Сейчас у него не было сигареты. Только мертвое тело неудачливого коллеги и свежеоотаявшая неприязнь к бортовому синтету. Пальцы биолога дрожали.
Бейтс и Банда поднимались по хребту молча. Мы с Каннингемом ползли следом, направляя труп Шпинделя. После напоминания у меня снова заболели нога и бок. Хотя помочь мне Роберт ничем не мог: лучи прижгли плоть, а если бы задели какой-то жизненно важный орган, я бы уже умер.
У люка нам пришлось выстроиться цепочкой: первым Шпиндель, в ногах у него Каннингем. К тому времени, как в вертушку пробрался я, Бейтс и Банда уже спустились на палубу и заняли свои обычные места. С дальнего конца стола на них взирал Сарасти, во плоти.
Он снял очки. С того угла, где стоял я, приглушенный белый свет смывал блеск из его глаз. Если не приглядываться внимательно, их почти можно было принять за человеческие.
Он снял очки. С того угла, где стоял я, приглушенный белый свет смывал блеск из его глаз. Если не приглядываться внимательно, их почти можно было принять за человеческие.
Медотсек к моему прибытию затормозили. Каннингем ткнул пальцем в сторону диагностической кушетки на участке застывшего пола, служившего нам лазаретом. Я подплыл туда и пристегнулся. В двух метрах от нас, за проросшими из палубы перилами высотой до пояса, катилась мимо основная часть вертушки. Бейтс, Банда и Сарасти кружились передо мной, точно грузики на леске.
Чтобы их слышать, я подключился к КонСенсусу. Говорила Джеймс, тихо и без выражения:
Я заметила новый узор среди постоянных форм. Где-то в решетке. Он походил на сигнал. Чем дальше я уходила по коридору, тем сильнее он становился. Я пошла за ним и отключилась. Больше ничего не помню до нашего возвращения. Мишель мне рассказала, что случилось. Насколько могла. Это все, что я знаю. Извините.
В ста градусах дуги от меня, в зоне невесомости, Каннингем укладывал своего предшественника в саркофаг, выполняющий иные функции, нежели стоявшие ближе к носу корабля. Я сразу задумался, начнет ли машина вскрытие прямо во время разбора полетов. И услышим ли мы при этом какие-то звуки.
Саша сказал Сарасти.
Ага, отозвался голос с фирменной Сашиной растяжкой. Я висела на шее у Мамочки. Когда та вырубилась, я оглохла и ослепла нафиг. Пыталась встать к рулю, но что-то мне мешало. Мишель, должно быть. Не подумала бы, что у нее сил хватит. Я даже не видела ничего.
Но ты не теряешь сознания.
Сколько мне помнится, я все время была в себе. Но в полной темноте.
Обоняние? Осязание?
Когда Мишель обоссалась в скафе, я почувствовала. И только.
Вернулся Каннингем. В зубах у него торчала непременная сигарета.
Тебя никто не трогает, предположил вампир. Никто не хватает за ногу.
Нет, отозвалась Саша.
Она не верила в байку Мишель о невидимых чудовищах. Никто из нас не верил. Зачем, когда все, что мы испытали, легко объяснялось безумием?
Головолом.
Ничего не знаю, я так и не привык слышать, как мужской голос слетает с губ Джеймс.
Лом был трудоголиком. В смешанной компании он обычно не выходил на свет.
Ты на месте, напомнил ему Сарасти. Ты должен помнить
Мамуля передала мне данные для анализа, и я их обрабатывал. Обрабатываю до сих пор, добавил он с намеком. Ничего не заметил. Это все?
Я никогда не мог его хорошенько прочесть. Временами казалось, что у Головолома больше общего с десятками бессознательных модулей, работающих в голове Джеймс, чем у разумных ядер, составляющих остальную Банду.
Ничего не чувствуешь? настаивал Сарасти.
Только данные.
Что-то существенное?
Обычная феноматика, спирали и решетки. Но я еще не закончил. Могу быть свободен?
Да. Позови Мишель, пожалуйста.
Что-то бормоча про себя, Каннингем обкалывал мои раны анаболиками. Между нами висел синеватый дымок.
Исаак нашел несколько опухолей, заметил он. Я кивнул и закашлялся. Саднило в горле. Тошнота отяжелела настолько, что начала продавливать диафрагму.
Мишель, повторил Сарасти.
Я обнаружил еще несколько, продолжал Каннингем. В основании черепа. Всего пара десятков клеток, не стоит пока выжигать.
Здесь, голос Мишель был едва слышен даже через КонСенсус, но, по крайней мере, она снова стала взрослой женщиной. Я здесь.
Что ты помнишь, расскажи нам, пожалуйста.
Я почувствовала я просто висела у Мамули на шее, а потом она ушла, и никого больше не было, так что мне пришлось взять управление
Ты видишь, как закрывается диафрагма?
Нет. Я заметила, что потемнело, но когда обернулась, мы уже были в ловушке. А потом я почувствовала, что у меня за спиной кто-то есть: бесшумно, несильно оно просто толкнуло и схватило меня, и и Извините, пробормотала она после некоторой задержки. Меня немного ведет
Сарасти ждал.
Исаак, прошептала Мишель. Он
Да, пауза. Нам очень жаль.
Может можно его починить?
Нет. Мозговая травма.
В голосе вампира прозвучала нота, похожая на сочувствие, заученное притворство опытного лицедея. И сквозило что-то еще: почти неуловимый голод, слабая тень искушения. Правда, вряд ли кто-то, кроме меня, это заметил.
