Он был со мной на «вы», хотя знал меня с детства: я дружил с его сыном Тито.
Я люблю живопись, литературу, музыку и театр. А кино искусство синтетическое и все это аккумулирует.
Калатозов одобрительно покивал.
В самодеятельности спектакли ставили?
Нет.
Играли?
В спектаклях? Нет, в спектаклях не играл.
А где?
В капустнике, в цыганском хоре пел. В институте.
Пауза.
Фотографией увлекаетесь?
Нет.
Пишете? Рассказы, заметки
Нет.
Стихи?
Сейчас уже нет.
А когда?
В детстве сочинял какую-то бестолочь Но мама очень гордилась.
Ну-ну, заинтересовался Калатозов, прочтите.
Да не стоит
Прочтите, прочтите.
И я прочел:
Во мгле печальной на горе стоит Чапаев бледный.
Погиб Чапаев в той реке, погиб он, незабвенный.
Врагу за это отомщу и силу нашу покажу,
И выскочат из Троя четыреста героев.
Трой это троянский конь, объяснил я. Мне тогда мамина подруга Аллочка про него рассказала.
«Господи, что я несу!»
М-да Калатозов тяжело вздохнул. А Чапаева Бабочкин сыграл неплохо
Пауза.
Вы сказали, любите музыку наконец, спросил Калатозов. Сами музицируете?
Немного.
На фортепьяно?
На барабане.
Пауза затянулась. Всемирно известный режиссер сложил руки на груди и задумался, а я с тоской смотрел по сторонам. В этой комнате мне все было знакомо: и фотография, где Калатозов снят с Чаплином (во время войны Михаил Константинович был представителем Экспортфильма в США). И тахта, покрытая шотландским пледом, и картина над тахтой красивая молодая женщина в кресле. Женщина с картины смотрела на меня с сочувствием. Я легонько подмигнул ей: не переживай, родная. Я все понял, сейчас уйду.
Иностранный язык знаете? наконец придумал еще один вопрос Калатозов.
Нет.
Вы молодой. Надо выучить.
Я встал.
Обязательно выучу. Я пойду, Михаил Константинович. Извините. Спасибо.
Калатозов тоже поднялся.
Я провожу.
Он вышел со мной на лестничную площадку и нажал кнопку вызова. Загудел лифт и, не доехав до нас, остановился перехватили.
Парфеноны и Колизеи стоят тысячелетия. А кино что целлулоид, пленка. Зыбкий материал. Калатозов вздохнул.
Ой, Михаил Константинович, вспомнил я, извините, я у вас на столе папку оставил!..
То, что сохранилось от раскадровки рассказа А. Чехова Хамелеон.
Через десять минут Калатозов внимательно изучал содержимое папки, а я в кресле напротив напряженно ждал приговора.
Последние дни я, готовясь к визиту, с утра до вечера рисовал жанровые картинки и сделал, как мне казалось, забавную раскадровку чеховского «Хамелеона».
Досмотрев, Калатозов закрыл папку, откинулся в кресле, сложил руки на груди и задумался.
«Не понравилось», понял я и стал непослушными от перенапряжения пальцами завязывать тесемки на папке. Тесемки не поддавались.
Дайте мне, Калатозов отобрал у меня папку и сделал аккуратные бантики: Это вы сдайте в четыреста двенадцатую комнату на «Мосфильме». Узнайте, что там еще надо. На экзамене я вас спрошу, почему вы хотите стать режиссером. Ответите, как сегодня мне. Маме привет.
Спасибо, Михаил Константинович!
В дверях он меня спросил:
А почему вы мне эти рисунки сразу не показали?
А вы не спросили, рисую я или нет.
Ы-Фынь
Прошло два месяца. За это время я сдал в приемную комиссию рисунки и все, что было положено, и с «Мосфильма» ко мне на дом пришла бумага, что я допущен к собеседованию.
А в ГИПРОГОР вслед за ней пришла другая бумага: официальное приглашение в Китай.
Месяцев шесть тому назад в ГИПРОГОРе появилась китаянка, которую прислали к нам на практику. Звали ее Ы-Фынь. На вид ей можно было дать то двадцать пять, то сорок в зависимости от освещения. Сначала ее водил по институту сам директор института, потом ею занялся главный архитектор. Главный архитектор перепоручил ее начальнику нашей мастерской, а через неделю китаянку сплавили мне, как самому молодому.
Чему она у меня может научиться, я сам еще учусь! пытался увильнуть я.
Пусть делает то же, что и ты.
Трудно будет ей без тренировки курить на лестнице с девяти до шести.
Кончай острить. Это комсомольское задание.
Ну, раз комсомольское Я подумал и поручил Ы-Фынь перечертить детальный план города Красноуфимска, схемой расселения которого занимался в то время. Думал, со всеми коммуникациями и сараями ей месяца на два работы хватит.
Она предъявила мне чертеж через десять дней. Глаза у нее были красные, а план начерчен хоть неумело, но аккуратно и досконально. Тогда я дал ей план другого города, в три раза больше. И еще взял из красного уголка гипсовую голову Диадумена, принес из дома подрамник, ватман и показал, как надо рисовать. Днем Ы-Фынь чертила, а вечером, после работы, рисовала. Диадумен в ее исполнении смахивал на китайца.
Через некоторое время я должен был ехать в командировку. Я сказал своей подопечной, что уезжаю в Красноуфимск, а с ней будет заниматься старший архитектор Нелли Зурабовна.
Нет. Я ехать с тобой, заявила Ы-Фынь. Я тоже чертила Красноуфимска.
Я доложил начальству, что китаянка намылилась ехать со мной.
Нельзя. Это закрытый объект.
Так ей и сказать?
Нет. Ей скажи, что там русский мороз, дом приезжих и нужник во дворе!
