Святитель Николай был архиепископом в Мирах, городе ликийском, жил в 4-м столетии от Рождества Христова. Родителями его были благородные и верующие Феофан и Нонна. С самого рождения он в постные дни, среду и пятницу, не вкушал материнского молока. Воспитание получил под надзором дяди, епископа Патарского, с детства полюбил уединение, молитву в храме, уклонялся от мирских увеселений. Потом стал монахом и по указанию самого Бога был избран в архиепископы. Во время гонений на христиан во времена Диоклитиана был заключен в темницу, откуда освобожден был императором Константином. Присутствовал на 1-м Вселенском соборе, где выступал против ереси Ария.
В сане архипастыря святитель Николай прославился великим трудолюбием, милостью ко всем нуждавшимся, доступностью и благотворительностью. Двери его дома были открыты для каждого. Помогать бедствующим, спасать погибающие души было особенно любезным ему делом. Один бедный человек, не имея чем питаться, помышлял уже выдать в беззаконный брак трех дочерей. Но святитель тайно ночью три раза приносил ему узелки с деньгами и клал на подоконник. И таким образом спас семейство от духовной погибели. Однажды уже поднят был меч палача над головами осужденных, но святитель явился на место казни и защитил невинных. Страждущие призывают его на помощь в молитвах, и Господь часто прославляет имя своего праведника исполнением таких молитв.
Протоиерей Иоанн Бухарев
Пётр Ширяев. Никола Русский
Видишь эту икону? Вон ту, с темным ликом, в серебряной ризе с золотыми кружочками по краешку? Это наша, семейная, родовая Давно она у нас. С каких времен сама не знаю. А только с прапрадедушкой твоим, Николаем Петровичем, секунд-майором, под Измаилом она была. Это верно. Когда пошли наши на штурм бусурманской крепости, твой прадед на шею ее себе поверх мундира надел, милости Николы Заступника себя поручил. И уберег его Святитель Русский: залез прадед твой на стену, а янычар ему в грудь копьем наметил. Замахнулся уже, но увидел лик Угодника, устрашился, копье свое бросил и убежал. Поэтому и золотые кружки по краям оклада, а наверху, видишь, крест? Это орденский крест, за взятие Измаила, а кружки пуговицы с прадедова мундира. Они позолоченные были. Теперь пообтерлись, конечно. Много времени прошло А риза из турецкого серебра, какое в Измаиле взяли. Прадед твой, как вернулся из похода, тогда и отлить ее приказал, пуговицами украсил и награждение свое, государыней дарованное, Святителю принес.
Прими, Заступник, не мне эта честь, а тебе, твоею помощью басурман низвержен.
Так рассказывала мне моя бабушка, обыкновенная русская бабушка, какие в каждой семье были, есть и будут. В каждой. Разница в них лишь в том, что одни были в букольках и чепцах, а другие в полинялых темных платках на седых космах. Есть они и теперь, ибо они неистребимы, так же как неистребимо само наше прошлое, которое они несут в себе и бережно хранят.
Была такая бабушка и у Пушкина. О ней много писали, и ее имя знают. Были такие и у его михайловских мужиков. О них ничего не писали и их не знают. Но так же повествовали они о неистребимом, неугасимом прошлом, то скорбном и страшном, то радостном, светлом и благостном. И также, как я в те годы, слушали, слушают и будут слушать их внучата.
Извечна возлюбленная в нашей юности, извечна и бабушка в нашем детстве.
Я слушал ее и видел так ярко, как это бывает только в детские годы и секунд-майора, махающего блестящей шпагой, и страшного, огромного янычара с тяжелым копьем А между ними Седенького старичка, заслонившего собой грудь прадеда Видел
А бабушка плела дальше свое тихоструйное кружево.
Первый год, как я за деда твоего замуж вышла мама твоя еще не родилась, страшеннейший пожар приключился. Загорелось в овине, в овинах тогда еще хлеб сушили. Потом и на строения пламя перекинуло. Дым ничего не видать. Все как обезумели: орут, кричат без толку. Скотина ревет по дворам. Столпотворение! Крыши-то соломенные тогда были от них огненные «галки» летят ветер
Под Твою милость, Чудотворец, прибегаем! Оборони!
Взяла я тогда этот образ из кивота и стала с ним насупротив ветра.
Оборони, Святитель, Заступник!..
И что ж ты думаешь? зацветало улыбкой лицо бабушки. Не попустил! Заступил Угодник! Дымом, меня душит, искрами палит, а я стою Капот от искры затлеет отряхну, приглушу ладошкой и стою.
Глядь, и ветер назад повернул. Стихать стало. А я все стою. Так и миновалось. Услышал меня Чудотворец и приспел с помощью.
В редкой русской семье не хранилось таких преданий о чудесах, совершенных Угодником Мирликийским, и в редком доме, хоромах или избе не было его иконы.
Эти предания тянулись крепкими нитями из прошлого в современность, крепили связь меж веками единство жизни и истории русского народа. Нет числа этим преданиям. Они всюду, в каждом углу Руси. В каждом городе и в каждой глухой деревушке есть свой собственный сказ о чуде Святого Николы.
