Дело в том, что новая тусовка существенно отличается от привычной «старой», подпольной Сегодня исход в маргиналы осуществляется согласно свободному волеизъявлению, и потому сохраняется свободная коммуникация с социумом. Спонсоры и благотворители из одной любви к экстравагантному и необычному поддерживают новых маргиналов. Всего за два-три года тусовка сумела наладить вполне институализированную структуру Тусовка перестает быть сборищем праздношатающихся элементов в стильных прикидах, а преобразуется в ассоциацию профессионалов, из конъюнктурных соображений поддерживающих свой имидж Одна только пикантная деталь, короткое слово «АЗ» для англоязычных звучит довольно грубо (ass) и перекликается с именем учредителя новой галереи студией АРТ-БЛЯ и с гомоэстетикой (Сегодня, 4.6.93).
В последней выписке особенно ясно заметно типичное для современной стилистики совмещение или смешение полярных языковых начал сугубой книжности и разговорности, граничащей с жаргонно-просторечной вседозволенностью. В дальнейшем изложении мы встретимся с многочисленными проявлениями этой двойственной ориентации складывающегося сейчас языкового вкуса. Так, происходит одновременное возрождение книжно-славянской лексики, в частности всего церковно-сакрального массива, и широкое вовлечение в общелитературный обиход разговорно-просторечных слов. В словообразовании одновременно активизируются подчеркнуто иноземно-книжные и подчеркнуто разговорные, даже внелитературные модели. Все это создает языковую базу для стилистических смешений на коротких отрезках текста, для серьезной перестройки соотношения стилей.
Рассматриваемые процессы, каковы бы ни были их издержки и крайности, следует признать благотворными. Ведь не подлежит сомнению и отмечалась многими исследователями излишняя по сегодняшним мировым меркам рутинность нашей книжно-письменной традиции, которая веками не позволяла перегружать текст разного рода отклонениями от традиционной литературной нормы. Даже художественные стили складывались в постоянной и острой борьбе книжности и «народности» языка, причем вторая всегда преодолевала значительные препятствия и наталкивалась на общественные возражения. Обычно в любой письменный текст, как и в официальные устные высказывания, проникали лишь отдельные «народные» факты лексические и фразеологические, очень редко фонетико-морфологические.
1.4. Новый стилистический вкус и его крайность мода на ультралевую демократизацию и либерализацию ярче всего сказываются в интересе к жаргону, просторечию, разговорным интонациям. Относящиеся к ним средства выражения не только иллюстрируют, но и в свою очередь стимулируют «языковое чутье» современников.
Из-за общей «боязни громких слов» и торжествующей вкусовой установки на стилистическую сниженность меняется, например, структура монолога, как, впрочем, и публичного официального диалога. Весьма противоречиво, однако, эта установка наталкивается на увлеченность иностранными словами, а также на стремление вернуть в живой обиход церковную терминологию, вообще старославянизмы.
Из-за общей «боязни громких слов» и торжествующей вкусовой установки на стилистическую сниженность меняется, например, структура монолога, как, впрочем, и публичного официального диалога. Весьма противоречиво, однако, эта установка наталкивается на увлеченность иностранными словами, а также на стремление вернуть в живой обиход церковную терминологию, вообще старославянизмы.
Наиболее общей чертой становится разностильность, смешение или смещение стилевых пропорций, причем наиболее яркой приметой выступает соединение обиходно-сниженных элементов, вплоть до вульгарных, с сохраняющимся наследием предшествующей эпохи с канцеляризмами. В более мягкой форме это качество сегодняшнего языкового чувства проявляется в отказе от подчеркнуто книжных конструкций, в частности предпочтении глаголов глагольно-именным оборотам, служившим неотъемлемой принадлежностью деловой, научной, вообще официальной речи: Минувшую «женскую» неделю на телевидении обозрела критик Маргарита Кваснецкая (Изв., 13.3.93), Кирпич-то мы гарантировать не будем (Пр., 8.6.94).
Но все же отказ от табу на использование любых средств языка ярче всего проявляется во вкусе к грубоватой фамильярности. В моде, так сказать, те доктора наук, что в пятьдесят лет продолжают носить джинсы и которых окружающие зовут уменьшительными именами. Да и в целом общество становится все терпимее к разложению жанрово-стилевой системы, особенно к объединению на коротких отрезках текста «несовместимых» по окраске элементов. Стилистическая неловкость, возникающая при столкновении книжных и иностранных слов с подчеркнуто русскими, просторечными, возмущает интеллигентов старшего поколения, которым режет слух, например, реклама вроде Элтон Джон (Дайана Росс или иная эстрадная звезда) в Кремле. Стилистическая же тенденция к смешению разных стилевых пластов начинает допускать столкновение самых разных книжных и разговорных, иностранных и просторечных, даже жаргонных слов. Некий артист, скажем, пишет: Себя мы пока не рекламируем не хочу до поры до времени «светиться», а потом как устрою презентацию! (АиФ, 1994, 5). Ср.: Стоит человеку чуть-чуть засветиться, преуспеть, как он оказывается под колпаком воровского контингента (Экстра-М, 1994, 9).
