Через две недели. Рейс и время тоже написал. Надо будет встретить.
Конечно Павел задумался. Знаешь что, давай-ка заказы на время его приезда перестанем брать. Должен быть и у нас отпуск, как ты думаешь?
Вместо ответа Ясень подскочил к телефону, висевшему на стене в мастерской, резво потыкал в кнопки и завопил:
Вера! Верунь! Ну-ка повесь объявление и на сайте сообщи, что мы с какого? он повернулся к Павлу, тот ответил:
С первого августа.
С первого августа и по какое?
По первое сентября.
По первое сентября заказы на кастомайзинг и аэрографию принимать не будем. Пусть обращаются в сентябре. Ну, или пишутся в очередь. Да, пусть записываются.
С первого августа.
С первого августа и по какое?
По первое сентября.
По первое сентября заказы на кастомайзинг и аэрографию принимать не будем. Пусть обращаются в сентябре. Ну, или пишутся в очередь. Да, пусть записываются.
А что случилось? Вера щекой прижала трубку и застучала клавишами.
Сядь, а то упадёшь! К нам приезжает Груша! Наш драгоценный Олежек!.. Ты что? Ты где? Эй! Что так у тебя грохнуло? Ты там вправду, что ли, упала?! Ну, ясен пень, брата не слушала! Я ж тебе говорил сесть!
А автосервис? спросила Вера придушенным голосом.
Нет, сервис работает. А вот кастом и тюнинг уходят в отпуск. И ты тоже, он вопросительно глянул на друга, тот согласно кивнул. Поняла? Умница моя! Вся в старшего брата. То есть в меня. Он чмокнул трубку и, донельзя довольный, обернулся к Павлу. Ну?
Что «ну»? Что там с Верой?
Говорит, трубку уронила. Но голос такой, будто на проводе чуть не повесилась. Тоже рада, наверное Ещё раз спрашиваю: ну?!
Ещё раз отвечаю: что «ну»?! Теперь за работу. Нам за две недели все уже поступившие заказы надо выполнить. Не можем же мы уйти в отрыв, не разобравшись с ними?
Не можем, согласился погрустневший Ясень, душа которого уже начала было петь при мыслях о приезде Грушина и отпуске длиною в месяц. А тут начальство с его занудством! Душа обиженно замолчала. И второе лицо на фирме поплелось работать.
Олег прилетел солнечным тёплым днём. Ясень с Рябиной, смеха ради купив охапку идиотских гвоздичек, завернув их в газетные кульки и написав здоровущий плакат, топтались в зале прилётов аэропорта Домодедово.
Их друг появился одним из последних. Ясень толкнул Павла и хрюкнул:
Опять, наверное, всем помогал и всех пропускал.
Грушин близоруко оглядел зал и вдруг увидел плакат. Глаза его полезли на лоб и тут же в них заплясала такая радость, что Ясень не выдержал, отбросил дурацкий плакат, на котором намеренно вкривь и вкось было выведено:
РОДИНА-МАТЬ В ЛИЦЕ СЫНОВЕЙ (В КОЛИЧЕСТВЕ ДВУХ ШТУК) СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ ВСТРЕЧАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ (В КОЛИЧЕСТВЕ ОДНОЙ ШТУКИ)!
и кинулся к другу.
Худенький и невысокий Олег, тоже побросав своё имущество в количестве двух необъятных чемоданов на колёсиках, рванул навстречу Серёге и Пашке. Здание аэропорта огласилось дикими воплями:
Груша! Груша ты наш!
Ясень! Рябина! Дорогие вы мои! Любимые!
Серёга облапил друга, приподнял его над полом и на весь зал прилётов продекламировал:
Висит Груша, нельзя скушать!
Когда, отпихнув друга, обнимать Олега начал Павел, Ясень выдал на-гора следующий шедевр:
Наш Павлуша обнимает Грушу!
