Бейтс все еще не догадывалась, а вот до Шпинделя начало доходить.
Еле заметное движение привлекло мой взгляд: вернулся Сарасти. Он плыл над сияющими вершинами рабочего стола. При каждом движении головы на черном забрале крутился неоновый калейдоскоп. Я чувствовал, как его глаза за стеклом пристально изучают все вокруг. Позади вампира находился кто-то еще.
Я не мог сказать кто, поскольку не заметил ничего необычного, кроме смутного ощущения неправильности. Что-то по другую сторону палубы выглядело не так, как следовало. Нет, поближе, вдоль оси барабана. Однако там ничего не было лишь голые трубы да кабели сшитого нерва, петляющие сквозь щели. И
Внезапно чувство неправильности пропало. Я наконец сосредоточился: исчезновение аномалии, возвращение к норме привлекло мое внимание не хуже слабого движения. Я мог точно указать, в каком месте на пучке кабелей произошла перемена, и сейчас не видел ничего особенного. Но она была! Осталось практически бессознательное впечатление, какой-то зуд, находящийся так близко к поверхности под кожей, что я мог бы вернуть его, увидеть, надо было лишь сконцентрироваться.
Саша разговаривала с инопланетным объектом на другом конце лазерного луча. Она сводила разговор к родственным отношениям, семейным и эволюционным: неандертальцы, кроманьонцы и внучатые племянники со стороны матери. Вела беседу не первый час, и ей не было конца и края. Сейчас болтовня меня отвлекала, поэтому я постарался ее отсечь и сосредоточиться на дразнившем память полувоспринятом образе. Секунду назад я что-то видел перед собой. На одной из труб Точно, слишком много сочленений! Прямая и гладкая, она каким-то образом отрастила сустав. Но нет, дело не в трубе Вспомнил: там притаилось что-то лишнее, что-то костлявое.
Безумие! Нет там ничего. Мы в половине светового года от дома, разговариваем с невидимыми инопланетянами о семейных отношениях, а меня стало обманывать зрение.
Если это повторится, надо поговорить со Шпинделем.
Я пришел в себя от того, что стих шум голосов. Саша замолчала. Вокруг нее грозовым облаком повисли потемневшие грани. Я выдернул из памяти последнюю фразу разговора: «Обычно мы находим племянников с помощью телескопов. Они жесткие, как гобблиниты».
Опять сознательная двусмысленность, а слова «гобблиниты» вообще нет. В глазах лингвиста отражалось неизбежное решение. Саша застыла на краю обрыва, прикидывая глубину омута внизу.
Вы забыли упомянуть своего отца, заметили на другом конце линии связи.
Верно, «Роршах», вполголоса согласилась Саша, переводя дыхание
И продолжила:
Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?
Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?
В вертушке воцарилось молчание. У Бейтс и Шпинделя отпали челюсти.
Лингвист оборвала связь и повернулась к нам, так широко ухмыляясь, что я подумал: «У нее сейчас верхняя часть головы отвалится».
Саша, выдохнула Бейтс. Ты рехнулась?
А какая разница? Этой штуке все равно. Она понятия не имеет, о чем я говорю.
Что?
И понятия не имеет о том, что отвечает, добавила Саша.
Погоди. Ты нет, Сьюзен говорила, что «Роршах» не попугай, он знает правила.
К рулю встала Сьюзен:
Да, и это так. Но сопоставительный анализ не требует понимания.
Бейтс покачала головой:
Ты имеешь в виду, что мы разговаривали с Оно даже не разумное?
Может, и разумное. Только мы не общались с ним в привычном значении этого слова.
И что это такое тогда? Голосовая почта?
Вообще-то, медленно произнес Шпиндель, это называют «китайской комнатой».
«Давно пора!» подумал я.
О «китайских комнатах» я знаю все. Сам был таким и никакого секрета из этого не делал, рассказывал любому, кто проявлял интерес.
Задним числом теперь понимаю, что иногда этого делать не стоило.
Как ты можешь пересказывать людям суть всех этих передовых достижений, если сам ничего в них не понимаешь? потребовала ответа Челси.
Тогда между нами все было прекрасно. Она еще меня не узнала.
Я пожал плечами:
Это не моя работа понимать. Для начала, если бы я мог их понять, это были бы не слишком передовые достижения. Я просто, как бы сказать проводник.
Да, но как можно перевести то, чего не понимаешь?
Обычный вопрос дилетанта. Люди не в силах принять тот факт, что у формы есть собственный смысл, отличный от налипшего на ее поверхность семантического содержания. Если правильно манипулировать топологией, это самое содержание определится само собой.
Никогда не слышала про «китайскую комнату»?
Челси покачала головой:
Краем уха. Какая-то старая идея, да?
Ей не меньше сотни лет. По сути, разновидность софизма аргумент, предположительно опровергающий верность теста Тьюринга. Ты запираешь человека в комнате. Через щель в стене он получает листы, покрытые странными закорючками. В его распоряжении есть огромная база данных с такими же закорючками и набор правил, указывающих, как те должны сочетаться.
Грамматика, догадалась Челси. Синтаксис.
Я кивнул.
Суть в том, что наш подопытный не имеет понятия о значении закорючек или той информации, которую они могут нести. Он знает только, что, получив, допустим, символ «дельта», он должен извлечь пятый и шестой символы из папки «тета» и сложить их с «гаммой». Подопытный выстраивает цепочку знаков, переносит их на лист и опускает его в щель, а сам ложится спать до следующей итерации. Все повторяется, пока парень вконец не съедет от бесполезной и нудной работы.
