Мать вскочить хотела, к ним кинуться а сама пальцем шевельнуть не может, застыла. Девчонки у окна встали, руки к ней тянут а ноготки-то синие И губами шевелят медленно, точно говорят что-то. Наконец мать Тайкина услышала:
Будет вам, мамочка, плохо, пока не вернете, что взяли.
Мать застонала, дернулась, а девчонки на нее двинулись. Брови хмурят, и вода с рубашек течет. К самому окну подошли и вдруг пропали, в морось водяную рассыпались.
Поняли в Стоянове, что надо к знающему человеку идти. А знающих вроде бы, потому что трудно в такое верить, когда люди в космос летают, а с другой стороны, как не поверишь, если мертвые к живым ходят, знающих и было на все село двое: Вера да Любанька. К Вере стучались тихо, ставни закрыты, будто и нет никого. Пошли к Любаньке, а та на пороге уже ждет:
Это Вера у них взяла. Сама к ней пойду, поговорю по-хорошему.
Мы с тобой, уж заставим, напирают стояновские.
Любанька на них глянула у кого палка в руке, а кто и с ружьем явился. Лица со страху бледные, злые, а в глазах даже радость какая-то, точно на охоту вышли.
Сидите, говорит, по домам. А то и вас заберут. Вон уже не одного, а двух сразу увели, во вкус вошли, значит.
Дождалась Любанька сумерек, в платок пуховый до глаз замоталась и к дому подруги своей заклятой пошла. Что потом было это уже только с ее слов известно, может, и врала.
Рассказывала Любанька, что взяла с собой живой огонь свечку церковную, чтобы посмотреть, кто это в темноте куролесит и людей забирает. Только вышла на улицу видит, как вокруг девки и парни в белых сорочках бродят, все незнакомые. Увидели Любаньку по кустам попрятались, по канавам, камни стали кидать, свечку из рук выбить норовят. А Любанька идет и бормочет:
Как огонь невредим, так и я цела
Почти всю улицу прошла, и вдруг выбегает к ней девочка, худенькая, черненькая, волосы чуть не до колен.
Любонька, Любонька, это ж я, Катя
Любанька застыла сестра перед ней младшая, любимица, лет двадцать назад от скарлатины померла, на Русальную неделю.
Любонька, пойдем с нами на березке качаться.
Засмеялась, а потом рот вдруг распахнула дырой черной, так что подбородок до ямки под шеей упал, и дунула холодным, затхлым, как из-под земли прямо на свечку. Любанька пламя укрыла на груди, и платок затлел, и руку обожгла, но на самом кончике огонек уцелел. Другой рукой Любанька сорвала чернобыльник, вся обочина им заросла, и в сестру швырнула:
Хрен да полынь, плюнь да покинь!
Катя взвизгнула, лицо у нее перекосилось, нос крючком согнулся, глаза запали. И сгинула, моросью рассыпалась.
Любанька до Вериных ворот дошла а там все так же игла торчит, не пускает дурного человека это Любаньку, значит. Тогда она свечку кверху подняла и через забор полезла. Ободралась вся, матом изошла, но перевалилась все же на ту сторону, а платок так на заборе и остался.
В дом Любанька зашла а там грязь, тряпки навалены, воняет. Пошла искать и в дальней каморке Веру нашла сидит в углу, трясется, вокруг лампадки горят. А посреди каморки Пава в своей кроватке, еле умещается. Огромная выросла, не три года ей на вид, а все десять, и красивая девчонка глаз не оторвать. Кожа белая, волосы шелковые, а глаза не по-человечьи глядят, души в них нет. Вокруг кроватки крошки, кости обглоданные, потроха какие-то, мухи летают. Пава Любаньку увидела, руки к ней тянет и стонет:
Е-есть хочу, тетенька
Тут Вера очнулась, поднялась и к дочке своей, от Любаньки ее загораживает.
Ведьма! орет. Чего к людям вламываешься?
А Пава ее за руку цап, до крови вгрызлась. И заметила Любанька, что все руки у Веры искусаны, и на шее от зубов следы, и на щеке, а сама Вера тощая, одни кости остались.
