Юноша смотрел, представлял, как все заработает в эфире, и кивал.
Ну а здесь, по центру, стул для клиента. Как думаешь, не слишком далеко от кудесника? Хватит ему его магических сил, чтобы дотянуться?
Учитель может изменить вашу судьбу, даже если вы будете находиться на другом континенте.
Ну, значит, до стула тем более дотянется, успокоился пузатый. А там зрители.
Сколько зрителей?
Триста человек влезут спокойно. Но можно и меньшим количеством обойтись.
Чем больше, тем лучше, заволновался 22-й. Это должны увидеть как можно больше людей. А кто увидит, уже не усомнится. И примкнет.
Так уж и примкнет?
Без сомнения. Мы и на телезрителей очень рассчитываем, но те все же еще могут не поверить: сослаться на монтаж, на технические трюки. Те же, кто вблизи, они примут правду. Они выйдут отсюда преображенными.
В таком случае мне лучше тут все подготовить да и идти себе домой, подальше от ваших фокусов.
Не фокусов, горячечно зашептал юноша. Не фокусы это, а самая удивительная реальность, которая когда-либо поражала человеческое воображение.
Ну-ну, покачал головой пузатый. Ты уж не обижайся, парень, но эти вещи не по мне. Я не сумасшедший.
И я нет, улыбнулся 22-й.
Улыбка его была долгой и какой-то отрешенной, блаженной, что ли. Вроде как и не снисходительной, но почему-то отдаляющей, создающей дистанцию.
И понял тогда пузатый, что улыбаться так простой человек не может. А может только тот, кто прикоснулся к возвышенной тайне. К истине. Или, по крайней мере, тот, кто думает, что удостоился такого прикосновения. Потому что на самом деле ведь никаких возвышенных тайн и истин не существует. Но умеющим отрешенно улыбаться этого все равно не докажешь.
Скамейки ставьте в три ряда, поучала дама с прической. И расстояние, смотрите, соблюдайте, чтобы люди свободно проходили.
И чтобы ноги могли вытянуть, добавила ассистентка.
Дама, в отличие от ассистентки не имеющая возможности похвастаться особой длинноногостью, приняла это замечание с ядовитой ухмылкой:
Тут не салон самолета, милочка. Два часа и так перебьются. Нам важнее, чтобы их тут больше поместилось.
Скамейки жесткие, пожаловалась ассистентка.
У кого костлявая задница, тому жестко, потеряла терпение дама.
Они не почувствуют неудобства, встрял 22-й. Они будут так поглощены увиденным чудом, что вообще забудут, на чем сидят.
Дамина прическа качнулась в недоумении.
«Что это за фрукт?» вопрошали ее глаза. Но не губы, потому что она была слишком хорошо воспитанна, чтобы формулировать свои вопросы незнакомцам таким прямым образом.
Это представитель заказчика, пояснил пузатый. А это наш продюсер Клара. И ее помощница Кирочка.
Насчет скамеек не беспокойтесь, снова заверил 22-й. Люди обо всем забудут. Совершенно обо всем.
Уж очень хотелось бы надеяться, сказала продюсер Клара. За такие деньги, которые вкладываются в это шоу, хорошо бы получить продукт соответствующего качества. А между тем
Тут она сурово свела верхние части бровей и качнула прической к противоположному берегу:
А между тем мы еще не видели вашего загадочного учителя и не можем быть уверены, что он вообще телегеничен и способен удержать внимание аудитории. Что его речь чиста. Да и как выпускать в прямой эфир человека, с которым не знаком? Кто подберет ему грим, костюмы? Кто пробежится с ним по сценарию?
Я вас уверяю, что он превзойдет все ваши представления о том, какой должна быть настоящая телезвезда. И одет он всегда безупречно, не беспокойтесь.
За те деньги, что мне платят, я могу и не беспокоиться. Но все же это чрезвычайно странно. Это просто неприемлемо выпускать на экран человека-невидимку.
О, сейчас он, может быть, и невидим, но скоро он станет самым хорошим знакомым, сказал 22-й. С вашей помощью он войдет в каждый дом. И никто не захочет, чтобы он уходил. Ему предложат самое почетное кресло, а сами прильнут к его ногам.
В ответ на эту мини-проповедь дамина прическа поддалась инерции, тянущей ее к исконным позициям, а пузатый почесал пузо.
Что же касается Кирочки, то она почему-то испугалась. Образ учителя, входящего в каждый дом и поощряющего паству прильнуть к ногам, оказался слишком живым. Вот и она сама уже в своем воображении распростерта перед ним на полу. А он смотрит на нее со сверкающего подиума, залитый светом софитов и ужасающий.
Криво! Криво ставите столб! завопил пузатый на близнецов. Глаз у вас, что ли, нет?
Близнецы послушно отпрянули и начали тянуть столб в другую сторону.
Глава 5. 2000 год
Человек с портфелем работал в магазине старой книги.
Именно он принимал в руки переставшие казаться нужными издания. Дотрагивался до переплетов, вдыхал неповторимый запах: у каждого года, каждого издательства, каждого сорта бумаги свой.
Потом он назначал цену.
Большинству книжных владельцев цена не нравилась.
Это же редкое издание, говорили они. Таких же сейчас днем с огнем.
Я очень хорошо знаком с этим изданием, уверял он. И цена самая подходящая. У меня его дороже никто и не купит.