Мы были неизлечимо больны, а хищников тянет к слабым и раненым.
Мишель замолчала. Когда она заговорила снова, ее голос лишь чуть дрогнул:
Мишель замолчала. Когда она заговорила снова, ее голос лишь чуть дрогнул:
Много не расскажешь. Оно меня схватило и отпустило. Я сошла с катушек и не могу объяснить, если не считать того, что это проклятое место достает тебя до печенок Я не справилась. Простите. Больше нечего сказать.
Спасибо, после долгой паузы проговорил Сарасти.
Могу я если можно, я бы хотела удалиться.
Да, отозвался вампир.
Мишель ушла на дно. Кубрик вращался, и я не увидел, кто занял ее место.
Пехотинцы ничего не видели, заметила Бейтс. К тому времени, когда мы пробили перегородку, тоннель за ней был пуст.
За такое время любой домовой уже сделал бы ноги, заметил Каннингем. Он опустил ноги на палубу и уцепился за поручень: вертушка тронулась с места. Меня повело, я наискось повис на ремнях.
Не спорю, отозвалась Бейтс. Но стопроцентно мы знаем об этом месте лишь то, что не можем верить там собственным чувствам.
Поверьте чувствам Мишель, отчеканил Сарасти.
Я чувствовал, как с каждой секундой становлюсь все тяжелее. Вампир открыл окошко: кадры, заснятые пехотинцем. За полупрозрачными волокнами ошкуренной перегородки, как за вощеной бумагой, колыхалось яркое расплывчатое пятно фонарь Джеймс, видимый сквозь преграду. Изображение дернулось, когда робот пошатнулся на магнитной кочке, потом все повторилось. Качнулось и повторилось. Шестисекундная петля.
Видите объект рядом с Бандой?
Невампиры ничего не увидели. Сарасти, очевидно, это понял и остановил картинку.
Дифракционные узоры не согласуются с единственным источником света в пустом пространстве. Я вижу более тусклые, отражающие элементы. Два темных предмета, близких по размеру и находящихся недалеко друг от друга, рассеивают свет здесь, курсор указал на две непримечательные точки в кадре, и здесь. Один это Банда, сведений о втором у нас нет.
Погодите, вмешался Каннингем. Если вы это раскусили, почему Сью почему Мишель ничего не видела?
Синестезия, напомнил ему Сарасти. Ты видишь. Она чувствует.
Медотсек слегка вздрогнул, синхронизировав вращение с большой вертушкой; ограждение втянулось обратно в палубу. Из дальнего угла что-то слепое следило за тем, как я наблюдаю за ним.
Черт, прошептала Бейтс. Значит, дома кто-то есть.
К слову сказать, они вовсе не так разговаривали. Если бы я передавал их настоящие голоса, вы бы слышали белиберду полдюжины языков, вавилонское столпотворение личных диалектов.
Конечно, причуды попроще пробивались и в их беседу: добродушная воинственность Саши и неприязнь Сарасти к прошедшему времени. Каннингем из-за непредвиденного сбоя при операции на височной доле потерял большую часть гендерных местоимений. Но отличия лежали глубже. Команда через фразу мешала английский с хинди и хадзани [53]; ни один настоящий ученый не позволит концептуальным ограничениям единственного языка стреножить свои мысли. Временами они вели себя почти как синтеты, общаясь ворчаньем и жестами, бессмысленными для любого исходника. Дело даже не в том, что сингулярникам недостает социальных навыков, а в том, что после определенной границы грамматически правильная речь становится слишком медленной.
Но только не для Сьюзен Джеймс. Это ходячее противоречие: женщина, настолько преданная идее Общения как Объединяющей силы, что ради нее она раскромсала собственный мозг на отдельные куски. Похоже, ей одной был небезразличен собеседник. Остальные говорили сами с собой, даже когда обращались к другому. Более того, даже другие личности в мозгу Джеймс вели себя так же, предоставляя окружающим право переводить, как могут. Никаких проблем на борту «Тезея» каждый мог понять любого. А для Сьюзен Джеймс это просто не имело значения: она каждое слово предназначала конкретному адресату, приспосабливала фразу под реципиента.
Я проводник, существую, чтобы наводить мосты, но никакого моста не получится, если я передам лишь то, что говорил экипаж «Тезея». Поэтому я рассказываю, о чем он говорил, а вы черпайте столько смысла, сколько в состоянии воспринять. За одним исключением: Сьюзен Джеймс, лингвисту и вожаку Банды, я доверяю говорить за саму себя.
Пятнадцать минут до апогея; максимально безопасное расстояние на случай, если «Роршах» решит нанести ответный удар. Далеко внизу магнитное поле объекта продавливало атмосферу планеты, словно мизинец Господень. Под ним собирались тяжелые, темные грозовые тучи, а по его следам клубились вихри размером с Луну.
Пятнадцать минут до апогея, а Бейтс еще надеялась, что Сарасти передумает.
В каком-то смысле это была ее вина. Если бы она отнеслась к новому испытанию как к очередному кресту, который придется нести, возможно, все пошло бы более-менее по накатанной. Еще жила слабая надежда, что Сарасти позволит нам стиснуть зубы и продолжить, включив в список напастей не только зиверты, магниты и чудовищ из подсознания, но и двери-капканы. Но Бейтс подняла шум: для нее этот случай стал не очередным куском дерьма в канализации, а шматом, который забил трубу.
«Мы ходим по краю, мы едва выживаем в среде, которая обычна для этой штуковины. Но если она начнет сознательно с нами бороться Мы не можем так рисковать».