Третья категория! прокричал Харри, разглядывая Ракель, Олега и себя. Они были счастливы. Это ведь правда? Или нет?
Ты о чем? прокричала Кайя в ответ.
Помнишь, я рассказывал тебе про классификацию убийц?
Напомни: кто там у нас под номером три?
Харри с чашкой в руках подошел к дверям и прислонился к косяку.
Оскорбленные. Те, кто примеряют на себя роль жертвы, не выносят критики и прибегают к насилию, направленному обычно на тех, на кого они злятся.
Кайя сидела, поджав под себя ноги, в одной руке держала чашку, а другой убирала с лица светлые волосы. И его вновь поразило, насколько она красива и грациозна, словно кошка.
О чем ты думаешь? спросила она.
Разумеется, Харри думал о Ракели. Однако вслух он сказал совсем другое:
Планирую взлом.
Эйстейн Эйкеланн вел простую и незамысловатую жизнь. Утром он вставал. Или продолжал валяться в постели. Если вставал, то шел из своей квартиры в районе Тёйен в лавку Али Стиана. Если лавка оказывалась закрыта, значит было воскресенье, и тогда он автоматически проверял единственное, что закрепилось в его долговременной памяти, расписание матчей футбольного клуба «Волеренга», потому что в его договоре о найме значилось, что он не работает в баре «Ревность» в те воскресенья, когда они проводят домашние матчи. Если в тот день «Волеренга» не играла на новом стадионе в Валле-Ховине, он возвращался домой и снова ложился покемарить полчасика до открытия «Ревности». Если же день был будний, то Эйстейн получал чашку кофе от Али Стиана, который как и следовало из его имени был наполовину пакистанцем, а наполовину норвежцем, а потому чувствовал свою принадлежность к обеим культурам. Однажды, когда 17 мая[46] выпало на пятницу, Али Стиана видели коленопреклоненным на молитвенном коврике в местной мечети в норвежском народном костюме, какой носят жители Гудбранндсдалена.
Пролистав газеты в лавке Али Стиана, обсудив с ним важнейшие новости и вернув газеты на стойку, Эйстейн отправлялся в кофейню, где встречался с Эли полной пожилой женщиной, которая с удовольствием оплачивала его завтрак в обмен на беседу. Или, вернее, на его монолог, потому что самой ей особенно сказать было нечего, она просто улыбалась и кивала, какую бы ерунду он ни нес. И Эйстейн ничуть не мучился угрызениями совести, ведь Эли ценила его общество и расплачивалась за него булочкой и стаканом молока.
После этого Эйстейн шел из Тёйена в бар «Ревность» в Грюнерлёкке, и это считалось спортивной тренировкой. И хотя такая тренировка длилась всего двадцать минут, случалось, он полагал, что заслуживает кружки пива. Не полулитровой, а маленькой, в этом отношении он был щепетилен. И эта жизнь казалась прекрасной, потому что такой она была далеко не всегда. Но постоянная работа шла ему на пользу. Хотя друг Харри и не любил своего нового шефа Рингдала, работа нравилась Эйстейну, и он не хотел ее потерять. И так же сильно он хотел сохранить простоту своей жизни. Поэтому ему очень не понравился телефонный разговор, который только что состоялся у них с Харри.
Нет, Харри, и не проси, сказал он. Эйстейн стоял в подсобке «Ревности», прижав телефон к одному уху и затыкая пальцем другое, чтобы не слышать Питера Габриэла, поющего «Carpet Crawlers» в помещении бара, где Рингдал и новенькая девушка обслуживали первую волну посетителей. Я не могу украсть у Рингдала ключи.
Не украсть, ответил Харри. Одолжить.
Ага, одолжить. Именно так ты и сказал, когда нам было по семнадцать и мы угнали ту машину в Уппсале.
Нет, это ты так сказал, Эйстейн. Кстати, машина принадлежала отцу Трески. И все закончилось хорошо, помнишь?
Да уж, лучше некуда! Мы-то остались на свободе, а вот Треска два месяца провел под домашним арестом.
Что, несомненно, только пошло ему на пользу.
Придурок.
Ключи лежат в кармане его куртки и звенят, когда он снимает ее.
Эйстейн посмотрел на старую спортивную куртку, висевшую на крючке прямо перед ним. В восьмидесятые годы такие короткие и слишком дорогие хлопчатобумажные куртки были в Осло униформой пижонов. Во всех остальных частях света их носили художники граффити. Но особенно запомнилась Эйстейну фотография Пола Ньюмана: и как это, интересно, некоторым людям удается превратить совершенно невзрачный предмет одежды в такой крутой, что всем немедленно хочется обзавестись точно таким же? И это несмотря на то, что ты в душе подозреваешь: стоит тебе увидеть себя в зеркале, как тебя постигнет разочарование.
А зачем тебе ключи?
Мне просто надо заглянуть в его квартиру, сказал Харри.
Ты считаешь, это он убил Ракель?
Не думай об этом. К чему лишние сложности?
Ну еще бы, мне вполне хватит своих собственных, простонал Эйстейн. А если я как идиот соглашусь, то что мне за это будет?
Ты будешь знать, что оказал услугу своему лучшему и единственному другу.
Мне нужна страховка от безработицы, если хозяин «Ревности» вдруг угодит в тюрьму.
Хорошо-хорошо. Значит, договорились. Скажи, что идешь выбросить мусор, и в девять потихонечку встретимся на заднем дворе. То есть через шесть минут.
Ты понимаешь, что это очень плохая идея, Харри?