Потом подумал немного, отодвинул Рябинина, подхватил чемоданы Олега и закончил:
Отпихну Павлушу, обниму сам Грушу! Ну, пойдём-ка, Груша, на дворе-то лучше. На улице к тому же вздохнёт уставший Груша.
Олег хохотал, держась руками за онемевшие щёки. Потом застонал и попросил Павла:
Лунь, уйми ты его! Я помру сейчас от смеха!
Что значит «уйми»?! возмутился Ясень. Нашу песню не задушишь, не убьёшь!
Я так понимаю, что мой приезд некстати?
Почему?
Да потому что ты решил меня уморить ещё здесь, в здании аэропорта. Видимо, хладный труп тебе нужней живого друга.
Нет, ты посмотри на себя! Ты там занудой, что ли, стал, в этом оплоте капитализма?
Ясень, ну, правда, уймись! Ты что разошёлся-то? вступился за Грушина Павел.
Фу! с интонациями Карлсона обиделся Сергей. Вокруг меня одни зануды. С одним я работаю с утра до ночи, плюс дружу. Второго ждал-ждал. Думал, отведу я душу с моим любимым Грушей. А он тоже за-ну-да!
Они дошли уже почти до «Ауди» Павла. Павел тащил волоком ставший ненужным плакат, а Ясень вёз чемоданы, не давая Олегу даже приблизиться к ним. Грушин, счастливый и возбуждённый, на ходу выкладывал последние новости. Примолкший было Ясень, увидев огромную лужу, не высохшую ещё после вчерашнего дождя, не утерпел и выдал:
Подожди, Павлуша! Обойдём-ка лужу, я немного трушу: а вдруг намочим Грушу. Кстати, милый Груша, как ты находишь суши? Сейчас умнём мы суши, хлебнём саке к тому же отметим приезд Груши.
Серёга! простонал Олег. Что это было?
Это? удивился стихотворец. Это гимн, это ода, это мадригал в одном флаконе! Я так рад тебе, что чувства мои невозможно передать прозой. Поэтому я перешёл на стихи.
А-а-а, а то уж я подумал, что ты заболел. Спасибо, конечно, но, может, всё-таки вернёмся к прозе? А то у меня окончательно онемеют щёки, и я не смогу есть твои хвалёные суши. А ещё послушай: от стыда у Груши покраснели уши, пожалей ты уши смеющегося Груши.
А-а-а, а то уж я подумал, что ты заболел. Спасибо, конечно, но, может, всё-таки вернёмся к прозе? А то у меня окончательно онемеют щёки, и я не смогу есть твои хвалёные суши. А ещё послушай: от стыда у Груши покраснели уши, пожалей ты уши смеющегося Груши.
Ясень захохотал в голос, чем очень напугал горстку пожилых японских туристов, имевших несчастье грузиться в автобус по соседству с разбушевавшимся стихотворцем. Низкорослые пенсионеры втянули головы в плечики и с ужасом смотрели на русского богатыря, громогласного и весёлого. Друзья с горем пополам погрузились-таки в машину, смеясь и рыдая от хохота попеременно, и отправились праздновать приезд долгожданного Груши. Суши и прочие японские изыски пошли на ура. Про саке Ясень упомянул лишь ради красного словца, пить излишне горячительные напитки в их компании было не принято. В конце праздничного ужина, вполне соответствующего последним гастрономическим веяниям, Олег ностальгически поинтересовался:
Ребят, а как там наша пельменная?
«Своей» они называли небольшую забегаловку неподалёку от института. Там кормили недорого и при этом очень даже съедобно. Они всей толпой особенно любили здоровущие, кособокие, не очень привлекательные внешне, но невероятно вкусные пельмени, поэтому и кафешку величали «пельменной», хотя на самом деле она называлась забавно, но не всем понятно. Впервые увидев её, Олег, оторопев от полёта креативной мысли рестораторов, вслух озвучил название:
«Морильня червячков» Это что ж означает? Мы, посетители, надо полагать, червячки. И местная еда нас заморит. В смысле, уморит Надо ж было так выпендриться. Пойдёмте отсюда подобру-поздорову.
