Внимательный читатель современных газет, слушатель радио и телезритель легко может сделать перечень подобных примеров поистине бесконечным. И дело, собственно, не в них как таковых, а именно в их массовости, в некотором вкусовом безразличии пишуших и говорящих, их часто сознательной нормативно-языковой недисциплинированности. Вряд ли ведь написала бы, если бы перечитала написанное и задумалась, журналистка такой пассаж: Ночной клуб «Софи». Классный свет, глубокий звук, данс-пол окружен колоннами. Эротическое шоу «Topless models» с консумацией (Центр-plus, 1997, 48).
Поэтому списывать все происходящее только на небрежность и малограмотность было бы наивно, особенно принимая во внимание весьма неплохой уровень образованности населения, достигнутый в бывшем СССР. Люди сегодня, несомненно, в целом грамотнее, чем раньше, однако норма тогда была однозначнее и соблюдалась строже. К тому же инициаторами более свободного обращения с языком выступают сейчас как раз достаточно грамотные люди журналисты и иные профессионалы пера. Показательно уже то, что они «раскрепощением языка» называют то, в чем интеллигенция старшего поколения видит «варваризацию» или «вандализацию».
Чрезвычайно показательны взаимообвинения в «незнании русского языка», которыми обмениваются журналисты из «Курантов», «Московской правды» и «Московского комсомольца», т. е. тех изданий, которые сейчас свободно используют даже матерщину (см. хотя бы статью Я. Могутина «Новый взгляд», 1993, 38). Правда, высказывается мнение и о том, что перед нами «разрушительный натиск образованщины» (Ю. Д. Апресян. Цит. по: Ю. Н. Караулов. О состоянии русского языка современности. М., 1991, с. 38). Анализ фактического материала убеждает в том, что перед нами, несомненно, сознательно формируемая тенденция, отражающая ход всего общественного развития.
Подчеркнутое, можно сказать карнавальное (см.: Н. Д. Бурвикова, В. Г. Костомаров. Карнавализация как характеристика современного состояния русского языка. В кн.: Функциональная семантика языка М., 1997) пренебрежение нормой нетрудно увидеть, например, в распространении забавной моды употреблять варианты колеблющихся форм, как бы подчеркивая свое нежелание разбираться как правильно, а как ошибочно. Так, в передаче про олигархов, которые правят страной, звучало: Счастье не в де́ньгах или, как говорят артисты, деньга́х Так вот, дело в деньга́х или, если хотите, в де́ньгах (Радио Москвы, 13.12.98). М. Леонидов, ведущий программы «Эти забавные животные», на слова участника не люблю тво́рог или, как надо творо́г? заметил: Это все равно. У нас передача не по русскому языку; в конце и сам сказал: Ну вот, Саша, мы до вас добра́лись. Или добрали́сь это не имеет значения (ОРТ, 15.10.98). Соответственно и ученые нормализаторы все охотнее ставят пометку «допустимо» (творо́г, доп. тво́рог, су́деб и устар. суде́б, мышле́ние и мы́шление).
Если вспомнить, что игра с формами де́вица деви́ца, широко́ широ́ко признанный прием народной поэзии, если учесть, что вариативность в русском литературном языке последнего полустолетия была явно занижена, то нельзя не признать, что перед нами вполне законный индикатор времени шатких норм, сосуществования вариантов или их исторической смены.
Можно привести иные примеры, так сказать, спокойного отношения людей к своей неуверенности в языке, которой перестали стесняться. Диктор «Маяка» в полдень 31 декабря 1996 г. отнюдь не поклялся узнать как склоняются числительные, но без всякого смущения, даже с гордостью заявил: Вот видите с этими, ну числимыми словами, у меня плохо. Такова сегодня мода. Все очевиднее обостряется вопрос об оценке того, с чем надо бороться и с чем нельзя не примириться.
В основе развернувшихся процессов лежат изменения в психологической установке масс, пользующихся русским языком, в их языковом вкусе и чутье языка. Эти социально и исторически осмысленные явления порой получают некое официальное одобрение (хотя бы примером речи политических авторитетов и речевой практикой масс-медиа), а порой и законодательное закрепление. Но самое главное в общественной эстетике, в стремлении к тому, что понимается как красивое. «Красиво то, по многозначительному замечанию Майи Плисецкой, что модно» (Изв., 28.3.95).
Рассмотрим два показательных примера, которые помогут объективировать понятие вкуса (и моды) как категории, воздействующей на развитие языка, даже определяющей направление его динамики.
0.2. Ближайшей иллюстрацией могут служить обращения, в частности манера именовать людей по имени и фамилии в официальной обстановке, особенно распространившаяся на радио и телевидении. Не без воспоминания о набивших оскомину от бессмысленно-бесконечных полных титулований Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Брежнев Леонид Ильич складывается новая норма именования общественных и политических деятелей, точнее на них переносится традиция называния артистов и писателей по имени и фамилии, которая, кстати сказать, соответствует и западноевропейской традиции: Борис Ельцин, Егор Гайдар, Михаил Горбачев, Павел Грачев, Виктор Черномырдин.
