Помнится, она чуть дышала, когда ее принесли в трактир, сказал кое-кто в порядке эксперимента, но множество неодобрительных взглядов и скривившихся губ вынудили его заткнуться и больше не развивать эту тему.
В «Лебеде» существовали негласные правила, не позволявшие смешивать разные вещи: одно дело история, основанная на фактах, другое дело сочинительство то есть чистой воды вранье. Они сами были на месте в ту ночь и сами все видели.
Хотя история рассказывалась и пересказывалась уже месяцами, интерес к ней не ослабевал. Напротив, она все больше волновала умы, оставаясь незавершенной, неразгаданной, то есть не такой, какой должна быть правильная история. В «Лебеде» говорили о Воганах, говорили об Армстронгах, говорили о смерти и говорили о жизни. Они обсуждали сильные и слабые стороны каждого из претендентов. Они рассматривали историю под разными углами, они выворачивали ее наизнанку и возвращали в первозданный вид, но в конечном счете всегда оказывались там же, откуда начали.
Это как бульон из костей, заметил однажды вечером мастер Безант. Когда чувствуешь его аромат, у тебя текут слюнки, но там нет ни кусочка мяса, и, даже выпив семь чашек пустого бульона, ты встанешь из-за стола таким же голодным, каким за него садился.
Они могли бы все бросить. Могли бы забыть об этой истории, как о других ей подобных, которые возникают из ниоткуда и исчезают в никуда. Но в конце фраз и между словами, когда голоса стихали и разговоры сходили на нет, в задумчивой тишине, подкрепляющей любое сказание, продолжала присутствовать девочка. В этой комнате, в этом трактире они видели ее мертвой, а потом видели ее живой. Невероятно, непонятно, непостижимо, но деваться от этого было некуда: она уже стала частью их собственной истории.
Секундные дела
Двадцатью пятью милями ниже по течению, в офисе крупнейшей оксфордской речной верфи, мастер поставил чернильную закорючку в расписке, подтверждая оплату, и подвинул через прилавок связку блестящих бронзовых ключей. Генри Донт накрыл их ладонью
Сразу по возвращении в Оксфорд после всех событий на реке и в Рэдкоте Донт развил бурную активность. Он сдал в аренду дом, в котором ранее жил с супругой, и переселился в мансарду над своей фотомастерской на Брод-стрит. Обстановка там была спартанская, но для холостяцкого существования большего и не требовалось: кровать, ночной горшок, стол, кувшин и тазик для умывания. Питался он в трактире за углом. А все свои сбережения и всю арендную плату за дом тратил на строительство яхты. Ибо у Донта имелся план.
В двухдневный период беспамятства, совпавший с зимним солнцестоянием, его сознание словно бы обновилось, и в результате, когда он, очнувшись, отлеживался в «Лебеде», его осенила блестящая идея. Она позволяла объединить в одном проекте его главные привязанности: любовь к фотографии и любовь к реке. Он задумал выпустить фотоальбом о путешествии по Темзе от самого истока до устья. Или хотя бы до Лондона. Собственно, задумка предполагала многотомное издание, и первый том должен был включать речные пейзажи от Трусбери-Мида до Оксфорда. Для этого прежде всего требовались две вещи: собственный транспорт и темная проявочная комната. По счастью, эти две вещи вполне можно было совместить. Еще толком не оправившись после катастрофы его лицо пестрело зеленоватыми, черными и фиолетовыми пятнами, а от губы тянулся багровый шрам, он явился на верфь и объяснил мастеру, какое судно ему нужно. Как это нередко случается, на стапеле как раз стояла почти готовая яхта, заказчик которой не смог внести окончательный платеж. Донту она вполне подходила по габаритам, так что оставались только отделка и переустройство каюты в соответствии с его специфическими требованиями. И без малого три месяца спустя настал долгожданный момент: Генри Донт (чье лицо уже обрело естественный цвет, а шрам стал бледно-розовым, с чуть заметными точками от снятых швов) сжимал в руке ключи от своей плавучей лаборатории.
Продвигаясь вверх по реке, Донт и его яхта повсеместно наталкивались на любопытные взгляды. Свежая сине-белая окраска корпуса и начищенные до блеска медные детали сами по себе привлекали внимание, но тут они дополнялись какими-то невиданными новшествами.
«Кол-ло-ди-он»? читали по складам владевшие грамотой. Что за название такое?
Донт жестом обводил каллиграфическую желтовато-оранжевую надпись на борту, помимо названия яхты включавшую его собственное имя и профессию буквами помельче.
Вот он, цвет коллодиона. Это очень опасное вещество. Известны случаи, когда оно самовозгоралось и даже взрывалось по непонятным причинам. И еще оно ядовито горе тем, кто сверх меры надышится его паров. Но если нанести его тонким слоем на стекло и выставить на свет, тогда о, тогда! начинается волшебство! Коллодион это важнейший ингредиент моего искусства и моей науки. Без него не существовало бы такой вещи, как фотография.
А там что такое? спрашивали зеваки, указывая на ящики и кронштейны, аккуратно закрепленные на внешних стенах каюты, и он объяснял, что это его фотографическое оборудование.
Ну а эта штуковина? не унимались они, имея в виду четырехколесный велосипед расцветкой под стать яхте, принайтовленный к крыше каюты.
Это чтобы перемещаться по суше. А вон ту коробку я использую как кузов, чтобы перевозить свои инструменты.