К каким людям, Веронька? Сожрет она тебя, а родня ее все село изведет! Посмотри какая она дочка тебе?
Вера разревелась:
Доченька, доченька!.. Одна у меня, нет больше никого!
Пава свое тянет:
Е-есть хочу
А у самой тоже слезы из глаз побежали. Любанька Веру обняла, от кроватки оттащила и шепчет:
Верни подменыша, Веронька. Вон подружки ее на улице воют, зовут, а сегодня день последний, дальше им гулять не дозволено. Они ж вместо нее живых уводят, Веронька. Верни подменыша
А Вера кричит:
Не подменыш она, а доченька моя!..
А она к тебе приходить на Русальную неделю будет с подружками. Не сможешь ты ее всю жизнь тут держать. В окно погляди, кто там по улице ходит, ты ж все Стояново с ними рассорила. Всех погубишь, Веронька! Худо им без нее, и нам худо, и ей глянь, души нет, а плачет, к подружкам хочет. Ты ж и ее мучаешь
Вера руками всплеснула, а сама заливается:
Ведьма ты чертова!..
Полезла за печку и достает рубашечку маленькую, белую. Пава ее увидела, ручками забила, засмеялась. А Вера и рассказала, как ходила на Русальную неделю у беленьких ребеночка просить, они же и сами подкидывают, думала может, так дадут. И увидела на ветке люльку из бересты, а в ней младенчик в рубашечке хорошенький, улыбается. Вера про все забыла, люльку схватила и бежать. А дома рубашечку спрятала, потому что беленькие без одежды своей уйти не могут, и полыни под пороги насовала, чтоб в дом не зашли
Надела Вера на Паву рубашку, а ткань тянется, до самых коленок дошла. Пава прыгает, радуется, бормочет что-то по-своему. Любанька выдохнула, к стенке прислонилась думала ведь, что ни за что ей Веру не уговорить, раз та три года держалась.
Вера к ней повернулась и говорит:
А ты за мной не ходи, ведьма. Мое дело, поняла?
Поняла.
И Вера вдруг Любаньку обняла, поцеловала, мокрое на щеке осталось. А Пава еще и за плечо Любаньку зубами прихватить успела.
Ушли они, дверь хлопнула. Любанька рассказывала сначала тихо было, а потом вдруг зашумело на улице, закликало, точно птицы слетелись, топот поднялся. Пронеслось мимо дома слева направо к лесу, значит, и снова стихло. И собаки залаяли вовсю, а до этого сколько дней сидели, в будки забившись, и поскуливали только.
Врала Любанька или нет, а только пропали в ту ночь и Вера, и Пава. Все Стояново потом обыскали, когда осмелели в лес пошли искать, а потом и милицию вызвали. Ни следа не осталось, только кофта Верина, вязаная, у самой опушки валялась, в малиннике. Куда обе делись никто не знает.
Больше никто на Русальную неделю не безобразничал. А Любанька до самой своей смерти накануне Троицына дня стол накрывала, двери распахивала и окна настежь. Говорила сестру свою названую с племянницей в гости ждет.
3. Обдериха
Эта история случилась, когда в Стоянове местных и не осталось почти, одни дачники. Все в город рвались, а городские наоборот приезжали, восхищались и скупали просевшие дома. Место хорошее, река, доехать нетрудно. Сломают дом дачку построят, кто деревянную, кто кирпичную. А кого особо к деревенской жизни тянуло старый дом подновят и живут, к корням, значит, припадают.
Парень один, Шурик, чуть не каждое лето в Стояново к бабке ездил. Байдарка у него тут своя была, велосипед, удочки. Потом вырос, женился, дом бабка ему завещала. С одним условием только чтобы он баньку, что за домом в лопухах и крапиве стояла, не трогал. Сто лет банькой никто не пользовался, не видать из-за зелени, а старушка уперлась: не ломай, пусть ее. Шурик покивал и забыл.
