Однако этот социальный слалом (дома, в школе, в референтной группе) с бесконечным увертыванием, обхождением препятствий, подстройкой под требования, поиском обходных путей, чтобы получить желаемое, достаточная практика для формирования нашего личностного «я».
156. Причем это «я», конечно, является абсолютной фикцией это лишь воображаемая ось, вокруг которой вращается все это действие, а лыжник наматывает свои круги. Но чем обильнее эта практика, тем иллюзия фактического наличия у нас некоего «я» становилась сильнее.
156. Причем это «я», конечно, является абсолютной фикцией это лишь воображаемая ось, вокруг которой вращается все это действие, а лыжник наматывает свои круги. Но чем обильнее эта практика, тем иллюзия фактического наличия у нас некоего «я» становилась сильнее.
Все происходившее с нами присваивалось теперь этому нашему личностному «я»: это же «я» расстраиваюсь, обижаюсь, плачу, радуюсь, смеюсь, злюсь, ругаюсь, дерусь, хочу того или другого.
Конечно, нам и в голову не приходит, что все эти состояния не имеют к нашему личностному «я» никакого причинного отношения. Попробуй объяснить ребенку, что он расстроился не из-за того, что ему не дали конфету, которую он заметил в буфете, а из-за того, что он просто ее увидел, у него возникло желание ее получить, но на самом деле ему это и не нужно, и не хотел он никакой конфеты, а просто так случилось спровоцировали, и вот реакция. Не увидел бы, не знал бы о существовании этой конфеты и проблемы бы не было. Ребенок вряд ли поймет. Взрослые и те не понимают.
157. Итак, в подростковом возрасте мы приписываем своему личностному «я» те состояния, которые и составляют содержание нашего психического пространства (если, конечно, луч нашего осознанного внимания на эти состояния падает).
Но в отличие от ребенка трех лет, у молодого человека эти состояния достаточно крепко увязаны с понятийной сеткой (структурной организацией значений), а потому языковые конструкции, которые живут уже, по существу, по своим правилам (по социальным правилам, на освоение которых мы затратили такое количество времени и усилий)[17], напрягаются, когда их значения (располагающиеся «под ними» состояния) оказываются во взаимном противоречии.
158. Представим себе, что у нас нет всей этой понятийной надстройки не повезло нам. Дальше мы достигаем половозрелого возраста и испытываем известное влечение к потенциальным сексуальным объектам.
Во-первых, очевидно, что мы испытываем его без всякого участия нашего «я» (которого у нас в таком случае и нет) оно для этого дела совершенно и не требуется.
Во-вторых, поскольку никакого «я» у нас нет и соответствующих когнитивных конструкций тоже нет, то понятно, что и всей романтической лирики мол, люблю не могу также ожидать не приходится.
И в-третьих, можем ли мы в такой ситуации желать желания другого желание желанного нами сексуального объекта?
На самом деле, да. Но это совсем другая штука животное ищет желания другого без всякого намерения найти само это «желание» (того, что располагается по ту сторону поведения), ему вполне достаточно определенных реакций.
Одно животное провоцирует у другого животного необходимое поведение: павлин пушит перед невзрачными павлинихами хвост, крыса-самка задирает крысу-самца, парнокопытные бодаются, хищники и приматы дерутся с конкурентами.
159. Когда влюбленный человек ищет «желания» другого, он также в основе своей действует инстинктивно, но вот отказ со стороны сексуального объекта, если такой происходит, разворачивается уже в другой плоскости, в плоскости мышления, и адресуется нашему личностному «я».
Так что эту фрустрацию, это в каком-то смысле «фиаско желания» терпит само наше личностное «я». То есть это вовсе не просто какой-то поведенческий акт, который не привел к разрядке.
160. Русалочка и Свинопас Ганса Андерсена фрустрированы отсутствием ответного желания объектов их любви, которое, по их мнению, не могло не возникнуть. Причем именно это «не могло не» и есть здесь ключевое противоречие.
На уровне состояний (значений) этот отказ прошел бы естественным образом, на уровне одних только абстрактных представлений тоже. Но то, что эти мои состояния увязаны с представлениями и не позволяет этому противоречию разрешиться: «Как так?», «Почему?» и то самое, уже известное нам: «С какой стати?!».
Там, где раньше всегда можно было увильнуть, перестроиться, адаптироваться, наконец, просто тешить себя иллюзиями, теперь мы вдруг наталкиваемся на непробиваемую стену реальности «реальности Другого».
Как говорил Гераклит: «С сердцем бороться тяжело, ибо исполнения чего оно вожделеет, то покупает ценою жизни». Очень образно, но суть конфликта указана верно, причем настолько давно, насколько мы вообще можем проследить существование нашей цивилизации. И понятно, что подобные глупости «покупать ценою жизни желаемое» это порождение культурноисторического пространства, а не биологической эволюции.