А зачем тогда вы тут сидите, если ничего не навариваете? с подозрением спрашивали книжные хозяева.
Чтобы подыскивать книгам новых читателей. По-моему, вполне благородный труд.
Но его мало кто понимал время такое наступило, что читать-то было особо и некогда. Вот сами же они избавлялись от своих книг, так и не прочитав.
Человек с портфелем часто задавался вопросом: почему люди покупают книги, если не намереваются их читать?
Чтобы добавить солидности гостиным?
Чтобы похвастаться кому-то, что и у меня такие есть?
Чтобы было что оставить в наследство детям?
Чтобы продать, случись наступить черному дню?
Черные дни уже наступили, и в магазине старой книги не хватало полок для проживших не один десяток лет, но зачастую так и не разрезанных фолиантов.
А сами вы их все читали? спросила девушка с побледневшим синяком, заходя с улицы в тепло, пропитанное книжным запахом.
Все. А также те, которых здесь еще нет или уже нет.
А я пришла посоветоваться.
Я тебя слушаю. Ты не против перейти на ты?
Не против. И спасибо, что готов слушать.
Тогда приступай.
Я все-таки прочла ту газету.
Зря.
Вот в этом и вопрос: зря или не зря. Ты же сам говорил, что ее тебе дали для меня. Кто сказал, что только для лечения синяка? Кто сказал, что не для чтения?
Видимо, ответ зависит от того, что именно ты там прочла, и что именно тебя так взволновало, и из-за чего тебе понадобилось посоветоваться.
Там было объявление.
Это обыкновенно для газет.
Но это было необыкновенное. Я ведь тогда сидела и плакала. И думала, что мне делать с моим ужасным горем. А в этом объявлении был ответ. И конкретные предложения по поводу горя.
И ты думаешь, что это не случайно.
Именно так я и думаю. Ведь ты сам об этом говорил.
Человек с портфелем нахмурился:
Но ты ведь понимаешь, что это неслучайное объявление неслучайно подвернулось тебе не обязательно для того, чтобы ты с ним согласилась. Может быть, смысл в том, чтобы его отвергнуть?
Это слишком сложно, помотала головой девушка с синяком.
На фоне того, что действительно может быть названо сложным, это слишком просто.
Не путай меня. Ты ведь этого объявления и не читал еще. Прочти потом говори.
Ты не забыла, что я не читаю газет?
Тогда ты не сможешь дать мне правильный совет. И что, про газеты это так принципиально?
Если честно, это не тот принцип, которым я не могу пренебречь. Хотя ранее мне не приходилось этого делать.
Почему? И почему ты их не читаешь?
Видишь ли, я очень чуток к печатному слову.
Объясни мне, попросила она.
Хорошо, согласился он и поправил обмотанные пластырем очки. В Библии написано, что этот мир был сотворен словами. Или, если цитировать точнее, Словом Божьим. В каком-то смысле я в это верю.
Видишь ли, я очень чуток к печатному слову.
Объясни мне, попросила она.
Хорошо, согласился он и поправил обмотанные пластырем очки. В Библии написано, что этот мир был сотворен словами. Или, если цитировать точнее, Словом Божьим. В каком-то смысле я в это верю.
Ты веришь в Бога?
Нет, я верю в силу слов. Слова очень въедливые существа. Прекрасные или опасные но какими бы они ни были, как только они проникают в наше сознание, тут же пускают корни. И выкорчевать их практически невозможно. Правильно подобранным словом можно поднять полк на смертный бой. Можно спровоцировать толпу на погром. Можно на благое дело. Слово очень сильное оружие, и неопытному воину не стоит держать его в руках и бездумно тыкать в разные стороны. Вооруженный малолетка с неразвитым пока сознанием может употребить сильнодействующие слова во вред себе и другим людям. А потом уже не расхлебаешь. А если из этих слов состряпать злую прокламацию или бессовестную книгу, то можно весь мир разрушить. В этом смысле я и понимаю библейскую цитату. Словами мы творим мир. Словами мы его уничтожаем.
А газеты?
На протяжении мировой истории люди часто играли не только устным, но и печатным словом. Они вымарывали из летописей признанные прошлыми поколениями факты и вписывали в опустевшие строки новые имена и новые подробности. Они предавали забвению истинных героев и прославляли ничтожеств и диктаторов. Вот что они делали. И вот что продолжают делать. Поэтому я читаю книги, в которых, как в бессмертных коконах, хранятся забальзамированные души хороших и честных писателей, желавших творить добрый мир. И поэтому я не читаю газет, в которых правда не дневала и не ночевала, в которых каждая строчка манипуляция неразвитым разумом.
Не все же газеты врут.
Они подчиняют свое содержание злобе дня. Им чуждо искание истины. Если ты читала Оруэлла Там есть очень яркий образ: правительство одной страны подчищает память людей через старые газеты. Их перепечатывают заново и сдают в библиотеки, чтобы люди пришли, прочли и убедились, что воевали они вовсе не с той страной, что справа, а с той, что слева. И люди глотают эту страшную микстуру. И верят. Чтобы через год или два снова узнать, что враг и союзник поменялись местами.
Это фантазия. У нас никто такого не делает.
Я же только что сказал, что летописи подчищались. А газеты и подчищать не надо. Они полны сиюминутных настроений, которые гибнут раньше, чем мотыльки-однодневки. Они отравляют наши души. И я предпочитаю использовать свинец их шрифта для лечения синяков не более того.
Так что же мне делать?