Самые глазастые примечали, что окна каюты снабжены не только шторами, но и глухими внутренними ставнями.
Это моя лаборатория, пояснял он. Во время проявки туда не должен проникать ни единый лучик света, иначе фотографии будут испорчены.
Он так часто останавливался и вел подобные беседы, раздал так много визитных карточек и получил такое множество заказов, что на подходе к Баскоту и Рэдкоту с удовлетворением прикинул: такими темпами «Коллодион» окупится скорее, чем можно было ожидать. Но до начала нового проекта следовало рассчитаться по старым долгам: он прибыл в эти места, чтобы отблагодарить людей, спасших ему жизнь. Он направлялся в «Лебедь», но прежде решил заглянуть еще в одно место.
Это был маленький уютный коттедж близ речной заводи. Ухоженный садик, зеленая входная дверь, дымок над трубой. В двадцати ярдах небольшая пристань. Он пришвартовался и пошел к дому, хлопками разогревая руки, которые мерзли даже в перчатках.
Когда дверь открылась на его стук, он увидел пару симметричных бровей над крупным прямым носом, резко очерченные скулы и нижнюю челюсть.
Мисс Сандей?
Донт в первый миг растерялся, поскольку представлял ее не такой Он сделал шажок в сторону, чтобы она повернула голову, и угол освещения изменился. По ее щеке расплылась тень, и он вдруг ощутил необъяснимое волнение.
Мистер Донт!
Рита шагнула вперед, не отрывая взгляда от его лица. В первый миг могло показаться, будто она хочет его обнять, но она всего лишь изучала шрам на его щеке. Потом дотронулась кончиком пальца до его кожи, проверяя выпуклость рубца, и удовлетворенно кивнула.
Хорошо, заключила она, отступая вглубь дома.
Его мозг был перегружен зрительными впечатлениями, но он напрягся и выдавил из себя несколько слов:
Я пришел вас поблагодарить.
Вы уже давно это сделали.
Так оно и было. Он из Оксфорда отправил ей деньги и письмо с благодарностью за лечение и уход, а также с просьбой сообщить о судьбе найденной им девочки. В ответном письме Рита очень ясно и четко изложила все, что ей было известно о ребенке. На этом их общение могло бы и закончиться, но он не переставал думать об этой женщине, визуально так и оставшейся для него загадкой, поскольку его забрал из «Лебедя» и отвез домой один из работников фотомастерской еще до того, как он мог приоткрыть распухшие веки. Позднее ему пришло в голову, что хозяев трактира можно отблагодарить за гостеприимство, бесплатно сделав их фото, а в этой связи совершенно естественным будет выглядеть и его визит к Рите.
Я подумал, что вы будете не прочь сфотографироваться, сказал он. Это в знак благодарности.
Вы выбрали неподходящий день, ответила она таким знакомым Донту ровным, спокойным голосом. Сегодня я занята.
Он заметил, что тень от ее носа падает на щеку, и с трудом удержался от попытки прикрыть ее лицо с боков ладонями для равномерного затенения.
Свет сейчас самый подходящий для съемки.
А я долго ждала подходящей температуры, сказала она. Сегодня как раз такой день. И мне нельзя его упустить.
Я подумал, что вы будете не прочь сфотографироваться, сказал он. Это в знак благодарности.
Вы выбрали неподходящий день, ответила она таким знакомым Донту ровным, спокойным голосом. Сегодня я занята.
Он заметил, что тень от ее носа падает на щеку, и с трудом удержался от попытки прикрыть ее лицо с боков ладонями для равномерного затенения.
Свет сейчас самый подходящий для съемки.
А я долго ждала подходящей температуры, сказала она. Сегодня как раз такой день. И мне нельзя его упустить.
Что вы собираетесь делать?
Хочу провести эксперимент.
И сколько времени это займет?
Шестьдесят секунд.
А мне нужно всего пятнадцать. Неужели в этом дне не найдется каких-то семидесяти пяти секунд, которых будет достаточно нам обоим?
Полагаю, ваши пятнадцать секунд это длительность выдержки. А сколько времени займет подготовка? И потом проявление фотографии?
Вы поможете мне, а я помогу вам. Вдвоем мы справимся быстрее.
Она склонила голову набок и смерила его оценивающим взглядом:
Вы предлагаете помочь с моим экспериментом?
Да, в обмен на ваше фото.
Теперь этот снимок значил для него больше, чем просто подарок Рите. Теперь он хотел сделать его для себя.
Что ж, это возможно. Даже желательно. Но если вы не уверены
Я уверен.
Чуть заметное движение мышц ее лица при взгляде на Донта подсказало ему, что она подавляет улыбку.
Значит, вы согласны стать объектом моего эксперимента, если я соглашусь стать объектом вашего фото?
Именно так.
Вы отважны и глупы, мистер Донт. Но пусть будет так. Начнем с фотографирования, хорошо? Свет может измениться в любую минуту, а колебания температуры не происходят так быстро.
Гостиная Риты представляла собой комнату с белыми стенами, множеством книжных полок и одним синим креслом. Простой обеденный стол у окна был завален книгами и стопками листов, сплошь исписанных размашистым почерком. Она помогла принести ящики с «Коллодиона», а потом с интересом наблюдала за установкой аппаратуры. Когда все было готово, он усадил Риту за стол так, чтобы позади нее оказался чистый участок стены.