«Ну не за МКАД же вас выселяют, а за кольцевую линию московского метрополитена»
Группы рабочих кучкуются вокруг своих бригадиров, обстоятельный пожилой мужчина, по виду прораб, ведёт серьёзный разговор с Петром Кузьмичом, бывшим директором радиозавода имени Серго Орджоникидзе. Новый сборочный радиозавод (с подачи Кирова присоседился к автозаводу имени Сталина) уже частично вступил в строй, а вот старому директору с двумя классами церковно-приходской школы пришлось этот строй покинуть: молодые грамотные специалисты сплошь и рядом заменяют старые кадры. На моё предложение стать заместителем по строительству Пётр Кузьмич ответил тогда согласием и прослезился. Пожимаю руки руководителям стройки, из вежливости минуту слушаю их разговор, прощаюсь и спешу к себе: дел невпроворот.
«Удивительно, деньги и материалы на строительство забора находятся легко и всегда. Что то будет с финансированием КБ и опытных заводов? В любом случае не раньше 38-го».
Кстати, небольшие деньги выделены и на ремонт тех самых трёх двухэтажек, которыми приросла территория моего КБ (а всего около трёх гектаров): в них разместится Центр дешифровки. Именно это последнее решение, когда я о нём узнал, сразу погнало меня в отхожее место. Не то что бы «всё пропало, шеф», но ситуация складывается угрожающая: через месяц починят помещения и начальство начнёт требовать результаты дешифровки.
«А что, Центр дешифровки введён в строй, где результат»?
У меня же проблемы с ферритовыми кольцами, не говоря уже о германиевых (лучше бы кремниевых) диодах. ЭВМ на феррит-диодных модулях откладывается минимум на два года, а это значит на столько же дешифровки радиограмм.
«Военные могут не понять. Начальство любит поддерживать успешных исполнителей»
Снимаю сапоги, разворачиваю озонирующие воздух портянки и с удовольствием закидываю ноги наподлокотник дивана: разгоняю венозную кровь, в голове зазвучали голоса, хорошо, что на родном языке.
А что если задействовать РВМ?
С её то быстродействием в пять операций в секунду? Не смешно.
А если поступить как разработчики с процессорами последних моделей: не можешь увеличить скорость работы увеличивай число ядер.
Это если удастся распараллелить процесс поиска ключа
«Стоп! Вполне такое возможно».
Для понимания того как Тьюринг создал свою криптологическую «бомбу» (дешифровальную машину, которая щёлкала своими электромеханическими внутренностями как мина с часовым механизмом) обратимся к истории вопроса. Впервые на то, что «Энигма» создаёт закольцованные цепочки, если сопоставить открытый и, соответствующий ему, шифротекст, обратил внимание польский криптолог Раевский.
Предположим например, что открытый текст содержит слово «погода». «Энигма» зашифровала это слово в такую последовательность букв: «одютпс». Казалось бы ничего примечательного, но Раевский, а за ним Тьюринг, который вывел его идею на более высокий уровень, отметили наличие цикла: буква «п» из слова «погода», превратилась в шифровке в букву «о» (первая буква в абракадабре «одютпс»). Дальше ищем «о» в открытом тексте, их две во второй и четвёртой позиции, берём первую получаем букву «д» в адракадабре. Теперь ищем «д» в открытом тексте, это предпоследняя буква в слове «погода», что даёт нам «п» в шифровке.
«А вот и петля п превратилась в п»! (П-о-о-д-д-п кстати, «о» в четвёртой позиции слова «погода» цикла не даёт).
Ну и что это нам даёт?
Даёт воображаемый Тьюринг принимается задумчиво обкусывать траурную кайму ногтя большого пальца («хотя нет, ему ещё до этого открытия три года»). Если представить эти три перехода, как три «Энигмы» с одинаковыми установками (лишь вторая машинка, со сдвинутым относительно первой, на одну позицию, а третья на пять позиций), в которых в один и тот же момент должно произойти превращение: на первой «Энигме» «п» в «о», на второй «о» в «д», на третьей «д» в «п».
Да, это уже кое-что а какой длины может быть такая петля?
Обычно три-четыре перехода, длиннее десяти почти не встречается.
Это означает, что неплохо бы иметь десять ядер. Многовато, конечно, но реально. Однако это никак не решает проблемы с быстродействием: все эти ядра будут работать одинаково медленно, на сложение одна секунда, на умножения пять.
Никаких сложений и умножений, все ядра будут выполнять только одну команду: получают символ на входе, выдают на выход тоже символ, но зашифрованный по правилам «Энигмы». Устройство управления получает от работающих ядер результат и сравнивает с искомым. При совпадении печатающее устройство выдаёт текущее положение роторов.
И всё-таки, что там со скоростью?
Если принять скорость проверки как одно положение роторов за секунду, то на это уйдёт пять часов. Ещё надо учесть, что имеется шесть разных счетаний пяти типов роторов в трёх посадочных местах «Энигмы». Это даёт разброс времени дешифровки от одной секунды до тридцати часов как повезёт
Тридцать часов
Если поставить тридцать таких кластеров, то время сократится до одного часа.
Давайте сравним железо одной такой десятиядерной установки и стандартной РВМ.
«Сам посчитаю. И вообще, откуда взялись эти голоса»?
Тыльной стороной ладони стираю крупные капли пота, стекающие по лбу и вискам.
«Похоже на жар как не вовремя, настали такие горячие денёчки. Плохо. А почему, собственно, плохо? Я что старик? Мне что уже сорок лет? Ведь не старый ещё. Организм борется с хворью, надо просто ему помочь».
