Что все это значит?
Появление Аида, самого Царя загробного мира, и его бледной спутницы Персефоны заставило зал тут же виновато примолкнуть. Как в игре в музыкальные стулья, грохоча и спотыкаясь, все замерли. И лишь Орфей остался невозмутим.
Аид призывно изогнул палец.
Если желаешь избежать вечной кары куда более мучительной, чем у ИКСИОНА, СИЗИФА и ТАНТАЛА вместе взятых, объяснись-ка, смертный. Какую измыслишь ты отговорку для такого вот непристойного поведения?
Не отговорку, государь, а причину. Лучшую и единственную причину.
Дерзкий ответ. И какова же причина?
Любовь.
Аид ответил канонадой безрадостного лая самое близкое к смеху, на что был способен.
Здесь моя жена Эвридика. Мне надо забрать ее.
Надо? Персефона оторопело воззрилась на Орфея. Ты смеешь употреблять подобное слово?
Мой отец Аполлон
Никаких одолжений олимпийцам мы не делаем, проговорил Аид. Ты смертный и ты нарушил границы царства мертвых. Большего нам знать нет нужды.
Никаких одолжений олимпийцам мы не делаем, проговорил Аид. Ты смертный и ты нарушил границы царства мертвых. Большего нам знать нет нужды.
Вероятно, от моей музыки вы перемените мнение.
Музыки! Мы здесь неуязвимы для ее чар.
Я усмирил Кербера. Я заворожил Харона. Я околдовал Судей загробного мира и их свиту. Уж не боитесь ли вы, что мои песни способны пленить и вас?
Царица Персефона коротко пошептала на ухо мужу.
Аид кивнул.
Приведите Эвридику! велел он. Одна песня, обратился он к Орфею, одна песня тебе дается пой. Если не восхитит она, неутолимая мука твоей пытки станет поводом для ужаса и пересудов всему Космосу до конца времен. Если же музыка твоя нас тронет что ж, мы позволим тебе и твоей женщине вернуться в верхний мир.
Дух Эвридики вплыл в чертог, она увидела Орфея, отважно стоящего перед Царем и Царицей мертвых, и вскричала от радости и изумления. Орфей различил мерцавший силуэт ее тени и воззвал к ней.
Да, да! брюзгливо молвил Аид. Очень трогательно. К делу. Песня.
Орфей взялся за лиру и глубоко вдохнул. Никогда еще от артиста не ждали большего.
В тот миг, когда руки Орфея коснулись струн, все вокруг постигли, что услышат они сейчас нечто совершенно новое. Кончики пальцев проворно запорхали по струнам, и заструился каскад переливчатых нот до того быстрых и чистых, что у всех захватило дух. И вот из золотой пены возник голос. Он молил всех задуматься о любви. Даже здесь, в темных гротах смерти, любовь наверняка проницает души? Разве не помнят они, как в первый раз ощутили стремительный натиск любви? Любовь навещает и крестьян, и царей, и даже богов. Любовь уравнивает всех. Любовь делает всех богоподобными и подобными друг другу.
Рука Персефоны вцепилась в запястье Аида она вспомнила день, когда его колесница влетела на луг, где Персефона собирала цветы. Аид размышлял о сделке, заключенной с Деметрой, матерью Персефоны, Аиду его возлюбленная дарована на шесть месяцев в год.
Персефона повернулась к мужу взявшему ее силой, но удержавшему непоколебимой любовью. Она одна понимала мрачные настроения и искренние страсти, что бурлили в нем. Он не отвел взгляда. Уж не слезы ли видит она в глазах его?
Орфей достиг апогея своей песни Эроту. Она пробралась по коридорам, гротам, галереям и переходам ада, околдовывая всех, кто слышал ее, слуг Аида, посланников смерти и души усопших чарами, влекшими их, пока звучала мелодия в их ушах, далеко-далеко от безжалостных мук бесконечного плена, в царство любви и света.
