А ты знаешь, что завтра эта местность должна быть очищена от наших войск? Уж не собираешься ли ты оставить все это обмундирование русским, вместо того чтобы раздать его нашим солдатам?
Его ответ меня ошеломил:
У меня приказ покинуть это место через два часа. Перед уходом я должен поджечь склад, чтобы имущество не досталось врагу.
Тогда я посоветовал интенданту покинуть село немедленно, а склад не поджигать. К моему величайшему удивлению, он сразу же согласился, и солдаты получили возможность забрать столь необходимую теплую одежду без «соответствующего предписания, отправленного в установленном инструкцией порядке». На наше счастье, подобные тупоголовые негодяи заправляли хозяйством не везде, но некоторые из них на Восточном фронте все же оказались. Позже нам стало известно, что многие начальники складов, не отважившиеся принять в подобной ситуации самостоятельное решение, предстали перед военно-полевым судом и были расстреляны. Ведь на совести этих осужденных оказались жизнь и здоровье большого числа немецких солдат.
В тот же день по пути я встретил генерала, молча наблюдавшего из своей машины, стоявшей на обочине, за усиливавшейся на дороге неразберихой. Организованно двигавшиеся подразделения встречались все реже, и мне становилось все труднее вести свою колонну среди солдатского потока. Хорошо еще, что почва была достаточно твердой. Однако вид этих вояк, стремившихся поскорее унести свои ноги, производил удручающее впечатление. Это беспорядочное бегство наводило на мысли о распаде немецкой армии, о приближающейся катастрофе, и мне никак не удавалось прогнать навеянный образ отступающих наполеоновских войск, проходивших здесь же более века назад.
«Неужели Россию действительно победить нельзя?» подумал я тогда.
Через несколько километров мне повстречался полковник, который, дико жестикулируя, кричал на тащившихся мимо него солдат. У меня мелькнула мысль, что нервы сдали даже у старших офицеров. Сопровождавший его офицер стоял сзади и всем своим видом показывал, что к этой ругани он не имеет никакого отношения. Я осторожно попытался организовать дальнейшее движение своей колонны, но полковник остановил ее и жестом подозвал меня к себе.
Вы куда? задал он свой первый вопрос.
Согласно полученному приказу следую в Волоколамск, господин полковник! отрапортовал я.
Его давно заняли русские! Вы поступаете в мое распоряжение, останетесь здесь и будете останавливать технику и всех солдат. Я уполномочиваю вас оборудовать здесь оборонительную позицию лицом в восточном направлении!
Вы куда? задал он свой первый вопрос.
Согласно полученному приказу следую в Волоколамск, господин полковник! отрапортовал я.
Его давно заняли русские! Вы поступаете в мое распоряжение, останетесь здесь и будете останавливать технику и всех солдат. Я уполномочиваю вас оборудовать здесь оборонительную позицию лицом в восточном направлении!
Отдав распоряжение, он прыгнул в свой автомобиль и уехал куда-то в сторону. Сопровождавший его офицер успел подать мне какой-то знак, но что он обозначал, я так и не понял.
Некоторое время я стоял в нерешительности и размышлял.
«Поступил приказ, и хотя он был немного туманным, но Нет, сначала следует попытаться найти свою часть, проносились мысли у меня в голове. Это сумасшествие какое-то!»
Приняв такое решение, я продолжил путь на Волоколамск, где и нашел свою часть. Никаких боев здесь не было и в помине, а наши подразделения расположились даже на своеобразный отдых.
Через несколько дней в интересах полка меня вновь отправили в Можайск, где мне предстояло решить ряд вопросов в ремонтных ротах дивизии. Однако по дороге у меня начались такие колики, что мне пришлось наведаться в главный медицинский пункт нашего соединения. После двух уколов я смог продолжить свой путь и с удовлетворением наблюдал, что отход войск, более походивший на бегство, прекратился. Везде восстановился порядок, и наступило общее успокоение. Однако никто и представить себе не мог, какие тяготы уготовила нам война в зимних условиях.
В Можайске колики возобновились. Врачи направили меня в дивизионный госпиталь, где мне сделали еще несколько уколов. Это подействовало, но обследование, на которое я наконец согласился, показало, что у меня воспалился желчный пузырь. Обратить внимание на постоянные головные боли мне тогда было невдомек.
Компетентный врач признал меня негодным для фронтовой службы и посоветовал как можно скорее вернуться на родину, чтобы пройти полный курс лечения. Вначале я колебался, размышляя над тем, стоит ли мне попросить оставить меня для дальнейшего прохождения службы в родной части, но потом решил, что лечение все равно продлится недолго.
«Ладно, подлечусь основательно, а потом вернусь», подумал я.
В тот же день на родину отправлялся санитарный поезд с ранеными, а так как я был ходячим, меня назначили его комендантом. Отправление намечалось ночью, и меня доставили к эшелону, состоявшему из настолько старых и разбитых вагонов, что они, того и гляди, готовы были развалиться. Все двери купе открывались наружу, а подножки, казалось, уходили в бесконечность. Состав был длинным, и в темноте я с трудом смог сориентироваться, поскольку из-за угрозы налета вражеских самолетов приходилось соблюдать строжайшую светомаскировку. С грехом пополам мне удалось отыскать себе место в одном из купе, в котором вскоре набилось столько народу, что не хватало воздуха. Однако в тесноте оказалось легче переносить холод, и такая скученность начинала мне нравиться. После того как с грехом пополам сумел разместить свой незатейливый багаж, я решил посмотреть, какие обязанности как коменданту мне предстоит исполнять. Но тут поезд тронулся, и мои благие намерения так и не были реализованы. Пришлось остаться в купе, где в случае чего меня никто не смог бы найти.
