Сейчас Сервас снова вспомнил неземной свет идущих по дороге людей, их безусловную, бескорыстную любовь, и у него сладко заныло сердце.
Он держал таблетки в горсти и рассматривал их, большие и маленькие. Они вызывают тошноту, диарею, потливость. Или виновата кома? Он знал, что об этом следует сказать врачам, но они до смерти ему надоели. Два месяца по два раза в неделю Сервас встречался с кардиологами, диетологами, психологами, кинезитерапевтами, медсестрами и ужасно утомился от этого, с позволения сказать, общения. В конце концов, сердце ему не пересаживали, двойного стентирования не делали, ему не грозят ни рецидив, ни отторжение трансплантата. Он успешно справился с программой восстановления физической формы, ходил на сеансы дыхательный гимнастики; вторая кардиограмма с нагрузкой показала явное улучшение всех параметров.
Сервас разжал пальцы, пилюли покатились в раковину; он пустил холодную воду и проводил их взглядом. Больше никаких лекарств! Он пережил кому, побывал на другой стороне и не желал травить организм химией. Чтобы вернуться к работе, нужно снова стать сильным и забыть о шраме на груди.
Спать не хотелось. Через несколько часов он придет в комиссариат. Все будут глазеть, перешептываться у него за спиной, участливо заглядывать в лицо. Интересно, у него отнимут группу? Кто его заменял? До сегодняшнего дня ему на это было плевать. А хочет ли он вернуться к прежней жизни?
8. Ночной визит
Среди ночи он подъехал к дому и заглушил мотор. Света за ставнями не было ни в одном окне. На верху железнодорожной насыпи шли по рельсам поезда, замедляясь на стыках, раскачиваясь и позвякивая, и у Серваса каждый раз волоски на руках вставали дыбом.
Он сидел и смотрел на пустырь, склады, расписанные граффити, и большое отдельно стоящее здание.
С последнего раза ничего не изменилось. И в то же время изменилось все. В нем самом. Как в знаменитой фразе Гераклита: он перестал быть тем, кто побывал здесь два месяца назад. Интересно, коллеги завтра заметят произошедшие в нем перемены? Все-таки столько времени не виделись
Он открыл дверцу и вышел.
Небо совершенно очистилось. Лужи высохли. Лунный свет заливал пустырь. Вокруг царила тишина если не считать далекого глухого бормотания города и поездных сигналов. Сервас огляделся. Он был один. Старое дерево все так же отбрасывало причудливую тень на фасад дома. Сыщик справился с нервами и толкнул заскрипевшую калитку. Где питбуль? Будка на месте, но цепь валяется на земле, как сброшенная змеей кожа. Пса, скорее всего, усыпили.
Сервас поднялся по аллейке к крыльцу и позвонил в дверь. По пустым комнатам разнеслось треньканье, но никто не подал голос, и он нажал на ручку. Заперто. Куда подевался Жансан? Стелен что-то говорил о санатории в курортном городе. Кроме шуток? Мерзавец, насильник и убийца наслаждается массажем и горячими источниками? Майор оглянулся. Никого. Он вытащил из кармана штук пять ключей, завернутых в промасленную тряпицу. Такими пользуются взломщики, если нужно справиться с цилиндровым замком. Он собирается устроить «мексиканку» так в полиции называют обыск без ордера. Ему не впервой он уже занимался этим видом спорта в доме космонавта Леонара Фонтена. Еще на работу не вышел, а уже закон нарушаю
С ржавым замком пришлось повозиться. Внутри все так же воняло кошачьей мочой, окурками и старостью. Лампочку в коридоре не заменили, пришлось искать другой выключатель. В комнате старухи тоже ничего не изменилось она по-прежнему напоминала сырую пещеру. Подушки были разбросаны по кровати, штанга капельницы стояла в изголовье, как будто хозяйка собиралась на днях вернуться.
Мартен поежился.
Может, похожая на скелет старуха и вправду вернется, ведь ее мерзавец-сын на свободе?
Он перебрался в гостиную. Зачем? А бог его знает Ладно, поищем улики. Сервас выдвинул ящики письменного стола, но обнаружил только какие-то бумаги и немного «травки» в кульке из фольги. Возможно, ответ найдется в компьютере, но он не такой умелец, как Венсан, а везти жесткий диск к технарям нельзя.
Майор решил попытать счастья, включил один агрегат, и тот тут же затребовал пароль. Да провались ты
С улицы донесся шум двигателя.
Машина. Едет сюда. Остановилась. Хлопнули дверцы. Водитель запарковался на пустыре. Сервас ничего не мог разглядеть из-за закрытых ставен, но слышал мужские голоса. Один он узнал и напрягся парень из уголовки. Кто-то решил возобновить расследование.
Мартен погасил свет и метнулся к задней двери, ударился в темноте коленом о комод и зашипел от боли. Черт, заперто! Времени возиться с замком нет. Он забежал в одну из комнат, зажег свет, открыл окно, распахнул ставни, перекинул ногу через подоконник и замер. Идиот, они наверняка записали номер твоей машины!
Майор захлопнул створки и вернулся в гостиную. Услышал звонок в дверь, постарался успокоить бешеный стук сердца и приготовился бросить по-приятельски: «Привет, парни!»
У коллег не оказалось ни судебного постановления, ни ордера на обыск! Они уехали. Он выждал минут пять и покинул дом.
