Мясистый боровик показался из-под почерневших листьев прямо перед Курепычем. Тот наклонился, деловито сгреб его в корзину и тут же заметил рядом еще один, а чуть подальше, у кустов второй. Причем чуткое ухо Курепыча уловило тот самый скрип, и он заметил, как шевелятся листья под напором грибов, растущих с невиданной скоростью. Он собрал их, а впереди уже маячили другие, уводя его по дорожке из крепких бурых шляпок все глубже в лес.
Заросший таволгой овраг распахнулся перед Курепычем внезапно, тяжелая корзина качнулась, и он с трудом вернул равновесие. Но боровики росли прямо на крутом обрыве, сбегая грибным ручьем вниз, ко дну оврага. Курепыч срезал парочку, потянулся за следующими и поскользнулся. Пахучая таволга приняла и опутала тяжело рухнувшее тело, хрустнула неудачно вывернутая нога. И грибные нити устремились со всех сторон к потерявшему сознание Курепычу
Искать его начали дня через три, когда забеспокоились родственники. И нашли довольно быстро в том самом овраге. Только на человека Курепыч был уже совсем не похож. Из глазниц его росли тонконогие подберезовики, лицо чешуйчатой коростой покрыли опята, тело усыпали трутовики и сыроежки, на животе розовели волнушки, а на гениталиях чернели мокрые навозники. Вот тогда и завизжал самый молодой из ментов, помимо собственной воли жадно втягивая ноздрями вкусный грибной запах.
Потом этот дурень клялся, что Курепыч был еще жив, когда его нашли. И что он будто бы шевельнулся и приоткрыл рот, а на языке у него лопнул с облачком зеленоватой пыли перезревший дождевик.
Февраль
Мокрые хлопья в рыжих лучах фонарей. То ли снег, то ли дождь, не поймешь сопли небесные. Вот и у Тёмки вечно сопли, корочка под носом, и в кого только таким хилым растет. Не сын, а макаронина вареная. Олег его на дзюдо недавно записал, чтоб мужиком рос, дзюдо это ж и сила, и дисциплина. Сходил пару раз, вернулся в синяках, ревет: не хочу не буду. И в кого он такой, не в Машку же. Машка бой-баба, два метра ввысь, полтора вширь, голос как у старшины, всю жизнь Олегу испортила. Была-то, конечно, да тростиночка, с косой толстенной, глазки в пол. А теперь косы нет, сама толстенная после родов, говорит. Уж сколько лет как родила, а все вширь ползет да ползет. А на работе секретарша новая ну вылитая Машка в юности. Только как Олег к ней подкатит сам-то тоже хорош, плешивый, с брюшком, пятый год на той же должности. Разве после работы подкараулить и в сугроб. Небось, шубку носит, мягкая будет под пальцами, шелковистая. А подойдешь спросить что-нибудь губки подожмет, глазки холодные, даже не пытается вежливость изобразить. Не уважает. Никто его на работе не уважает, знают, что никуда он от них не денется. Жена, сын, кредиты. Зарплату, говорят, скоро урежут. А куда ее урезать, она по факту-то уже вполовину сама урезалась. Евро всё эти с долларами. Пухнут и пухнут, как Машка. Это они там в Америке нарочно больше печатают, чтоб всю нефть скупить. А потом продадут нам же втридорога. И Сирия эта еще. Где это вообще Сирия. Раньше и в Египте отдыхали, и в Турции, Машка затихала, Тёмка здоровел вроде, плавать учился. А теперь везде Сирия, никуда нельзя. И в новостях то дна достигли, то потолок пробили. И никто не поможет, никто не уважает Это ничего, это февраль, в феврале всегда хуже всего, пережить надо.
Впереди замаячила женщина в шубе. Высокая, статная вылитая секретарша та, которая на Машку в юности похожа. Олег воспрял: ну наконец-то хоть что-то хорошее. Хрустнул плечами, весь подобрался и ускорил шаг. Сейчас догонит ее, мягонькую, а там как раз сквер будет справа. Олег нащупал в нагрудном кармане любимый нож складной, немецкий. Талисман его: за все годы, что находили по городу на излете зимы растерзанных женщин в шелковистых шубах, никто еще Олега не выследил.
Осина
Весна опять не зашла. Подернулись льдом дачные пруды, острые зеленые ростки умерли, едва родившись. Только-только оттаявшие, выползшие из своих городских нор немногочисленные дачники снова уезжали. Апрельские заморозки со снегом, с минусом, со вновь отвердевшей землей это было уже совсем возмутительно, но климат, как и времена, не выбирают. Две или три машины прохрустели заледеневшей грязью, направляясь к воротам и поселок снова стих.
«А я останусь», ехидно подумал Андрей. Он всегда, выпив к вечеру, чувствовал себя остроумным, саркастичным, ехидным. Ну и хорошо, что уезжают испугались мороза, городские цветочки. Значит, теперь это полностью его территория. Хочешь голым бегай, хочешь на луну вой. И до деревни, где магазин, всего-то километр ходу. К тому времени, как потеплеет и вернутся дачники, он выловит в прудах всех ленивых, голодных с зимы карасей, выпьет весь запасенный коньяк и наконец-то примется за работу.
На дачу Андрей ездил вроде как работать рисовать. Подальше от семьи и истерик задерганной гормональными скачками жены.
Дача была хорошая, утепленная, недалеко от пруда. Летом и огород приличный, Андрей за ним ухаживал, даже сажал всякую экзотику вроде арбузов и розмарина. Вот это работа, когда видишь плоды трудов своих, собираешь их. Рисовать и выращивать это работа, а все остальное от лукавого.
