Православные праздники в рассказах любимых писателей. Круглый год - Владимир Михайлович Зоберн 32 стр.

 Да, я узнал бы тебя тоже, где б ни встретил и в каком бы виде.

Евлалия подняла голову.

 У тебя слезы? Алексей, у тебя на глазах слезы?

Через несколько времени он сидел с ней рядом на скамейке, как всегда покойный. Говорил негромким, ровным голосом.

 Слушай, Евлалия. Семнадцать лет назад я ушел от тебя и из этого дома. Так повелел Господь. Мне не дано было семейной жизни. Я жил нищим в храме Богородицы. И я молился. Я видел бедных и богатых, злых и добрых, святость и безумие. И мне был дан знак уйти оттуда. Я хотел отплыть в Таре. Пречистая привела меня на родину. Я знаю, ты верна мне, ты все прежняя Евлалия, и ты должна молчать. Ты никому не скажешь, кто я. Помни, ныне я последний здесь, я буду делать черную работу, никому не может быть трудней, чем мне.

Евлалия поцеловала ему руку Я всегда знала: ты святой. Ты пришел спасать родину и нас всех. Да, я знаю. Я верна тебе.

Аглая умерла давно, и в управлении всем домом место ее заняла Евлалия. Она легко усвоила спокойную серьезность и внушительность предшественницы. Но теперь низший раб хозяйства был собственный ее муж. Никто не знал об этом. Может быть, Аглая и узнала бы его. Но у других не было к нему любви его не замечали.

Потому ли, что напомнил отцу смутно сына, Алексей вначале получал кушанье со стола Евфимия и был предложен даже ему услужающий. Он отказался. Мыл посуду, таскал воду, подметал, выносил нечистоты и у каждого старался взять труднейшую работу, облегчить кого возможно. Всех называл братьями. Ухаживал за больными, заступался за детей и слабых. Сам чинил одежду, спал в бывшей собачьей конуре на досках. Из рабов некоторые удивлялись на него. Большинство смеялось и негодовало.

 Вольный, а туда же лезет, в нашу шкуру. Дурачок, наверное, зашибленный.

 Не дурачок, а просто он прикидывается. Вот, посмотрите, стащит что-нибудь, сбежит, а мы останемся в ответе.

И его дразнили, случалось, и обливали помоями. Когда уходил в конуру, дети собирались вокруг, лаяли, кричали:

 Выходи, дам косточку!

Евлалии он не позволял заступаться за себя. Она и понимала его, и не могла спокойно видеть все. Ночью, потихоньку, приходила к конуре, плакала и целовала его руки. Потом шла к себе в спальню, и служанка думала, что она бегает к любовнику. А она медленно сгорала. Раб засыпал, с влажными глазами и душой легкой. Он видел ее синие зрачки, милый стан широкоплечий, ногу полную, весь облик, с юности чудесный.

Но и менялся самый облик. С удивлением замечал Евфимий все беднее, строже стала она одеваться, отпустила на свободу несколько своих рабынь, питалась хуже, меньше занималась по хозяйству, чаще уходила одна в город там, в приходе св. Пуденцианы, завелись у ней особые друзья.

Но и менялся самый облик. С удивлением замечал Евфимий все беднее, строже стала она одеваться, отпустила на свободу несколько своих рабынь, питалась хуже, меньше занималась по хозяйству, чаще уходила одна в город там, в приходе св. Пуденцианы, завелись у ней особые друзья.

 Дочь,  говорил Евфимий,  ты начинаешь увлекаться. Я понимаю доброту и помощь неимущим я и сам, сколько могу, помогаю. Но во всем мера. Вспомни бедного твоего мужа. Оттого он и погиб, что не знал меры.

 А может быть, он вовсе не погиб. Быть может, мы, отец, в этом дворце, с нашими виллами в Тибуре, Вайях,  ближе к гибели, чем он

 Ну, это уж преувеличения!

Евлалия вдруг вспыхнула и покраснела.

 Отец, я лишь теперь и начинаю понимать жизнь ближе вижу ее. Вся моя молодость прошла в теплице. И вы, прекраснейший, добрейший человек, разве вы видите действительную жизнь? Вы видите дворцы, сады, приятные обеды, музыку и разговоры за вином и шахматами вы взглянули бы туда, где настоящий Рим, на Целии, на Эсквилине, на Трастевере Ах, Рим велик, но и ужасен!

Евфимий развел руки.

 Как и мир вообще. Я не ребенок, как ты думаешь. Но лбом стену не прошибить.

 Я вчера видела девочку Наши спасли ее дьякон Петр и другие. Ее должны были продать Корнелию Руфу он бывает в нашем доме!

 Уж и продать. Опять, наверно, преувеличение.

 Нет, это правда, Рим, да и мир,  прибавила Евлалия с каким-то странным выражением,  нуждаются вообще в героях и заступниках. Мы христиане только по названию. Впрочем, святые есть мы лишь не знаем их.

Такие разговоры мало нравились Евфимию. Он уходил в домик на берегу Тибра, где ему уж не мешали жить как нравилось и видеть что хотелось.

 Издавна привыкли громить Рим за распущенность, богатства и жестокости,  говорил он философу, раскладывавшему перед ним шахматы.  Понятно, Рим не агнец. И надо признать, что в откровении апостола Иоанна есть кое-что  Он сделал первый ход.  Но души, склонные к восторженности, раздувают

Евфимию меняться было уже поздно. Мирно, как и прежде, разыгрывал он свои партии, а годы шли по-прежнему, не быстро и не медленно.