Древнейший из них, вероятно, Киевский, о Николе Мокром, связанный с первым на Руси храмом, воздвигнутым в начале XII века в честь вросшего в русскую жизнь Чудотворца.
Ватагу рыбаков на Днепре застала буря. Ветер ревет, хлещет дождь. Сорваны паруса, сломано правило, да и как управить им по таким волнам? Спасение только в чуде.
Погибающие рыбаки взмолились тогда к тому посреднику между Господом и людьми, весть о котором в те годы едва лишь достигла Руси к Николе Чудотворцу. И видят: сталу сломанного руля седенький старичок и повел их ладью к берегу по ревущим волнам А ветер бушует, дождь все хлещет и струями стекает с лица старичка.
Привел. Спаслись. И в память спасения воздвигли храм, а в нем образ Заступника, такого, каким видели они его во время бури правящего рулем, залитого дождем и брызгами волн, мокрым.
Этот образ погиб при одном из разгромов Киева, но церковь стояла и хранила свое имя Николы Мокрого до наших дней. Сохранилась ли она теперь, при разгроме Киева не знаю.
Никола Угрешский, Никола Можайский, Никола Белевский, Тихвинский, Устюжский Сколько храмов его имени воздвигнуто на Святой Руси? И каждый из них хранит не одно, но множество преданий о совершенных Святителем чудесах.
Современный человек с размельченной, затертой, как монета, душой, иссушенной и обескровленной всевозможными «измами», утратил силу для живого представления о чуде, хотя жадно рвется к нему, тоскует о нем. Не случайно же в атеистическом Париже десять тысяч всевозможных «чудотворцев», «ясновидящих» и гадателей
Это парадоксально, но наиболее яркие проявления веры в чудо Господне мне приходилось видеть теперь в СССР. Там эта вера еще живет в людских сердцах. Быть может потому, что именно там, в безысходности социалистического быта, творящиеся и в наши дни чудеса заметнее, ярче, чем в тусклой, сытной обывательщине Запада.
Из книги «Никола Русский.
Это парадоксально, но наиболее яркие проявления веры в чудо Господне мне приходилось видеть теперь в СССР. Там эта вера еще живет в людских сердцах. Быть может потому, что именно там, в безысходности социалистического быта, творящиеся и в наши дни чудеса заметнее, ярче, чем в тусклой, сытной обывательщине Запада.
Из книги «Никола Русский.
Италия без Колизея»
Глава 17. Рождество Христово
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров лишних,
Вот пропели петухи
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник,
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
С ней несут цари Востока
Злато, смирну и ливан.
То были времена чудес,
Сбывалися слова пророка:
Сходили ангелы с небес,
Звезда катилась от Востока,
Мир искупленья ожидал
И в бедных яслях Вифлеема,
Под песнь хвалебную Эдема,
Младенец дивный воссиял,
И загремел по Палестине
Глас вопиющего в пустыне
Святая, Богом благословенная ночь опустилась над Вифлеемом. Спали мирным сном жители Вифлеема и народ, пришедший на перепись. Дремали пастухи вифлеемские у спящих стад своих, звезды небесные мерцали тихим светом, как всегда, а между тем такой ночи не было никогда и никогда не будет от создания мира, ибо в вертепе, в загоне для скота, Пречистая Дева Мария родила нам Господа нашего Иисуса Христа.
Внезапно тьма ночная рассеялась, и воссиял свет ярче всякого света. Свет, который рассеял всю ночную тьму. И вдруг предстал пред пастырями ангел Господень, «и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился нам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях. И внезапно явилось с ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога, и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2, 9-14).
Так отметил Сам Господь эту великую ночь, ночь Рождества Христова.
А люди ничего не знали о том, что совершилось величайшее из всех событий в истории рода человеческого. Узнали только пастыри и побежали, побежали туда, куда указал им ангел, и поклонились первые родившемуся Спасителю
Совсем иным, но тоже чудесным образом открыл Господь Бог великую тайну сошествия на землю Своего Предвечного Сына волхвам, мудрецам ученым, еще не знавшим Истинного Бога. И чудесным явлением звезды побудил Он их пойти в дальний путь и поклониться Воплотившемуся Сыну Божию, Спасителю мира.
Кто были эти восточные волхвы? Они были весьма выдающимися учеными древнего мира, глубокими и непрестанными наблюдателями звездного неба, движения и течения звезд.
Средства, которыми обладала их наука, были несовершенны. Они не имели мощных оптических приборов, которыми обладают нынешние астрономы, но были знакомы с математикой, дающей понимание движения звезд и планет.
Богу было угодно привлечь умы и сердца этих древних ученых к Рождеству Господа Иисуса Христа.
Святитель Лука (Войно-Ясенецкий)
Из проповедей о Рождестве Христовом
Николай Лесков. Жемчужное ожерелье
Глава первая
В одном образованном семействе сидели за чаем друзья и говорили о литературе о вымысле, о фабуле. Сожалели, отчего все это у нас беднеет и бледнеет. Я припомнил и рассказал одно характерное замечание покойного Писемского, который говорил, будто усматриваемое литературное оскудение прежде всего связано с размножением железных дорог, которые очень полезны торговле, но для художественной литературы вредны.