Ночь тянулась нескончаемо долго, но о сне не стоило даже помышлять. Воздух в переполненном купе, несмотря на холод, был спертым. Солдаты прижимались друг к другу, располагаясь кто сидя на лавке, кто лежа на полу, а кто и стоя. Многие страдали от болезненных обморожений, другие получили огнестрельные или осколочные ранения. У меня сложилось впечатление, что в поезде находилось немало тяжелораненых приглушенные разговоры солдат то и дело прерывались стонами. Уснуть я так и не смог.
«Может быть, сказывается напряжение последних дней, пережитое на фронте?» подумал я тогда, так как отовсюду доносились обрывки фраз со словами: «атака», «окоп», «огонь артиллерии» и «холод».
Поезд продвигался вперед, выражаясь военным языком, «перебежками», постоянно останавливаясь и тормозя, проехав пару сотен метров. Когда я ночью все же решил приступить к обязанностям коменданта и попытался протиснуться к двери, у меня это не получилось все место на полу было занято. Люди сидели, лежали вперемешку с багажом, а в темноте разобрать что к чему не представлялось возможным. Тогда я подумал, что ночью предпринимать что-либо не стоит и лучше дождаться утра, ведь до рассвета оставалось всего пару часов.
Свое место на некоторое время я уступил одному солдату, а сам решил постоять. Не успел я прикурить сигарету, как кто-то обратился ко мне по-французски. В дрожащем свете зажигалки просматривалась невысокая фигура коренастого человека, одетого в немецкую униформу. Собрав воедино весь свой запас французских слов, я начал с ним разговор. Оказалось, что передо мной стоял сорокавосьмилетний член Французского легиона[66], у которого дома осталось семеро детей. По профессии он был дорожным рабочим, но к 1940 году ему удалось занять в Германии руководящий пост. Дела у него шли неплохо, но, когда был объявлен призыв для борьбы на Востоке, он записался добровольцем. Его семья ни в чем не нуждалась, так как получала такое же пособие, что и семьи немецких солдат. Поскольку ранение у него было легким, он надеялся вскоре снова вернуться в строй.
Ерунда! Руку слегка зацепило. Вот поправлюсь и в бой! Ведь эта война против Азии ведется для блага всей Европы! заявил француз.
«Разве сам факт того, что немец и француз носят одну военную форму, объединенные общей идеей борьбы, не является базисом для формирования новой послевоенной Европы? подумал я. Конечно, французы и немцы часто сражались друг с другом, но более ста лет назад они вместе встали под знамена Наполеона в его походе на Восток. Уже тогда немцы и французы плечом к плечу вместе шагали на поле боя. Разве не разбивает наголову все домыслы о якобы имеющейся исторической враждебности между обеими нашими странами то обстоятельство, что, повинуясь вызову времени, оба народа вместе сражались против общего врага?»
Позже мне часто попадались французы, которые, исходя из общеевропейской идеи, были на нашей стороне. Возможно, в будущем они вновь вспомнят об этом и приступят к продуктивной совместной работе.
По ночам у меня было много времени для размышлений. Должен признать, что мне с трудом удавалось хотя бы частично восстановить мой былой оптимизм. Я слишком много повидал за последние недели.
«Неужели остановка наступления знаменовала собой поворот в обратную сторону? Неужели мы переоценили свои умения и средства в этом военном походе? Неужели наш первоначальный оптимизм явился всего лишь следствием самонадеянности? Неужели победить колосс под названием Россия вообще невозможно?» такие и тысячи других подобных вопросов вихрем проносились в моей голове.
Должен признать, что тогда я даже не задумывался над тем, а нужен ли был вообще этот Восточный военный поход? Но у нас не имелось выбора, ведь солдаты не могут повлиять на принятие решений правителями. Нам оставалось только выполнять пресловутый долг и прикладывать все свои силы для того, чтобы привести эту войну к счастливому концу.
Но одно понимание происходящего я держал про себя, ведь немецкий солдат тоже являлся человеком, к которому следовало проявлять особую заботу, направляя и воодушевляя его удачными примерами, чтобы в критической ситуации он не подвел. А если кто-то из солдат и подводил, то вина за это ложилась целиком и полностью на нас, офицеров. Ведь солдатская масса в целом всегда готова пойти на все, если она доверяет своим командирам.
До Смоленска наш поезд тащился целых два с половиной дня. Там нас ждали горячий обед и напитки, а заботу о раненых взяли на себя немецкие медсестры и врачи. Правда, с нашего поезда сняли и пятерых умерших, помощь которым уже не понадобилась. Тем не менее все были уверены, что самое страшное уже позади. От Смоленска поезд пошел быстрее, и уже через три дня всех раненых разместили по госпиталям, кого в Польше, а кого и в Германии. Меня же по моей просьбе отправили в госпиталь в Вену.
Глава 6
«Безоговорочная капитуляция» и фронтовик. Вступление в командование особым отрядом. Германские тайные службы. Операция «Франц» (Иран). Формирование и обучение. Возможности применения команды. Дивизия «Бранденбург». Разговор с доктором Кальтенбруннером. Часть особого назначения «Фриденталь»[67]. Мой начальник штаба Карл Радл. Радиоигра с Англией. Помощь секретных служб. «Двойной агент». Изучение методов противника. «Тихий убийца». Непостижимый Канарис. Операция «Ульм» (Россия). Гигантские доменные печи Магнитогорска. Общение с начальством. Ограничение возможностей агентов