В два прыжка оказываюсь у двери лаборатории, минуя вешалку с шинелью, распахиваю её свежий ветерок приятно холодит разгорячённое тело. Быстрым шагом иду по утоптанной, плохо освещённой двумя фонарями, дорожке, ведущей к столовой: туда и обратно двести метров.
«Надо будет заасфальтировать тропинки и найти место для гимнастических снарядов.
Стоп, вернёмся к нашим баранам, так во что выливается один такой десятиядерный процессор»?
Прежде всего, длина слова моего «сипию» всего лишь пять бит (а не двадцать два, как в РВМ-1), так как работать он будет с двадцатью шестью буквами латинского алфавита (двойка в степени пять даст тридцать два возможных символа). Кроме того, нет необходимости хранить в оперативной памяти прошивку всех пяти роторов, она неизменна, поэтому поместим её в небольшое постоянное запоминающее устройство (5 роторов х 26 букв на каждом роторе х 5 бит = 650 бит + 26 х 5 бит для рефлектора, итого меньше килобайта сущие пустяки из кусочков проводов).
«А что у нас будет сидеть в ОЗУ»?
Три пятибитных указателя (по числу активных роторов), показывающие их смещение относительно исходного положения (провернулся ротор на одну позицию плюс единица к указателю, если позиция последняя, то указатель обнуляется), пятнадцатибитный счётчик циклов (по нему определяем ключевые установки роторов), и регистр для хранения промежуточного символа (в нём же останется и конечный символ). Получается тридцать пять реле, добавляем ещё пятнадцать на управление, синхронизацию и организацию шины данных, получим пятьдесят реле на ядро, пятьсот реле на «бомбу», пять тысяч на кластер из десяти «бомб». На устройство управления «бомбой» пойдёт немного, до сотни реле, а в кластере «бомбы» электрически не связаны.
«По божески получилось, такой кластер максимум за три часа сможет взломать любой шифр Энигмы, а по количеству реле в нём соизмерим с РВМ (в РВМ-1 четыре тысячи реле)! Как тебе такое, Илон Маск»?
Вижу перед собой недоумённое и одновременно смущённое лицо пожилого вахтёра, отлучившегося с поста.
Я это, товарищ Чаганов, замямлил он. по малой нужде, на минутку отлучился. А калитку-то, замкнул, не извольте беспокоиться.
«Надо увеличить число дежурных, территория, считай, раза в три выросла. И о сигнализации надо подумать».
Ладно ступай, Семёныч, на пост. В следующий раз, если что, звони мне.
«Сам тоже, хорош. Оставил дверь в сверхсекретную лабораторию незапертой, с отключённой сигнализацией. А ну как стянут чего»?
Блин! Бегу со всех ног на склад, чтобы проверить свою догадку.
«Так и есть».
Из пяти шкафов с реле, доставшихся мне после раздела имущества с ОКБ КУКС ПВО, два пустые.
«Пропало восемьсот реле! Вы меня знали с хорошей стороны теперь никакой пощады. В лагерную пыль сотру»!
Тяжело опускаюсь на стул, щупаю свой холодный лоб.
«Оно понятно, что пустили их на производство Бебо, а не украли. Конечно так проще, взял на складе и голова не болит где достать узнаете теперь меня с плохой стороны».
Москва, Лаврушинский переулок, д. 17.
«Дом писателей».
18 апреля 1937 года, 11:45
Свободен, выпрыгиваю из машины и на лету бросаю Косте. сообщи на пост, что отсюда сам доберусь. Буду в ОКБ через час.
Действительно, отсюда до работы совсем близко, не больше километра.
«Гадство, через пятнадцать минут придёт Оля, а я ещё ни о чём не договорился».
Мой план трещит по швам: сначала Фриновский задержал на собрании начальников отделов ГУГБ (обсуждались меры по майскому «усилению» и график дежурств по управлению), затем продинамил Кольцов, обещавший подхватить меня, чтобы вместе поехать к Ильфу, но в последнюю минуту, видимо, струхнувший идти на квартиру к больному туберкулёзом. Пришлось дожидаться свою, на что тоже ушло время. Я должен был предложить жене Ильфа испытать на муже новое сильное лекарство от туберкулёза тубазид, которое ещё мало известно, так как создано молодой учёной и ещё недостаточно испытано. По идее жена должна ухватиться обеими руками за такую возможность, видя как на её глазах гибнет супруг.
«Хотя кто её знает, чужая душа потёмки».
Для того чтобы в лекарство поверили простые люди и не могли присвоить маститые учёные, нужна была яркая история выздоровления известного в стране человека. Слава «Ильфаипетрова» после выхода «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» была безмерной, поэтому я и предложил Оле это решительное испытание, синтезированного ею лекарства. Понятно, что сам тубазид испытывать было не надо, его эффективность испытали на себе миллионы больных туберкулёзом, риск состоял в том, что у нас не было уверенности, является ли олино лекарство тубазидом. Оля в итоге приняла его сама и заключила, что ядом оно точно не является и особого вреда умирающему точно не принесёт.
Другой проблемой было как свести Олю и Ильфа, так как лично представить её я не мог: она была в бегах, я под непрерывным наблюдением. Решили, что представление будет заочным, к моменту её прихода я с «топтунами» должен буду убраться со двора. Ну и, конечно, я должен буду принять клятву Ильфов о неразглашении деталей «чудесного выздоровления» до особого моего распоряжения.