Померла бабка. Шурик с женой, Инной, дочку маленькую в городе с теткой оставили и приехали хозяйство осматривать. Хороший дом, по соседству от Любанькиного стоял, только Любаньки к тому времени не было уже давно. Выкосил Шурик двор ну и, конечно, в баньку уперся. Приземистая, крохотная, как в ней мылись непонятно. Зашел внутрь темно, доской гнилой пахнет. Шурик по стене рукой провел и прямо у двери за щепу зацепился, кожу рассекло, капнуло кровью на пол. Шурик разозлился а мужик он здоровый был, дверь ухватил, пошатал да и выломал. Жена кричит:
Чего это ты там крушишь?
Баньку ломаю. Сауну сделаем, финскую.
Денег на сауну у Шурика, конечно, не было, но он все равно размечтался, как в сухом жаре нежиться будет. И тут вдруг померещилось ему странное будто прыгнул на него кто-то со спины. И плечи сдавило, и живот, точно сдавили крепко, и в груди екнуло. Испугался Шурик, что это ему от духоты и гнили с сердцем нехорошо стало, вышел побыстрее на свежий воздух прошло.
Решили Шурик с Инной, что оформят все, денег накопят, а на будущую весну приедут сюда, дом подновят, цветник разобьют в общем, наведут порядок.
Когда в город возвращались все в багажнике постукивало что-то. Жена Шурика думала, что это банки с унаследованными от бабушки соленьями поставили неплотно, переживала разобьются еще, все загадят, и огурцы жалко, специально для них бабуля закатывала.
Приехали, стали вещи разбирать банки целы. Зато внутри багажника обшивка в двух местах изодрана, будто когтями. Решили может, кот запрыгнул, пока машина за воротами открытая стояла.
Пошла Инна с дороги помыться а кран вдруг фыркнул да как брызнет кипятком. Еле увернуться успела, в ванне поскользнулась и колено ушибла. Ну, конечно, выговор Шурику сделала, что хозяйством пора заняться и кран наконец поменять. На том и успокоились, спать легли.
Утром приходит Шурик зубы чистить а в ванной на полу веник банный лежит, сухой, старый совсем. Сроду они такого в доме не держали. Шурик удивился сильно, а потом решил, что это, наверное, жена из Стоянова сувенир привезла пошутила. Схватился за веник и чуть от боли не завопил. Веник колючий оказался, из шиповника, что ли для особых ценителей, наверное. Надел Шурик перчатки толстые, веник в мусоропровод выкинул и на работу ушел. Думал вечером жене все про подарочек высказать, но забыл за делами.
Дочка Шурикова обычно крепко спала, тихонько. А после той истории с веником пришла вдруг к родителям ночью и мать за плечо трясет:
Мам, мам, там ходит что-то.
Инна спросонья испугалась, вскочила, прислушалась тихо.
Да вот же, скрипит, мамочка. И шуршит чем-то.
Мать слушала, слушала, в коридор даже вышла ничего нету. Только у соседей где-то вода шумит моются. Сказала дочке, что это мыши, наверное, шуршат. Дочка насупилась:
Мыши маленькие, а это большое
К себе спать идти отказалась, в родительскую кровать залезла, раскинулась звездочкой, а Инне на краешке пришлось дремать.
На следующую ночь зато не только дочка проснулась, но и Шурик с женой аж подпрыгнули. Выло что-то в квартире громко, тоскливо, с рыком, точно собака издыхающая. А Инне еще и почудилась у двери, возле шкафа, фигура бабья, костлявая и будто бы голая совсем. Моргнула исчезло видение, на тени распалось. А тут и Шурик сообразил, что воют-то трубы в ванной. Побежал смотреть, что случилось, и в коридоре темном, на всем скаку в торец двери влетел, ванная открыта оказалась. Да еще и проскребло ему что-то по шее, может, за крючок зацепился в темноте. Шурик в ванную зашел, свет включил, в зеркало глянул полоса кровавая до самой переносицы идет, а на шее ссадина, ровная такая, странная, будто кожу чем-то прямо срезало.