Кирстен и Мартен
9. Было еще темно
В понедельник утром, когда он поднялся из метро на станции «Каналь-дю-Миди», было еще темно. Пересек эспланаду и прошел мимо вахтенных в бронежилетах (после событий 13 ноября 2015 года в Париже [44] они сторожили подступы к зданию). Жалобщики и просители еще не выстроились в хвост, но скоро появятся и они.
Город Тулуза плодил преступность, как поджелудочная железа гормоны. Если университет был мозгом, ратуша сердцем, а проспекты артериями, то комиссариат полиции играл роль печени, почек и легких Как и эти органы, он обеспечивал равновесие организма, отфильтровывал грязные элементы, устранял токсичные субстанции и временно складировал отдельные нечистоты. Но у комиссариата как и у любого другого органа случались дисфункции.
Не слишком уверенный в придуманной им самим аналогии, Сервас вышел из лифта на третьем этаже и свернул в директорский коридор. Стелен позвонил накануне узнать, готов ли майор к работе. Позвонил в воскресенье. Сервас удивился. Он чувствовал, что готов вернуться на ринг, но знал, что придется скрывать некоторые произошедшие в нем перемены и ни с кем не обсуждать увиденное в коме. Незачем окружающим знать о странных скачках настроения, когда его бросало из эйфории в печаль и обратно. Нельзя разглашать слова кардиолога: И речи быть не может! Сидите в кабинете, если не можете обойтись без полиции, но я запрещаю слышите меня? запрещаю вам участвовать в оперативной работе! Мы прооперировали ваше сердце два месяца назад, вы не забыли? Относитесь к нему очень нежно и бережно
И все-таки нетерпение дивизионного комиссара слегка удивило Мартена.
Запах кофе в пустынных коридорах; редкие, рано пришедшие или до сих пор не ушедшие с работы коллеги вели себя тихо, будто заключили негласный договор не орать и не выражаться в этот ранний час. Кое-где под дверями кабинетов виднелись полоски света, из открытого где-то окна доносился шум дождя. Все было в точности как два с половиной месяца назад, и все вернулось, словно он отсутствовал один день. Все было родным и знакомым, даже мусорные ящики, прикрепленные к стенам. В действительности это были кевларовые баллистические шахты: возвращаясь с задания, полицейские были обязаны вынимать магазин из оружия внутри этих самых урн. Правда, большинство сотрудников криминальной полиции все чаще игнорировали приказ вышестоящего начальства: то из одного, то из другого кабинета доносились щелчки затвора.
Сервас повернул направо, прошел через противопожарную дверь она оставалась открытой зимой и летом, попал в приемную с кожаными диванами и постучал в двойную дверь директора.
Войдите.
Он толкнул створку. Дивизионный комиссар ждал его не один. У большого письменного стола сидела незнакомая блондинка; обернувшись через плечо, она бросила на него оценивающий, профессиональный взгляд. Мартен почувствовал себя экспонатом анатомического театра. Легавая. Женщина не улыбалась, не пыталась выглядеть милой. Половина ее лица оставалась в тени, другая, освещенная лампой, выражала решимость, и Сервас даже спросил себя, не переигрывает ли она. Слегка. Другая служба? Другая администрация? Таможня? Прокуратура? Новенькая? Стелен встал, блондинка последовала его примеру и поднялась, обернув узкую юбку. На ней были темно-синий костюм, белая блузка с перламутровыми пуговицами, серый шарф и черные лаковые туфли на шпильках. Черное пальто с крупными пуговицами висело на спинке соседнего стула.
Как самочувствие? поинтересовался комиссар. Он обогнул стол и большой сейф, где держал папки с «деликатными» делами, и продолжил дружеский допрос, упираясь взглядом в грудь Сервасу: Готов к бою? Что сказали врачи?
Со мной всё в порядке. В чем дело?
Я знаю, это слегка преждевременно, и не собираюсь посылать тебя на задания немедленно, но сегодня утром ты обязательно был нужен мне здесь
Он посмотрел на Серваса, перевел взгляд на блондинку, и в этом было нечто театральное. Говорил Стелен тихо, как будто не желал утомлять больного. Забыл, что Мартена выписали? Или ранний час предполагал сдержанность и шепот?
Мартен, представляю тебе Кирстен Нигаард, полиция Норвегии, Крипо подразделение по борьбе с особо тяжкими преступлениями. Мадам, это майор Мартен Сервас, бригада уголовного розыска Тулузы.
Последнюю фразу он закончил по-английски. «Значит, она и есть деликатное дело? подумал Сервас. Что забыла в Тулузе норвежская сыщица? Какого черта ей понадобилось так далеко от дома? И родинка на подбородке уродливая»
Здравствуйте, с легким акцентом сказала норвежка.
Он ответил, пожал ей руку. Она посмотрела ледяным взглядом, и Мартен снова почувствовал себя измеренным, оцененным и исчисленным. Учитывая недавние события и последовавшие за этим перемены, он спросил себя, что она в нем разглядела.
Садись, Мартен. Если не возражаешь, беседовать будем на английском
Стелен выглядел на редкость озабоченным. Не исключено, что выпендривался перед норвежкой (кстати, в каком она звании?) мол, пусть не думает, что французская полиция легкомысленно относится к делу.
Мы получили запрос от подразделения Кирстен через Международную службу технического сотрудничества и ответили на него. Далее от норвежской полиции последовала просьба о правовой помощи. Тогда же мне позвонил патрон Кирстен, и мы договорились работать в тесном контакте, общаясь по телефону и электронной почте.
Сервас кивнул: это была обычная процедура международных расследований.