161. Не знаю, есть ли другой механизм подобного столкновения с «реальностью Другого». Возможно, что да серьезное социальное давление, принуждение, унижение, последовательность каких-то фрустраций и разочарований.
В любом случае принципиальным здесь является не какой-то конкретный инициирующий фактор что именно заставило меня ощутить в себе указанное противоречие, а сама та предуготованность, которая возникает в системе.
По сути, это некий базовый конфликт: нарастающей структурированности моих представлений, с одной стороны, и плотности связи этих представлений с моими фактическими состояниями (значениями), которые организованы и функционируют по каким-то своим правилам с другой.
Впрочем, каким бы ни был повод, благодаря которому это системное противоречие заявляет о себе, это, как мне представляется, всегда связано с «Другим» с тотальной неподконтрольностью его желания.
162. Допустим, что мы принимаем это условное разделение психического пространства человека на уровень знаков (наших суждений, сознательных представлений) и уровень значений (тех наших собственных состояний, которые этими знаками означиваются).
Очевидно, что «уровень значений» является в этой системе базовым и определяющим, а потому на «уровне знаков» мы всегда можем ожидать предельный уровень конформности: стремясь к достижению консенсуса с фактическими состояниями (переживаниями, ощущениями, интенциями), они создают «подходящие» объяснения возникающим в системе противоречиям.
И потому, видимо, только «Другой», существующий в нас одновременно на этих двух уровнях, способен проявить конфликт фактических содержаний нашего психического пространства (значения) и их интерпретаций (знаки).
По сути, мы взаимодействуем с «другим человеком» на обоих этих уровнях и наших состояний, и нашего сознания. Если мы сознательно думаем о нем (о наших с ним отношениях) что-то, оно в принципе должно соответствовать тому, что мы в отношении него ощущаем и чувствуем, то есть тем состояниям, которые в нас в связи с ним этим «другим» возникают.
Если же на уровне наших представлений (знаков) у нас возникает одна «картинка» наших отношений с «другим», а на уровне состояний (значений) какая-то иная, сильно отличающаяся, мы можем оказаться не в состоянии согласовать «ситуации» («картинки») этих двух уровней.
163. Как в таком случае будет ощущаться это противоречие? Это парадоксальная ситуация понятности и одновременного непонимания. Как будто бы неизвестен какой-то секретный ингредиент, который, если его добавить в систему, все объяснит.
Но этот ингредиент как раз и не обнаруживается, создавая в наших отношениях с Другим этот странный зазор, эту неопределенность. Причем именно этот «зазор» и превращает другого человека (как интеллектуальный объект нашего внутреннего пространства) в неподконтрольную нам силу, живущую в нас же, но как бы по своим, неизвестным нам правилам.
164. Обычно, если речь идет о стандартных, привычных для нас ситуациях, мы не сталкиваемся с проблемой как согласовать наши, условно говоря, мысли и чувства. Мы всегда находим какое-то решение, которое устроит нас, наше личностное «я», позволит нам все происходящее как-то себе объяснить.
Однако когда возникает ситуация, что мы не можем совладать с Другим например, мы ждем его желания, а оно не возникает любое наше «объяснение» натыкается на нерешенность этой нашей внутренней проблемы, на реальность нашего желания (желания желания Другого), и таким образом Другой заявит нам о себе как о реальности, которую нельзя отрицать, но нельзя и определить.
165. По существу, то, с чем мы имеем здесь дело, это процесс внутрипсихического формирования интеллектуального объекта нового типа.
Если прежде другие люди имели в моем психическом пространстве тот же статус интеллектуального объекта, как и любой другой, сходный с ним по сложности, то сейчас вдруг у этого интеллектуального объекта, представляющего в нас «Другого», обнаруживается принципиально новое свойство. Если все прочие объекты, как мы уже сказали, были детерминированы непосредственно нашим собственным психическим содержанием, то есть по большому счету, являясь нашими собственными производными, были в рамках нашего внутреннего психического пространства (плоскости мышления, нарождающегося пространства мышления) нам предельно понятными, то этот новый тип интеллектуального объекта демонстрирует, находясь в нас же самих, высокую степень собственной, неподвластной нам, активности и неопределенности.
§ 4
166. Теперь на феномене «понятности» надо остановиться еще раз. Поскольку все интеллектуальные объекты, с которыми мы имеем дело, произведены нашей психикой внутри нее же самой, они априори являются для нас чем-то понятным.
Дело не в том, что мы понимаем соответствующие этим интеллектуальным объектам эффекты реальности правильно или что мы действительно что-то понимаем так, как это, возможно, следовало бы, если учитывать «мир интеллектуальной функции» («культурноисторическую среду»), в котором мы находимся.
Нет, дело в нашем собственном «чувстве понятности», которое точно так же включает и нормальное понимание непонимания. То есть, например, я могу прекрасно понимать, что не понимаю химию, что, впрочем, не оставляет мне никакого зазора для состояния озадаченности мол, да я понимаю, что не понимаю химию, и что с того? Не все же мне понимать!