Твое желание будет исполнено, хрипло громыхнул Аид, когда растаяли последние ноты. Твоя жена может идти.
С этими словами силуэт Эвридики обрел осязаемость и черты резвой и дышащей жизни. Она бросилась в мужнины объятия, Орфей крепко прижал ее к себе. Но Аид нахмурился. Даже одну душу жаль ему было отпускать. Скупердяем он был, скрягой гнуснейшего пошиба во всем, что касалось душ, обреченных навеки обитать в его царстве.
Постойте!
В тот миг, когда Эвридика облеклась плотью, Орфей перестал играть и петь, и всесильные чары музыки стали слабеть. Музыка сделалась воспоминанием острым и прекрасным, однако мимолетное настроение, какое она породила, как и все самые острые радости, исчезло, как пар, в тот же миг, когда замерли финальные ноты. Аид теперь горько пожалел, что, оплетенный колдовскими тенетами Орфеевой песни, позволил себе непростительную слабость и согласился отпустить Эвридику. До чего глупо было давать слово при стольких свидетелях. Он склонился к Персефоне посоветоваться шепотом. Кивнув, с краткой улыбкой торжества он поцеловал жену в щеку и показал пальцем на Орфея.
Отпусти эту женщину. Уходи.
Но ты сказал
Она пойдет следом. На пути в верхний мир она все время будет в десяти шагах позади тебя. Но если обернешься посмотреть, даже мимолетнейший взгляд бросишь в ее сторону, потеряешь ее. Доверься, музыкант Орфей. Покажи, что чтишь нас и веришь нашему слову. А теперь ступай.
Орфей взял лицо Эвридики в ладони, поцеловал в щеку и собрался уходить.
Помни! крикнула Персефона ему в спину. Оглянешься хоть на миг и она вернется к нам. Сколько б ни возвращался ты потом, сколько б ни спел нам песен, ты утратишь ее навеки.
Я буду недалеко. Верь! сказала Эвридика.
Орфей уже стоял у дверей, что вели к жизни и свободе.
Верю! отозвался он, решительно вперившись перед собой.
И двинулся он вдоль коридоров и проходов, ведших неспешно в гору. Сотни трепетавших душ признавали его и нашептывали напутствия, желали удачи. Некоторые тревожили его, умоляя забрать их в верхний мир, но Орфей отмахивался от них и упорно шел своей дорогой, вверх и вверх. Врата и двери таинственно распахивались перед ним.
Чтобы взбодрить Эвридику, но в основном ради собственной уверенности Орфей то и дело окликал ее.
Ты со мной, моя милая?
С тобой.
Не устала?
Всегда в десяти шагах позади. Верь мне.
Уже совсем близко.
И впрямь уже шагов двести Орфей ощущал прохладный ветерок, обдувавший ему лицо, и свежий воздух, что наполнял ноздри. Орфей увидел свет впереди. Не загробный свет тростниковых факелов, дегтярных ламп и горящего масла, а чистый свет живого дня. Орфей ускорил шаг, устремился вперед. Так близко, так немыслимо близко! Всего через пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать шагов будет им воля воля жить дальше, мужем и женой. Воля заводить детей, вместе странствовать по миру. О, сколько разных мест посетят они. Какие чудеса увидят. Какие песни, стихи и музыку он сочинит.
Устье пещеры распахнулось перед Орфеем, он с радостью и торжеством в сердце шагал дальше. Еще шаг прочь из теней, к свету.
У него все получилось! Он вернулся в мир, солнце греет ему лицо, свет слепит глаза. Еще десять шагов вперед, чтобы уж наверняка, и можно обернуться и заключить любимую в объятия.
Но нет! Нет, нет, нет, нет!
Орфей не знал, но последние двадцать с чем-то шагов он разогнался до бега. Эвридика тоже прибавила шаг, стараясь догнать мужа, но когда он обернулся, она все еще сильно отставала, все еще пребывала в тени, в царстве мертвых.