Дай-ка подумать. Я подумал. Ты прав. Да, это очень плохая идея. Но другой, увы, просто нет.
Положив трубку, Эйстейн сообщил Рингдалу, что пойдет покурить, вышел через заднюю дверь, встал между припаркованными автомобилями и мусорным контейнером, зажег сигарету и призадумался. Его с давних пор занимали две неразрешимые загадки. Первая: как так получается, что чем более дорогих игроков покупает «Волеренга», тем хуже становятся результаты этого футбольного клуба? И вторая: как так получается, что чем более безумные вещи Харри просит сделать Эйстейна, тем больше шансов, что он согласится? Эйстейн Эйкеланн перебирал связку ключей, которую он вытащил из спортивной куртки шефа и положил в свой карман, повторяя про себя решающий аргумент Харри: «Да, это очень плохая идея. Но другой, увы, просто нет».
Глава 33
Харри потратил всего минут десять, чтобы доехать из Грюнерлёкки через район Стуру в Хельсос. Он припарковал свой «форд-эскорт» в одном из прилегающих к улице Грефсенвейен переулков, названном в честь какой-то планеты, и двинулся по улице, которая именовалась в честь другой планеты. Моросящий дождь перешел в проливной, повсюду было темно и пусто. Когда Харри приблизился к дому, где, если верить сведениям, добытым Кайей в регистре населения, проживал Петер Рингдал, на балконе залаяла собака. Харри поднял воротник куртки, вошел в ворота и по асфальтированной дорожке направился к выкрашенному в синий цвет кирпичному дому, состоявшему из двух частей: традиционной прямоугольной и второй, больше смахивающей на и́глу. Харри не знал, принимали ли все проживающие в районе совместное решение о космической теме, но в саду возле дома стояла металлическая скульптура, похожая на спутник. Харри предположил, что она, должно быть, символизировала движение вокруг синей полукруглой части дома, то есть вокруг земного шара. Дом Рингдала. Впечатление усиливалось при взгляде на окошко во входной двери, сделанное в форме полумесяца. Никакой наклейки, предупреждающей о наличии сигнализации, Харри не заметил. Он позвонил. Если ему кто-нибудь откроет, он скажет, что заблудился, и спросит, как пройти к переулку, где стоит его машина. Никто не открыл. Он просунул ключ в замок, повернул его, распахнул дверь и вошел в темный коридор.
Первое, что поразило его, это запах. А вернее, полнейшее его отсутствие. Во всех домах, где доводилось бывать Харри, чем-то пахло: одеждой, по́том, краской, едой, мылом, да мало ли чем. Но, войдя в этот дом с пахнущей весной улицы, можно было подумать, что ты, наоборот, вышел из дома, все запахи пропали.
Дверной замок не захлопывался, поэтому, чтобы закрыть его, надо было повернуть собачку с внутренней стороны. Харри включил фонарик в своем мобильном, и луч света заскользил по стенам коридора, пересекающего весь дом. Стены были украшены художественными фотографиями и картинами, приобретенными человеком, явно имеющим определенный вкус, насколько мог судить Харри. Это как с едой: Харри сам не умел готовить, он даже не мог толком заказать сколько-нибудь сбалансированный обед из трех блюд, если в руках у него оказывалось большое меню. Но все же у него имелась способность распознать хороший заказ: когда он слушал, как Ракель, тихо улыбаясь, рассказывает официанту, что будет есть, он без смущения заказывал то же, что она.
Прямо за дверью стоял комод. Харри выдвинул верхний ящик. Перчатки и шерстяные шарфы. Он открыл следующий ящик. Ключи. Батарейки. Карманный фонарик. Журнал про дзюдо. Коробка патронов. Харри вынул ее: девятимиллиметровые. У Рингдала наверняка где-то есть пистолет. Он положил коробку с патронами обратно и собирался уже задвинуть ящик, как вдруг кое-что заметил. Он больше не ощущал полного отсутствия запахов: из ящика доносился едва заметный аромат.
Аромат согретого солнцем леса.
Он отодвинул в сторону журнал про дзюдо и
В ящике лежал красный шелковый шарф. Харри остолбенел. Потом осторожно вынул его, приложил к лицу и втянул в себя воздух. Никаких сомнений. Шарф принадлежал ей, он принадлежал Ракели.
Харри постоял так несколько секунд, но потом взял себя в руки. Он подумал и убрал шарф обратно под журнал, закрыл ящик и пошел дальше по коридору.
Вместо того чтобы направиться туда, где, по его предположениям, находилась гостиная, он поднялся вверх по лестнице. Еще один коридор. Он открыл одну из дверей. Ванная. Рассудив, что поскольку окон в ванной нет, то и свет снаружи виден не будет, Харри нажал на выключатель. И в тот же миг ему пришло в голову, что если у Рингдала имеется электросчетчик нового образца и если тот электрик из «Хафслюнда» говорил правду, то счетчик сможет выдать его. Он покажет, что кто-то побывал в доме, потому что после половины девятого вечера произошло незначительное увеличение энергопотребления. Харри осмотрел полочку у зеркала и шкафчик. Только обычные мужские туалетные принадлежности. Никаких любопытных таблеток или других снадобий.
То же самое и в спальне. Убранная кровать, порядок, чистота. Никаких скелетов в платяных шкафах. Фонарик в телефоне потреблял, конечно, много энергии, Харри заметил, что уровень зарядки угрожающе снизился. Надо пошевеливаться. Кабинет. Похоже, почти не используется, выглядит покинутым.