Это, разумеется, сразу же было замечено и осуждено ревнителями традиции и порядка: Стало модным писать о тех или иных наших руководителях и других лицах без упоминания слова «товарищ» (или хотя бы «тов.» или просто «т.»). Стали указывать только их имена, без отчества (М. Горбачев, Н. Рыжков) или вообще писать Михаил Горбачев, Николай Рыжков, Анатолий Собчак Мы что, уже стали стыдиться обращения «товарищ»? Нам стал не дорог наш обычай называть человека по имени-отчеству или полными инициалами? Ведь в России по имени называли лишь царей и служителей церкви. Нынешним же журналистам нужно обязательно обезьянничать и перенимать от иностранцев то, что является традицией и привычно для них, но что не только режет слух нам, но и не делает нам чести (Миша, Толя, Коля и другие официальные лица. Изв., 2.1.91).
Высокие эмоции, десятилетиями культивировавшиеся в слове товарищ (их при нужде приходилось даже снимать: Я начал письмо обращением «Уважаемый товарищ» Так принято. Но Вы, конечно, понимаете, что это всего лишь форма вежливости Изв., 27.11.72), уже к середине эпохи перестройки обросли уничижительными окрасками. Видимо, поэтому внезапно и эпидемически распространились новые обращения мужчина, женщина. Еще в начале 80-х годов публика охладела к этому гордому слову, которое нам дороже всех красивых слов. В истории этого слова повторилось, только с обратным знаком, то, что с ним произошло в 20-е годы, когда, по оценке эмиграции, «прекрасное слово товарищ стало бессодержательным обращением» (С. и А. Волконские. В защиту русского языка. Берлин, 1928, с. 20; подробнее см.: С. И. Виноградов. Слово в парламентской речи и культура общения. РР, 1993, 2, с. 54).
Высокие эмоции, десятилетиями культивировавшиеся в слове товарищ (их при нужде приходилось даже снимать: Я начал письмо обращением «Уважаемый товарищ» Так принято. Но Вы, конечно, понимаете, что это всего лишь форма вежливости Изв., 27.11.72), уже к середине эпохи перестройки обросли уничижительными окрасками. Видимо, поэтому внезапно и эпидемически распространились новые обращения мужчина, женщина. Еще в начале 80-х годов публика охладела к этому гордому слову, которое нам дороже всех красивых слов. В истории этого слова повторилось, только с обратным знаком, то, что с ним произошло в 20-е годы, когда, по оценке эмиграции, «прекрасное слово товарищ стало бессодержательным обращением» (С. и А. Волконские. В защиту русского языка. Берлин, 1928, с. 20; подробнее см.: С. И. Виноградов. Слово в парламентской речи и культура общения. РР, 1993, 2, с. 54).
Однако попытки избегать и заменять его еще долгое время вызывали осуждение. Вот типичное газетное напоминание о том, что «мы всегда и везде товарищи»: «Мужчина, пройдите вперед!», «Женщина, передайте билет!» такие обращения сплошь и рядом слышишь на улице, в метро, в магазине. Или еще молодой парень обращается к пожилой продавщице: «Девушка, дайте полкило сахара» Есть же у нас в русском языке прекрасное слово товарищ. Так почему же мы не говорим: товарищ продавец, товарищ водитель, товарищ, передайте, пожалуйста, билет? (Изв., 27.11.83)
Характерно такое замечание: Слово «товарищ», всегда означавшее наивысшее духовное единение, стало, напротив, знаком холодного отчуждения. Когда говорят «товарищ такой-то», то это стало означать, что человеком недовольны. Возвышенное ленинское «гражданин» теперь это когда человек попался. На смену прежним критериям как-то ползуче, вегетативно, от одного к другому, распространились иные (ЛГ, 1988, 16).
Уже в конце 1991 года в обзоре писем приводилось мнение: Почему в Москве некоторые обращаются к аудитории словом «господа» вместо товарищи? Кто разрешил известинцам в рекламе «Московской товарной биржи» написать слово «господа»? Это газета наша, а не буржуйская. Комментарий газеты защищал свободу: «Вам нравится обращение товарищ? Обращайтесь!.. У одних аллергия к слову господа, а у других к слову товарищ Наше товарищество понятие сугубо условное, как, впрочем, и слово господа. В Грузии, к примеру, слова батоно господин и калбатоно госпожа никогда из лексикона не исчезали, особенно к людям незнакомым. Это мера уважительности. И на банальный троллейбусный вопрос Вы сейчас выходите? там не отвечают Да, а, как правило, Диах, батоно о да, господин! И если кто-то усматривает в этой икринке вежливости многовековый гнет, эксплуатацию, тиранию, то обращаться надо к врачу» (Изв., 27.11.91).
Глубокий анализ семантико-функциональных причин неудовлетворенности общества словом товарищ, как, впрочем, и другими обращениями, вообще этикетными формулами советского периода дан в работах Н. И. Формановской (см. хотя бы ее книгу «Речевой этикет и культура общения». М., 1989). Нам сейчас важно подчеркнуть именно вкус нынешней публики, который тем влиятельнее, чем основательнее опирается на собственно лингвистические факторы. Отдельные отходы от общепринятого всегда, конечно, были и будут; так, например, в среде казачества не рекомендуется называть мужчин «мужиками», «товарищами» и «господами» обидятся, а в ответ на заветное «станичник» расплывутся в гордой улыбке (АиФ, 1994, 18).