вернулась лёгкость в движениях и острота зрения. Тело полнилось живительными соками. Хорошо! А он ведь начал унывать.
Былые тревоги казались несуразными: смог же. Читал когда-то давно, что есть такой рисковый способ постепенно увеличивать мощность дара: всегда работать на пределе возможностей, доходить до опасной грани, чуть раздвигая свои горизонты. Может, стоит попробовать ещё? Стать по-настоящему великим?
Микаш усмехнулся тщеславию своих помыслов. Если бы ещё вся эта сила кому-нибудь была нужна. А так ну вот уйдёт после этой поездки. Оставит коня и меч. А без них уже как без рук, без ног калека. Не умеет больше ничего, кроме как демонов по долам и весям гонять.
И куда дальше? Всю жизнь ведь за него другие решали: мать, потом лорд Тедеску. Прибился бы к какому селу победнее и потише, вспомнил ремесло пахаря, да только люди дар не хуже демонов чуют. И чураются.
Весна севернее Заречья оказалась куда более сырая. Чавкала и разлезалась под копытами почва, деревья убрались девственно-зелёной листвой, свежа была молодая трава. Яркое солнце ещё не грело. Воздух звенел от птичьих трелей. Мельтешило на грани зрения пробудившееся в лесах зверье. Хмельно и раздольно. Только вечные жалобы Йордена мешали. То холодно, то жарко, то под низкими ветками пригибаться приходится, то болотом воняет и конь на кочках спотыкается, то спать по ночам невмоготу из-за волчьего воя на опушке. А виноват, ну кто ж, кроме Микаша? Хотя дорогу вовсе не он выбирал, просто ехал в сопровождении.
За несколько дней пути до белоземского замка их свадебный кортеж встретил людей лорда Веломри, высланных для сопровождения по дремучим лесам. Устроили пышную днёвку неподалёку от узкой, но быстротечной реки. Ели, пили, братались, шутили похабно и горланили застольные песни. Микаш умаялся за всеми бегать, чтобы не натворили чего, вот и пропустил, когда Йорден ухватил служанку погрудастей из свиты лорда Веломри и, пьяно улыбаясь, потащил в палатку. Хвала богам, остальные настолько увлеклись гулянкой, что не заметили.
Микаш побежал следом и отвернул полог. Йорден уже тискал полуголую девку за груди и с непотребным видом хрипел несуразности:
Я тебя с собой увезу. В шелках ходить будешь и в золоте. Хозяйкой замка сделаю.
Ага, то-то он сам в шелках и золоте не ходит! Лорд Тедеску ведь все деньги на собак спускает, да и не такой большой у него доход на самом деле.
Микаш закашлялся.
Какого демона тебе надо?! взъярился Йорден. Что, подглядывать повадился, раз на самого девки не клюют?
Микаш глубоко вздохнул:
Не стоит. Вас невеста ждёт.
Тебе-то какое дело? Не твоя же.
Ваш отец велел присмотреть, чтобы вы не ославились тут.
Микаш уже успел понаблюдать за белоземцами. Они действительно отличались от зареченцев. Такие тихие и спокойные снаружи, с плавной речью, не допускающие лишних эмоций, будто те истощают их телесно, а внутри горят, как печи, вспыхивая то гневом, то страхом, то раздражением. Прав был лорд Тедеску, такого унижения здесь не простят и помнить будут долго.