Так я ей и сказал. Ы-Фынь строго посмотрела на меня:
Я мороз не боюсь! И нужник не боюсь! Я три года командира партизанского отряда!
Командира не командира, но уехал я без нее (об этой поездке расскажу отдельно).
А потом был ХХ съезд, где Хрущев разоблачил культ личности. В газетах еще ничего не появилось, но все уже что-то слышали.
С утра в мастерской никто не работал. Пока еще полушепотом делились услышанным: оказывается, Сталин был параноик. Провокатор. Агент царской охранки. Еврей. Японский шпион Кто-то вяло не соглашался: «Сталин ничего не знал о репрессиях. Он ошибался»
Ы-Фынь сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Слушала, слушала, и вдруг что есть силы грохнула кулаками по столу и крикнула:
Мао Цзэдунь никогда не ошибаться! Никогда! и убежала.
Несколько дней она не появлялась. Потом явилась как ни в чем не бывало, и все пошло по-прежнему: днем чертим, вечером рисуем.
В общем, я к ней привык. Она мне была симпатична: вежливая, скромная и очень обязательная. Она ко мне тоже привыкла и приглашала в гости:
Георгия, приходи ко мне дома. Будем пить чай, веселиться и фотографироваться.
А я, на всякий случай, не иду, китайцы хоть и наши друзья, но все-таки иностранцы. А тогда к иностранцам в гости ходить очень не рекомендовалось.
Вызывают меня в комитет комсомола:
Данелия, тебя твоя китайка чай пить приглашает. Почему не идешь?
Уже настучал кто-то.
На следующий вечер после работы я купил букетик цветов и поехал к Ы-Фынь. Жила она в однокомнатной квартире с казенной мебелью. Мы выпили чаю со сластями из гастронома, она рассказала анекдот про Трумена, я про грузина и армянина, посмеялись. Потом она взяла фотоаппарат, мы вышли на улицу, она сфотографировала меня, я ее, попросили прохожего, он сфотографировал нас вместе. И разошлись, точно выполнив программу: выпили чай, повеселились, сфотографировались.
Так Ы-Фынь проработала у нас полгода, и ей пора было уезжать. Мы собрали деньги, купили ей в подарок электрический самовар и устроили в мастерской прощальный сабантуй. После сабантуя Ы-Фынь попросила, чтобы я ее проводил, и по дороге, в метро, спросила, не хочу ли я поехать в Китай. Работать. На три года. Могу взять с собой жену и дочку.
Спроси семья. Утром позвони. В семь. В восемь меня посольство везти аэропорт.
Хорошо, позвоню. А кем я там буду работать?
Будешь моя советника.
А ты кто?
Министра строительства.
?!!
Дома я посоветовался и на следующий день ровно в семь утра позвонил Ы-Фынь и сказал, что согласен.
На работе, когда я сообщил, что Ы-Фынь министр строительства Китая, все решили, что я шучу. Но начальник мастерской занервничал и успокоился только когда позвонил в Госстрой и выяснил, что министр строительства Китая мужчина.
А через две недели из Китая пришла бумага официальное приглашение на Данелия Георгия Николаевича.
Может, она замминистра? снова заволновался начальник мастерской. Или министр какой-нибудь провинции?..
Я до сих пор не знаю, кем была Ы-Фынь, но тогда решил: не попадаю на курсы еду в Китай.
Экзамены
Подождите в комнате отдыха актеров, сказала секретарша, когда я назвал свою фамилию. Вас вызовут.
В комнате актеров сидели, ходили, курили, стояли, прислонившись к стене, человек двадцать абитуриентов. В основном это были театральные режиссеры некоторых я узнал. Обсуждался только что вышедший на экраны бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани». Говорили они очень складно, красиво и непонятно. Ссылались на источники, про которые я не слышал, употребляли термины, которых я не знал. Я даже не понял, хвалят они фильм или ругают.
«Куда ты лезешь, Данелия? сказал мне внутренний голос. В Китай, брат, в Китай!»
Но тут меня вызвали.
Большая комната была освещена неоновыми лампами, излучающими холодный синий свет (неоновые лампы только-только появились, и я их увидел впервые).
В первом ряду за длинным столом сидели ведущие мастера советского кино: Пырьев, Довженко, Ромм, Юткевич, Калатозов, Рошаль, Александров, Трауберг, Дзиган, Зархи. Во втором ряду просто мастера советского кино: Арнштам, Роом, Столпер, Птушко, Юдин, Барнет, Пронин, Швейцер А в глубине у стены стояла «шушера»: Самсонов, Басов, Гайдай, Рязанов, Азаров, Чулюкин, Карелов, Алов с Наумовым и другие. Всего экзаменаторов было человек пятьдесят. И все синие от неонового света.
Посередине комнаты стоял круглый столик и стул. На столике графин с водой и стакан.
Садитесь, Данелия, доброжелательно сказал Рошаль.
Я сел и уставился на Пырьева, который листал мои рисунки.
Георгий Николаевич, почему вы решили поменять профессию? спросил Калатозов, как договорились.
А я вдруг понимаю, что ни слова сказать не могу. Все забыл. То ли культурный шок, полученный в предбаннике, меня подкосил, то ли количество и цвет экзаменаторов.
Выпейте воды, предложил Рошаль.
Я налил воды в стакан, выпил.
Ну, так почему вы решили стать режиссером? мягко повторил свой вопрос Калатозов. Ведь архитектор тоже интересная профессия.
Да, согласился я, Парфеноны и Колизеи стоят века, с ужасом понял, что говорю что-то не то, и замолк.
«В Китай! В Китай!!» напомнил внутренний голос.
Скажите, а вы любите литературу, музыку? подсказывает Калатозов.