Так он поддерживает беседу, закончила Челси. На китайском, полагаю, наш опыт назвали бы Испанской инквизицией.
Именно! Суть в том, что можно общаться, используя простейшие алгоритмы сопоставительного анализа и не имея ни малейшего представления о том, что говоришь. Если пользуешься достаточно подробным набором правил, можешь пройти тест Тьюринга. Прослыть острословом и балагуром, даже не зная языка, на котором общаешься.
Это и есть синтез?
Та его часть, что касается упрощения семиотических протоколов. И только в принципе. Строго говоря, я получаю ввод на кантонском диалекте, а отвечаю по-немецки, потому что, скорее, выступаю в роли проводника, нежели участника беседы. Но суть ты уловила.
Как ты не путаешься во всех правилах и протоколах? Их же, наверное, миллионы.
Как во всем остальном: стоит приноровиться и действуешь по наитию. Все равно что ездить на велосипеде или пинговать ноосферу. Даже не вспоминаешь о протоколах, просто представляешь, как себя ведут твои объекты.
М-м-м В уголках ее губ заиграла хитрая полуулыбка. Но тогда о софизме речь не идет. Ты ведь не понимаешь ни кантонского, ни немецкого.
Понимает система. Вся комната, сумма ее частей. Парень, который переписывает закорючки, только один из компонентов. Ты же не ждешь, что единственный нейрон в твоей голове будет понимать английский, так?
Иной раз я не могу выделить под это дело больше одного, Челси покачала головой. Она не собиралась отступать. Я видел, как она сортирует вопросы в порядке важности и как они становятся все более личными.
Возвращаясь к текущим делам, я поспешно сменил тему беседы, ты собиралась показать мне, как это делается пальцами.
Озорная улыбка стерла с ее лица все вопросы.
О-о, ну, как же
Привязываться рискованно слишком много сложностей. Стоит спутаться с наблюдаемой системой, и весь рабочий инструмент ржавеет и тупится.
Но если подопрет, им можно воспользоваться.
Сейчас оно прячется, проговорил Сарасти. И уязвимо.
Пора!
Это была не столько новость, сколько оценка. Мы уже несколько дней мчались прямо на Большого Бена. Но гипотеза «китайской комнаты», похоже, укрепила нашу решимость. В любом случае, мы готовились вывести свою навязчивость на новый уровень, покуда «Роршах» скрывала от нас громада планеты.
«Тезей» постоянно пребывал в тягости: в его фабрикаторе зрел многоцелевой зонд, чье производство притормозили перед самым появлением на свет на случай, если от него потребуется еще какие-то пока непредвиденные функции. Где-то между инструктажами Капитан принял роды, модифицировав зонд для близкого контакта и полевой работы на объекте. За добрых десять часов до появления «Роршаха» на горизонте аппарат завершил разгон вниз по гравитационному склону, встроился в метеоритный поток и впал в спячку. Если мы не просчитались, его не должно было разнести шальным обломком, прежде чем он проснется. И если все пойдет по плану, существа, безупречно руководившие многомиллионным кордебалетом, не заметят лишнего танцора на орбитальной сцене. Возможно, нам тупо повезет и мириады скиммеров, находившихся в это время в поле зрения, не окажутся запрограммированными доносчиками.
Приемлемый риск. Если бы мы не были к нему готовы, то с тем же успехом могли остаться дома.
Оставалось ждать: четырем оптимизированным гибридам, едва ступившим за порог банального понятия человечества, и одному вымершему хищнику, который предпочел командовать нами, а не сожрать живьем. Мы ждали, когда «Роршах» вывернет из-за угла. Зонд, наш посол к изоляционистам или, если Банда не ошиблась, мелкий взломщик, нанятый, чтобы проникнуть в пустую квартиру, плавно скользил по гравитационной воронке. Шпиндель прозвал его «чертиком из коробочки», вспомнив детскую игрушку, такую древнюю, что она не удостоилась даже строчки в КонСенсусе. Мы падали ему вслед по почти баллистической траектории, тщательно рассчитав импульс и инерцию, чтобы проскользнуть сквозь бешеное минное поле аккреционного пояса.
Но Кеплер в одиночку не справился бы; время от времени «Тезей» рычал по хребту корабля прокатывался рокот маневровых двигателей, когда Капитан корректировал спуск в водоворот.
«В бою первым гибнет план боя», пришло в голову изречение, но я не смог вспомнить, откуда взял цитату [38].
Есть! вскрикнула Бейтс. Из-за края Бена показалась крошечная точка, и дисплей сразу же дал увеличение. Запуск по сигналу.
Как ни близко мы подкрались, «Роршах» все еще оставался невидим. Но параллакс отчасти сдвинул шоры с глаз зонда, открывая поминутно выпадавшие из виду иглы и спирали дымного стекла. Сквозь прозрачную толщу оставался полувиден бесконечный плоский горизонт Бена. Изображение подрагивало, по КонСенсусу ходили волны.
Ничего себе магнитосфера, заметил Шпиндель.
Тормозим, доложила Бейтс.
«Чертик» плавно развернулся назад и запустил движок. Индикатор смены скорости на тактическом дисплее покраснел.
В эту смену телом Банды командовала Саша.
Входящий сигнал, доложила она. Формат тот же.
Сарасти пощелкал языком:
Соединить!
«Роршах» «Тезею». Привет, «Тезей». На сей раз голос оказался женский, немолодой.