Взглядом, полным ужаса и страха, она встретилась со взглядом Орфея, а затем свет в ней словно угас и ее втянуло обратно во тьму.
С тоскливым криком Орфей вбежал в пещеру, но Эвридика уже улетала прочь с чудовищной скоростью не плоть и кровь, а вновь неосязаемый дух. Отзвук ее горестного плача достиг Орфея, пока он слепо бежал за нею в черноту. Двери и ворота, что растворялись и выпускали их, теперь захлопнулись наглухо у него перед носом. Он до крови отбил о них кулаки, но все понапрасну. Уж неслышны были Эвридикины крики отчаяния лишь Орфеевы.
Подожди он всего два мгновения ока, они с Эвридикой были бы вместе, свободны. Всего два удара сердца.
Смерть Орфея
Дальнейшая жизнь Орфея печальна. После долгой вторичной скорби он вновь взялся за лиру, продолжил сочинять и играть музыку и петь весь остаток дней своих, но равную Эвридике женщину он себе так и не нашел. В некоторых источниках говорится, что он вообще отвернулся от женщин и изливал любовь, уж какая осталась, на юнцов Фракии.
Фракийские женщины-киконки, последовательницы Диониса, до того разъярились от такого пренебрежения ими, что кидались в Орфея палками и камнями. Но палки и камни так зачаровывала музыка Орфея, что они зависали на подлете и отказывались его ранить.
Наконец киконские женщины уже не в силах были оставаться униженными и оскорбленными невниманием музыканта и в вакхическом угаре растерзали Орфея оторвали ему руки, ноги и голову[135]. Золотые гармонии Аполлона издавна были противны темным дионисийским танцам и дифирамбам.
Голова Орфея, продолжая петь, упала в реку Эврос, и воды отнесли ее в Эгейское море. В конце концов волны прибили голову Орфея к берегам Лесбоса; обитатели острова забрали ее и поместили в пещеру. Много лет отовсюду приходили к пещере люди и задавали голове Орфея вопросы, и голова неизменно пророчила мелодичным пением.
Но все же настал день, когда отец Орфея Аполлон быть может, опасаясь, что лесбосское святилище угрожает первенству его собственного оракула в Дельфах, заставил голову замолчать. Мать Орфея Каллиопа нашла его золотую лиру и отнесла к небесам, там ее поместили среди звезд созвездием Лиры, куда включена и Вега, пятая ярчайшая звезда небосвода. Тетушки Орфея, восемь остальных муз, собрали останки его тела и похоронили их в Либефре, под горой Олимп, где соловьи и поныне поют на его могиле.
Наконец упокоившись, дух Орфея еще раз спустился в подземный мир, где все-таки воссоединился с возлюбленной Эвридикой. Благодаря Оффенбаху вместе они до сих пор ежедневно исполняют в царстве мертвых веселый канкан.
Иллюстрации
«Олимп». Зал Илиады, Палаццо Питти (фреска), Луиджи Сабателли. Библиотека изображений Де Агостини.
Иллюстрации
«Олимп». Зал Илиады, Палаццо Питти (фреска), Луиджи Сабателли. Библиотека изображений Де Агостини.
«Прометей прикованный». Питер Пауль Рубенс, ок. 16111618. Филадельфийский музей искусств, Пенсильвания, США / Приобретено Фондом У. П. Уилстака, 1950.
«Даная». Густав Климт, 19071908. Галерея Вюртль, Вена, Австрия.
«Акрисий, Дана и младенец Персей». Краснофигурная гидрия. V в. до н. э.
«Меркурий и Минерва вооружают Персея». Парис Бордоне. Середина XVI века. Музей искусств, Бирмингем.
«Персей и Грайи». Эдвард Бёрн-Джонс, 1892. Национальный музей Кардиффа.