Это всего лишь означает, что здесь можно заморить червячка, посмеялся над версией друга сообразительный Павел, пойдём, заморим?
И правда, рискнуть, что ли?
Они зашли и больше за все годы учёбы «Морильню» ни на что не променяли. И Олег в сытой и спокойной Германии чаще всего вспоминал именно о тех благословенных временах, когда они после пар бежали в «свою» пельменную и лопали пельмени в самых разных видах и в огромных количествах.
Представляешь, цела пока! Сами удивляемся!
Да вы что? И название не поменяли?
Не-а!
А поехали туда?
Что, соскучился по нормальной пище на неметчине? посочувствовал Ясень. Поехали, бедолага! Хотя я тебе скажу, Олеж, что жена Пашки, наша Злата, пельмени лепит такие, что я уже давно готов у них в Никольском поселиться окончательно и бесповоротно. Останавливает только нежелание стать приживалом.
Да ты что?! Пельмени лепит? Сама? В наше время?
Павел гордо кивнул, а Ясень, обожавший Злату, расцвёл:
Ты не представляешь, что это за пельмени! У Златы дед с Алтая и бабушка из Сибири, так она и научилась. Так что, если будет тебя спрашивать, чем тебя угостить, проси пельмени! Не ошибёшься
Потом они поехали в «Морильню», после по другим местам боевой славы и наконец, под вечер уже, добрались до Никольского, где жили Рябинины. У Олега родственников в Москве не осталось. Отец умер, ещё когда они учились в институте, а маму он перевёз к себе в Германию, как только устроился там и немного обжился. Сейчас она с ним не приехала, отправилась в Англию, к своей школьной подруге, перебравшейся туда. Квартиру они сдавали. Скромный Грушин порывался остановиться в гостинице, но друзья так протестовали, что коллегиально решили всё-таки, что в Никольском дорогому гостю из Германии будет гораздо лучше.
Вечером, проводив Ясеня, отправившегося домой, Павел и Олег долго сидели на огромной веранде, пили чай с мятой и разговаривали. Когда Злата ушла спать, деликатно оставив друзей одних, Олег грустно посмотрел ей вслед и спросил:
Как там наша Берёзка?
Неплохо, Олеж, в тон ему вздохнул Павел.
Замуж не вышла? ещё больше погрустнел Грушин.
Нет. И вроде бы не собирается.
До сих пор одна?
Подкатывает к ней тут «товарисч». Павел неодобрительно покачал головой. Мне кажется, что у них даже что-то есть. Но я больше чем уверен, что это всё очередной проходной вариант.
Почему ты так думаешь?
Павел помолчал, грея руки об огромную чашку, которую ему привёз из Питера Ясень. На чашке была нарисована русалка. Изящная и длиннохвостая, она сидела на камне и смотрела в море. Непонятно было, какое отношение андерсеновская героиня, символ Дании в целом и Копенгагена в частности, имеет к северной российской столице. Но больше этой загадки Павла интриговала внешность хвостатой девушки, изображённой на чашке. Сам он этого не заметил, а вот Злата моментально обнаружила и показала ему: русалочка была невероятно похожа на Ольгу Березину.
Потому что она до сих пор любит Ясеня.
Спустя девять лет?! Да не может быть! Не согласился Грушин.
Поверь мне. Вернее, даже не только и не столько мне, сколько Злате. Она всё-таки человек со стороны, у неё глаз незамыленный. И вот она мне после первого же разговора с Ольгой по телефону заявила, что Берёзка наша мужа своего бывшего до сих пор любит, хотя ни на что уже не надеется. А я в этих вопросах Злате ой как доверяю. У неё чутьё фантастическое.
Олег задумчиво покрутил в длинных пальцах сигарету и сунул обратно в пачку.