По-прежнему жил Алексей в своей конуре, и чем старше становился, тем все деятельнее: работал сам, работал за других, слабейших, утешал обиженных, мирил поссорившихся, ходил в храм св. Пуденцианы, помогал Евлалии в делах благотворения и подолгу молился на досках своего дома, ночью. Его уж не дразнили и не обижали. Напротив, дети приходили с ним играть по вечерам или спасались под его защиту от побоев. На крыше конуры сидели голуби. Ни ястреб и ни кошка не могли здесь тронуть их, они курлыкали и ласково садились Алексею на плечо, на руку, как когда-то в дальнем храме Богородицы.

И так прошло много лет. И никто не узнал, кто этот странный нищий. Когда же наступило ему время уходить, то он позвал жену, сказав:

 Дай мне кольцо, которое я отдал тебе в день венчания. Господь зовет меня, я знаю. Я его надену.

Евлалия заплакала и поклонилась ему в ноги.

 Господин, зачем ты оставляешь нас так скоро?

Алексей погладил ее волосы.

Хотя и болен был, не уходил из конуры. Дети носили ему пищу, голуби держали у его одра почетный караул.

А в один день в алтаре храма св. Пуденцианы голос произнес на литургии:

 Приидите ко мне, все труждающисся и обремененнии и Аз упокою вы.

Народ смутился и стал на колени.

 Пойдите и ищите,  продолжал голос,  человека Божия и просите его, чтобы он молился за Рим.

И опять добавил:

 А найдете вы его в доме Евфимия.

И тогда народ с епископами и священниками пошел к дому Евфимия, а диакон Петр, вдохновленный, вскричал:

 Это, наверное, тот, что ходил к нам со своею госпожой.

И он повел всех к месту, для него знакомому. Их встретила Евлалия. В гробу, рядом с конурой, лежало тело Алексея, все в цветах. Дети плакали, стоя на коленях. Голуби безмолвной вереницею сидели по всему краю гроба. А ласточки, виясь над ним, пели псалом. Диакон Петр вскричал:

 Да это Алексей! Мой ученик!

И со слезами он упал ко гробу. Лицо усопшего стало так юно и прекрасно, и он вновь так походил на Алексея прежнего его тотчас узнали все, кто сколько-нибудь прежде знал. И прибежал Евфимий и заплакал тоже, тоже целовал. В руке Алексея была грамота, таинственными буквами, не человеческой рукою писанная:  Алексей Божий человек простота, любовь, смирение и бедность.

Тогда все поняли, что он святой. Евфимий не имел уже силы упрекать Евлалию, что скрыла от него о сыне, ибо понял, что все это выше разумения человеческого.

Скоро весть о святом Алексее, любовью и молитвой заступившемся за мир, облетела город, и толпа почтительно стояла вокруг гроба дети ближе всех. Голуби по-прежнему держали караул. Ласточек сменили жаворонки, жаворонков перепелки, и так продолжалось, пока не прибыл сам папа Иннокентий.

Тогда тело возложили в раку и перенесли в церковь св. Бонифация-мученика, где было выставлено оно для поклонения народа.

Когда же было похоронено, то на другую ночь перед рассветом тою же калиткой у Тибра, где когда-то выходил Алексей, в черном плаще, темном покрывале, незаметно, навсегда удалилась женская фигура, что в миру носила имя Алексеевой жены Евлалии.

Глава 24. Благовещенье Пресвятой Богородицы

В день Благовещенья

Благовещение это день благой вести о том, что нашлась во всем мире людском Дева, так верующая Богу, так глубоко способная к послушанию и к доверию, что от Нее может родиться Сын Божий. Воплощение Сына Божия, с одной стороны, дело Божией любви крестной, ласковой, спасающей и Божией силы; но вместе с этим воплощение Сына Божия есть дело человеческой свободы. Святитель Григорий Палама говорит, что Воплощение было бы так же невозможно без свободного человеческого согласия Божией Матери, как оно было бы невозможно без творческой воли Божией. И в этот день Благовещения мы в Божией Матери созерцаем Деву, Которая всем сердцем, всем умом, всей душой, всей Своей крепостью сумела довериться Богу до конца.

А благая весть была поистине страшная: явление ангела, это приветствие: «Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева Твоего» не могли не вызвать не только изумления, не только трепета, но и страха в душе девы, не знавшей мужа как это могло быть?..

И тут мы улавливаем разницу между колеблющейся хотя и глубокой верой Захарии, отца Предтечи, и верой Божией Матери. Захарии тоже возвещено, что у его жены родится сын естественным образом, несмотря на ее преклонный возраст; и его ответ на эту весть Божию: «Как же это может быть? Этого не может случиться! Чем Ты это можешь доказать? Какое заверение Ты мне можешь дать?..» Божия Матерь ставит вопрос только так: «Как это может случиться со мной я же дева?..» И на ответ ангела, что это будет, Она отвечает только словами полной отдачи Себя в руки Божии; Ее слова: «Се, Раба Господня; буди Мне по глаголу твоему»

Слово «раба» в теперешнем нашем словоупотреблении говорит о порабощенности; в славянском языке рабом себя называл человек, который свою жизнь, свою волю отдал другому. И Она действительно отдала Богу Свою жизнь, Свою волю, Свою судьбу, приняв верой то есть непостижимым доверием весть о том, что Она будет Матерью воплощенного Сына Божия. О Ней праведная Елизавета говорит: «Блаженна веровавшая, ибо будет Ей реченное Ей от Господа»

В Божией Матери мы находим изумительную способность довериться Богу до конца; но способность эта не природная, не естественная: такую веру можно в себе выковать подвигом любви к Богу. Подвигом, ибо отцы говорят: «Пролей кровь, и примешь дух» Один из западных писателей говорит, что воплощение стало возможным, когда нашлась Дева израильская, Которая всей мыслью, всем сердцем, всей жизнью Своей смогла произнести Имя Божие так, что Оно стало плотью в Ней.