Только осина, которая росла у забора, очень Андрею не нравилась. Трусливое дерево, иудино пристанище, нервно шелестящее листьями даже в самую безветренную погоду. Андрей все чаще подумывал о том, чтобы срубить дурную осину, но никак не решался.
Вечером он, пошатываясь, вышел из нагретой дачки в ледяную пустыню. По снегу шел, точно Христос по воде крепкий наст выдерживал грузное тело. Синеватый, резкий свет ущербной луны заливал все вокруг, и было так странно, что каждую мелочь, каждую веточку видно этой зимней, по сути, ночью.
Андрей вышел на середину участка и остановился, вдыхая тишину. Но спустя минуту дрожащий шелест заглушил ее. Дурное дерево осина опять шуршало у себя в углу. Ведь еще бабка покойная говорила в свое время, что надо ее выкорчевать, потому что не будет счастья в доме, рядом с которым осина растет. А он все не решался.
Андрей вышел на середину участка и остановился, вдыхая тишину. Но спустя минуту дрожащий шелест заглушил ее. Дурное дерево осина опять шуршало у себя в углу. Ведь еще бабка покойная говорила в свое время, что надо ее выкорчевать, потому что не будет счастья в доме, рядом с которым осина растет. А он все не решался.
Тьфу, шевельнул замерзшими губами Андрей, глядя на гладкий толстый ствол. Тьфу на тебя!
Когда шел обратно в дачу, наст как будто громче под ногами хрупал. Андрей даже замер на пару секунд и услышал у себя за спиной: хруп-хруп-хруп. Обернулся торопливо никого, только луна горит холодным огнем наверху. Андрей сделал еще несколько шагов.
Хруп-хруп, это он. И дополнительно, меленько, не в такт: хруп-хруп-хруп.
Видно, тает наст, ломается, скоро потепление.
Спал плохо, коньяк жег нутро, просился наружу. Снился дед из соседней деревни Геной его звали. Раньше Гена к Андрею часто захаживал то просто компанию составить, а то и сам приносил бутылку. Вот и во сне Гена распахнул дверь, впустив обжигающий холод, уселся на табурет и золотой свой зуб ощерил:
Наливай, а то околдую.
Это всегдашняя его присказка была. Дед Гена рассказывал, что он-то сам нормальный мужик безо всяких мракобесий, тракторист на пенсии, а вот отец его и другие по той линии на самом деле колдунами были. Ну, то есть в деревне так считали. А на любом празднике, свадьба то или крестины, колдуну обязательно первым надо налить иначе такое нашепчет, что мало не покажется.
Околдую, ухмыляясь, сверкал зубом дед Гена.
А ну, пшел! крикнул, грозя ему валенком, Андрей и проснулся.
По полу дачи ощутимо тянуло холодом, а в прихожей даже обнаружился присыпавший обувь снег. Андрей удивленно уставился на дверь похоже, вчера он забыл ее запереть на ночь. Образовалась щель в несколько пальцев шириной, и через нее не только снега намело, но даже узкий язычок льда прополз, приморозился к полу. Андрею пришлось отколоть его, чтобы закрыть дверь.
Днем Андрей работал. Рисовал тот самый пруд за дачей: лето, зелень, ивы вокруг, на берегу рыболов с удочкой. Сидит на складном стуле, ногами напряженно так в землю уперся видно, клюет у него, приготовился подсекать. В тишине и покое работалось хорошо, только ближе к вечеру, когда зашумел за окнами ветер, появился какой-то посторонний, раздражающий звук. Холодная буря, несущая зиму обратно, гудела ровно и почти умиротворяюще, а этот звук был дробным, громким и раздавался чуть ли не в самой даче. Андрей, неохотно вынырнув из своей летней картины, взглянул на окно и вздрогнул.
Ледяная прозрачная рука с хорошо видимыми красными жилами настойчиво стучала в стекло. И Андрею уже чудилось, что он различает на коротких пальцах неровные лопатки ногтей, когда он наконец понял, что это просто обледенелая ветка краснотальника, согнувшаяся под тяжестью своего прозрачного панциря.
А сразу за кустом краснотальника высилась осина, качалась на ветру, ее ветви тоже поблескивали ледяной коростой. И когда Андрей снова взглянул на свой рисунок, очертания спины рыбака показались до того знакомыми, что он смял лист и бросил под стол.
После полуночи опять явился дед Гена, хотя Андрей думал, что выпил достаточно, чтобы не видеть снов совсем. Низенький, юркий Гена носился по даче, распахивал шкафы, выдвигал ящики и все грозился околдовать, если ему сей момент не нальют. Дверь он, разумеется, снова не открыл, да еще и окна пораспахивал опять, мол, тут в духоте сидишь, рисовальщик. Наконец обнаружил под мойкой непочатую бутылку и с наслаждением к ней присосался.
Это дед Гена научил Андрея ловить голавля на пареный горох и пить, не закусывая. Хороший он был, в общем-то, мужик, пусть и со странностями. При разговоре, например, никогда прямо не смотрел, все глаза отводил и сам себе как будто подмигивал. То чуть не каждый день приходил, то две недели ни слуху ни духу. Кошек отчего-то боялся. Взрослый, старый уже мужик а боялся кошек. А змей, наоборот, любил даже являлся иногда с ужиком в кармане. И еще рисовать себя Андрею запретил, даже по памяти. Знал, что у того руки чесались такой дед колоритный, морда хитрющая, сам смуглый, остатки бороды белые-белые, как снег, и нос набок.
Забившись под одеяло, Андрей молча наблюдал, как привидевшийся ему дед Гена заглатывает коньяк. Дорогой, между прочим, дагестанский. В даче становилось все холоднее, из застывшего на морозе носа потекло. Наконец Андрей не выдержал: