Идиот несчастный, пробормотал Мэнкс. Если, конечно, вы правы.
Идиот несчастный, о да, отозвался Аллейн. Идиот несчастный.
А Найджел Батгейт задумчиво протянул:
Никто больше этого сделать не мог бы.
Лорд Пастерн глянул на него свирепо, но промолчал.
Никто, согласился Фокс.
Но обвинительного приговора вам не добиться, Аллейн.
Может, и так. Но нам это жизни не испортит.
А в каком возрасте, внезапно поинтересовался лорд Пастерн, берут в полицию заниматься сыском?
Если я вам больше не нужен, Аллейн, спешно сказал Эдвард Мэнкс, я, пожалуй, пойду.
Куда ты собрался, Нед?
К Лайл, кузен Джордж. У нас был, объяснил он, ленч, так сказать, с разными целями. Я решил, что она знает, кто на самом деле НФД. Я думал, она говорит про то письмо, которое вы отправили Фэ из «Гармонии». Но теперь я понимаю, она думала, что это я.
О чем ты, черт побери?
Не важно. До свидания.
Эй, подожди минутку, я пойду с тобой.
Все вышли на пустую сумеречную улицу, и лорд Пастерн запер за ними дверь.
Я тоже пойду, Аллейн, сказал Найджел, пока они стояли, глядя, как по переулку быстро удаляются две фигуры одна худощавая, размашистой походкой, другая кряжистая и щеголеватая, бодро семенящими шагами. Если только А вы что собираетесь делать?
У вас ордер при себе, Фокс?
Да, мистер Аллейн.
Тогда поехали.
IV
Правила, по которым судья решает, может ли то или другое признание быть допущено к рассмотрению в суде, гуманные, размышлял вслух Фокс, но временами просто из себя выводят, особенно когда долго с подозреваемым возишься. Полагаю, вы, мистер Аллейн, с этим не согласитесь?
Они существуют для того, чтобы мы не выходили за рамки дозволенного, Братец Лис, и, на мой взгляд, это не так плохо.
Дайте нам только предъявить ему обвинение, вырвалось у Фокса, и мы могли бы его сломать.
Они существуют для того, чтобы мы не выходили за рамки дозволенного, Братец Лис, и, на мой взгляд, это не так плохо.
Дайте нам только предъявить ему обвинение, вырвалось у Фокса, и мы могли бы его сломать.
Под давлением он может сделать истерическое признание. А вдруг он наврет с три короба? Такова, мне кажется, суть ненавистных вам правил.
Фокс буркнул что-то непечатное.
Куда мы направляемся? поинтересовался Найджел Батгейт.
Заглянем к Морри, хмыкнул Аллейн. И если повезет, застанем у него посетителя. Цезаря Бонна из «Метронома».
Откуда вы знаете?
Одна птичка насвистела, пояснил Фокс. Они условились о встрече по телефону.
А если так, что вы сделаете?
Арестуем Морено, мистер Батгейт, за приобретение и распространение наркотиков.
Фокс думает, сказал Аллейн, против него можно выдвинуть обвинение, опираясь на показания покупателей.
Когда он будет у нас, размечтался Фокс, он, возможно, заговорит. Невзирая на всякие правила.
Он жаждет быть в центре внимания, неожиданно сказал Аллейн.
И что с того? поинтересовался Найджел.
Ничего. Не знаю. На этом он может сломаться. Приехали.
В похожем на туннель коридоре, который вел к квартире Морри, было довольно темно. И пусто, только черная фигура полицейского в штатском, дежурившего в дальнем конце, маячила на фоне тусклого окна.
Беззвучно ступая по толстому ковру, они подошли к нему. Дернув головой на дверь, он пробормотал фразу, закончившуюся словами «между молотом и наковальней».
Хорошо, кивнул Аллейн.
Полицейский потихоньку открыл дверь в квартиру Морри.
Стараясь не шуметь, они вошли в прихожую, где застали второго полицейского, прижавшего к стене блокнот и занесшего над ним карандаш. Четверым молчащим мужчинам пришлось стоять почти вплотную в тесной прихожей.
В гостиной за ней Цезарь Бонн ссорился с Морри Морено.
Огласка! говорил Бонн. А как же наша репутация! Нет, нет! Извини. От всего сердца сожалею. Как и для тебя, для меня это катастрофа.
Послушай, Цезарь, ты кругом ошибаешься. Моя публика меня не оставит. Они хотят меня видеть. Голос резко взмыл. Они меня любят! крикнул Морри и добавил после паузы: Любят, чертова ты свинья.
Мне надо идти.
Тогда иди. Ты еще увидишь. Я позвоню Кармарелли. Кармарелли годами меня добивался. Или в «Лотосовое дерево». За меня драка начнется. И твоя драгоценная клиентура уйдет со мной. Мой оркестр всем нужен. Я позвоню Штейну. В городе нет ни одного ресторатора
Минутку. Цезарь был уже у самой двери. Пожалуй, надо тебя предупредить ну, чтобы избавить от разочарования. Я уже обсудил наше дело с этими джентльменами. Неофициальная встреча в неофициальной обстановке. Мы пришли к соглашению. Ты не сможешь выступать ни в одном первоклассном ресторане или клубе.
Послышался скулеж фальцетом, который прервал голос Цезаря:
Поверь мне, я тебя предупредил только по доброте душевной. В конце концов, мы старые друзья. Послушайся моего совета. Уйди на покой. Ты ведь, без сомнения, можешь себе это позволить.
Он издал нервный смешок. Морри что-то зашептал. Очевидно, они стояли рядышком по ту сторону двери.
Нет, нет! сказал Цезарь громко. Тут я ничего поделать не могу. Ничего! Ничего!
Я тебя прикончу! заорал вдруг Морри, и по блокноту полицейского в штатском заплясал карандаш.
Ты самого себя прикончил, нервно лопотал в ответ Цезарь. Ты молчать будешь! Понял меня? Молчать как рыба! Для тебя больше света рампы не будет. Тебе конец. Убери от меня руки!!!
Послышались звуки борьбы и сдавленное восклицание. Что-то тяжело ударилось о дверь и соскользнуло вниз по ее поверхности.
Все, тебе конец! задыхаясь, произнес Цезарь, голос у него был одновременно шокированный и победный. А потом вдруг, после короткой паузы, он продолжил раздумчиво: Нет, правда, ты слишком глуп. С меня хватит, я сообщу о тебе в полицию. Будет тебе дурацкое выступление, но только в суде. Все немного посмеются и забудут про тебя. Тебя отправят на виселицу или, возможно, в клинику. Если будешь примерно себя вести, через год-другой тебе позволят дирижировать тамошним оркестриком.
Давай! Да донеси же! Донеси! Морри за дверью поднялся на ноги. Его голос опять сорвался на фальцет: Но рассказывать-то буду я. Я! Если я сяду, то сотру ухмылочки со всех ваших лиц. Ты еще главного не знаешь. Только попробуй меня подставить. Это мне-то конец?! Да я только начал. Вы все услышите, как я раскроил сердце проклятому даго!
Давай! Да донеси же! Донеси! Морри за дверью поднялся на ноги. Его голос опять сорвался на фальцет: Но рассказывать-то буду я. Я! Если я сяду, то сотру ухмылочки со всех ваших лиц. Ты еще главного не знаешь. Только попробуй меня подставить. Это мне-то конец?! Да я только начал. Вы все услышите, как я раскроил сердце проклятому даго!
Вот оно, сказал Аллейн и толкнул дверь.
Маэстро, вы убийца!
Глава 1
Пролог в открытом море
Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполненный людьми. Через пару минут вся эта картина начнет отдаляться, постепенно расплываясь, а потом и вовсе превратится в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило неодолимое желание навеки запечатлеть причал в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с удивившим его волнением Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Всю до мелочей. Вот высоченный фиджиец с причудливо расцвеченной прической. Ну и волосищи ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание красок в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его и перевел взгляд на темное лоснящееся лицо, на котором отражались голубоватые блики водной лазури, потом отметил крепкий торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Его захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отчалит? И звуки их он тоже должен увезти с собой характерное шлепанье босых ступней, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившейся от стайки девушек-аборигенок, столпившихся в отдалении на фоне россыпи кроваво-красных кораллов. Нельзя забыть и запах удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева. Аллейн расширил круг, включив в него индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будок на пристани и покрытые лужами дорожки, которые веером расходились от причала и исчезали где-то в мангровых болотах и далеких горных грядах. А горы ну разве можно забыть это чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, они упирались в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, похожие на шпили средневековых рыцарских замков. Длинная гряда облаков, окаймленная темно-синей бахромой, в центре угрожающе темнела невыплеснутым дождем. Цвета сочные и густые краски, причудливая палитра мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Гортанные голоса фиджийцев такие громкие, словно их издавали органные трубы, сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.
И вдруг все словно померкло, краски стали тусклее. Корабль отчалил от пристани. Картина поблекла: скоро, канув в Лету, растворятся и голоса. Аллейн закрыл глаза и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он снова открыл их, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.
Господи, ну и зари-ища! жеманно пропела красотка блондинка, как всегда, окруженная толпой поклонников. Зуть! В этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уф-ф!
Молодые люди громко захохотали.
В Гонолулу жара еще сильнее, поддразнил один из них.
Может быть. Но все равно не такая одуряющая, как здесь.
Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! задорно выкрикнул кто-то.
Эх, ребята! воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бедрами, будто в гавайском танце. Потерпите, пока мы придем в мой добрый старый Лулу вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! Она заприметила Аллейна. Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик, идите в нашу компашку.