Показательно, что для обозначения парламента и других важных органов было выбрано слово дума, и не менее показательно, что ее руководителя назвали спикер: Моссовет имеет постоянно действующий орган городскую думу, которая избрала своего спикера (Изв., 12.11.91). Ср., также: муниципальная милиция (не городская!), губернатор области (не губернии), мэр поселка и т. п. Эта лингвистическая эклектика свидетельствует не только об идеологической всеядности нашего времени, но и о сложном взаимодействии иностранщины и собственной древности в тенденции языкового вкуса наших дней к книжности.
Разумеется, многое из предшествующего употребления остается, причем именно в общем узусе, а не только в речи определенных общественных групп. Так сохраняется, несмотря на все призывы к личностному высказыванию, социально-групповой способ индивидуализации речи: по-прежнему Мы считаем и Думается частотнее, чем Я считаю, Я думаю. В диалоге важны не столько отражение устно-разговорных форм речи и способы их совмещения с книжно-литературными конструкциями, сколько характер соотношения реплик, их связи (см.: Р. Р. Гельгардт. Рассуждение о диалогах и монологах. Калинин, 1971). Система сопоставлений и противопоставлений реплик, т. е. композиционно-стилистическая структура диалога сейчас претерпевает серьезные преобразования. Авторы стремятся не рассказать, а показать.
Впрочем, в ораторской речи сегодня сплошь и рядом совсем снимаются те запреты, которые отличали ее от речи бытовой, в норме не фиксируемой и потому допускающей менее ответственный и обдуманный отбор и композицию средств выражения. Разумеется, это органично увязано с изменением стиля и самой тематики публичных выступлений, все более напоминающих даже на самом высшем уровне царство кухонных интриг. Характерно, в частности, растущее многообразие диалогов и уменьшение доли монологов, четко выражающих позицию и развернуто аргументирующих ее: их, видимо, не хотят слушать да и боятся произносить.
Здесь полезно затронуть тему отражения бурных живых процессов современного русского языка художественной литературой в «языке художественных произведений», в «художественной, поэтической речи» раздельно в языке автора и в языке персонажей. Взаимоотношения этих «языков» с литературным стандартом и с общенациональным языком в целом достаточно сложны и, несмотря на громадное число конкретных исследований и разные концепции, отнюдь не приведены к однозначной ясности.
Несомненна двуплановость художественной речи ее соотнесенность со словесной системой вообще, материальное ее совпадение с элементами общего языка, с одной стороны, и с другой, ее направленность по своему поэтическому смыслу и содержанию к «символической структуре литературно-художественного произведения» (В. В. Виноградов. О теории художественной речи. М., 1971, с. 6). В противопоставленности коммуникативно обязательного синтаксиса и синтаксиса художественно значимого, несущего в данном тексте эстетическую функцию, основа поэтической речи и фактор динамической напряженности художественного произведения. Здесь надо идти от сложных структур к «стилистическим единицам», а не как в общем языке, где социально-лингвистический анализ идет от слова и словосочетания к сложным объединениям (В. В. Виноградов. К построению теории поэтического языка. Учение о системах речи литературных произведений. Сб. «Поэтика», III, Л., 1927, с. 8).
Как бы ни решались теоретические вопросы, очевидно, что в поэзии и художественной прозе наших дней активно развивается обнаружившее себя уже в предыдущие десятилетия (см. сборники «Языковые процессы современной русской художественной литературы» Проза. М., Наука, 1977 и Поэзия. М., Наука, 1978) стремление максимально приблизиться к персонажу или рассказчику, не тождественному автору. Порождаются тенденции к взаимопроникновению голосов автора и персонажей, к их синтезу как двух планов, дополняющих друг друга или противоречащих друг другу (у Г. Владимова в «Большой руде»: В звенящей тишине мерно падали тяжелые капли. Он не знал, что это его кровь, он думал, что из пробитого трубопровода каплет на разогретый чугун солярка), к росту роли ретроспективного повествования и временных смещений, к новым приемам словесного изображения «видения» в бессоюзной структуре (у А. Битова в «Саде»: Вдруг сзади кто-то напрыгнул, засмеялся Ася), к размыванию границ между прямой и несобственно прямой речью персонажей, вообще к расширению репертуара средств передачи речи персонажей.
Сегодня значительно усилился процесс, отмеченный исследователями применительно к прозе 4050-х годов: «В современную художественную литературу мощным потоком влилась чуть ли не на правах основного выразительного средства сниженно-разговорная стилистическая струя, бытовая скороговорка, сдобренная иронией или скепсисом, словоупотребление, свойственное молодежному жаргону» (Языковые процессы Проза, с. 139). В сегодняшней беллетристике привычные пропорции диалектных, жаргонных, просторечных и иных внелитературных слов, ярких выражений эмоционального отношения выросли еще резче, даже в собственно авторском повествовании: крутояр, кулеш, распростать, сторожкий, стылый, пособить, бухнуться, завопить, отдуваться, на́ тебе, запустить руку, да и есть ли она.