С чего вдруг Людмила Никандровна сейчас вспомнила про сватью? Почему она вообще ударилась в воспоминания, которые забылись, стерлись, потерялись. А оказывается, вот они на поверхности лежат. И память услужливо подбрасывает все новые.
Нин, со мной что-то неладное творится, призналась она подруге, когда та привезла Марьяшу, счастливую, облопавшуюся попкорном и чипсами.
Просто устала. Тебе в отпуск надо. Бери Марьяшу и уезжай на море, ответила подруга.
Да, наверное, ты права.
Уже засыпая, Людмила Никандровна подумала, что все это странно неужели она и вправду оставила номер телефона Нинки на Марьяшиных подготовишках? В анкете был точно ее телефон. Хотя, могла, конечно, Нинкин телефон значился у нее во всех анкетах на случай экстренной связи как близкой родственницы. Может, она и на подготовишках записала по привычке не Настин телефон, а Нинкин?
Людмила Никандровна набрала номер дочери. Телефон отключен. Да, Настя предупреждала, что уедет на несколько дней. То ли в Коломну, то ли в Клин. Людмила Никандровна решила утром же все перепроверить и наконец уснула.
Утром она, естественно, забыла о странном вечере она уснула прямо на приеме, Нинка забрала Марьяшу. Отчего-то в памяти застряло только то, что она никак не могла вспомнить, в каком именно городе находится Настя в Клину или все же в Коломне? Людмила Никандровна еще несколько раз звонила дочери, пока та не перезвонила сама.
Что? Настя всегда начинала так разговор, без всяких приветствий.
Ты в Клину или в Коломне?
Мам, ты с ума съехала? Я в Москве, ответила Настя, сегодня заеду.
Да, Людмила Никандровна вспомнила, что Клин или Коломна были в планах, которые рухнули вместе с очередным Настиным романом. Дочь так широко кидало из стороны в сторону, с такой удивительной амплитудой, так естественна и глубока стала ее мимикрия, что Людмила Никандровна старалась вообще об этом не думать. Бывший зять-вегетарианец с поисками мест силы казался уже счастьем.
Но если на дочь Людмила Никандровна смотрела скорее со стороны, предоставляя ей право самой разбираться с собственными чувствами, интересами, желаниями, наконец, то мать находилась под боком. Как и Марьяша. И если Марьяша с каждым днем становилась все более рассудительной, аккуратной, внимательной, что тоже нельзя было считать нормальным для ее возраста, то прабабушка направлялась в прямо противоположном направлении, впадая в детство. Людмила Никандровна смотрела на внучку и не понимала, от кого той достались педантизм, пунктуальность, режимность и стремление к упорядоченному миру вокруг себя. Это проявлялась натура, заложенные гены или все же попытка ребенка найти хоть какую-то точку опоры в их сумасшедшей семье с разрушенными связями?
Но если на дочь Людмила Никандровна смотрела скорее со стороны, предоставляя ей право самой разбираться с собственными чувствами, интересами, желаниями, наконец, то мать находилась под боком. Как и Марьяша. И если Марьяша с каждым днем становилась все более рассудительной, аккуратной, внимательной, что тоже нельзя было считать нормальным для ее возраста, то прабабушка направлялась в прямо противоположном направлении, впадая в детство. Людмила Никандровна смотрела на внучку и не понимала, от кого той достались педантизм, пунктуальность, режимность и стремление к упорядоченному миру вокруг себя. Это проявлялась натура, заложенные гены или все же попытка ребенка найти хоть какую-то точку опоры в их сумасшедшей семье с разрушенными связями?
Марьяша привязалась к домработнице тете Гале, которая заплетала ей косы, следила, чтобы та ходила опрятная, и разрешала помыть посуду, заведя для нее персональную тряпочку, губку и даже маленькие веник и швабру. Марьяша очень гордилась, что помогала убирать, и расцветала, когда тетя Галя нахваливала ее при Людмиле Никандровне. Когда тетя Галя подарила Марьяше огромные перчатки красного цвета с цветами на отворотах, доходившие девочке до плеч, та была настолько счастлива, что даже спать в них легла. Девочке нравилось мыть посуду. Нравилось сидеть и смотреть, как тетя Галя гладит постельное белье, аккуратно складывая ровными стопками. Нравился Марьяше и порядок, который с появлением тети Гали царил в шкафах, причем во всех без исключения. Даже столовые приборы лежали ровными рядами, неперепутанные ложки отдельно, вилки отдельно. Марьяша переняла манеру тети Гали расставлять тарелки на сушке в определенном порядке от маленьких к большим, и если Людмила Никандровна ставила тарелку не по росту, внучка переставляла как положено.
А мать невзлюбила домработницу с первого взгляда и мечтала от нее избавиться.
Нос сует свой куда не следует, жаловалась она Людмиле Никандровне. В моем шкафу рылась. И кричит на меня.
Она не рылась, а пыталась убрать. И она не кричит. У нее голос такой.
В мои вещи пусть не лезет, говорила мать и начинала плакать. Она стала плаксивой.
Что опять стряслось? Почему ты плачешь? спрашивала Людмила Никандровна.
Ничего. Живу тут как затворница. Света белого не вижу. Почему ты велела своей Галке меня запирать в комнате?
Мам, никто тебя не запирает, отвечала Людмила Никандровна, все еще гоня от себя дурные мысли. В дверях не было замков. И в маминой комнате тоже.
Неправда. Я вчера пыталась выйти и не смогла. Даже кричала. Не веришь? Я тебе докажу! Она и Марьяшу подговорила меня запирать. Я слышала!
Мать подошла к двери и начала тянуть ручку на себя.
Вот, убедилась? Они нас заперли! Мать ликовала.
Хорошо, я скажу Галине, чтобы больше не закрывала двери, сказала Людмила Никандровна.
Галине передразнила ее мать. Галка она. И точно воровка. Сначала притираются, в доверие входят, а потом квартиры обносят подчистую.
Откуда тебе знать? И у нас брать нечего. Если найдешь что ценное, мне скажи. Я только рада буду. Людмила Никандровна старалась говорить с матерью как с больным человеком, но у нее плохо получалось. Совсем не получалось. Хотелось поставить мать на место, накричать на нее, заставить извиниться перед домработницей, и Людмила Никандровна останавливала себя усилием воли.
Двери в комнатах открывались наружу. Мать дергала ручку на себя, даже не пробуя толкнуть дверь. Людмила Никандровна вышла из комнаты, гадая, как уговорить мать пройти обследование. Та панически боялась врачей и твердо была убеждена, что дочь мечтает от нее избавиться, уложив в психушку. С ее-то связями это раз плюнуть. Напишет диагноз и все. А Галка тоже на ее стороне, все подтвердит, как пить дать. Это мать сообщила Лариске, а та, естественно, позвонила Людмиле Никандровне. Ей-то наплевать, а весь поселок гудит Милка, мол, мать упекла в дурку. Мать, оказывается, не только Лариске звонила, а всем соседкам.
Передай всем, что скоро я в дурку лягу из-за нее, ответила Людмила Никандровна.
Ага, в это все точно поверят, рассмеялась Лариска.
Но вдруг мать опять стала вроде бы нормальной и даже старалась вежливо разговаривать с домработницей. Людмила Никандровна боялась предположить, что будет дальше. А дальше, естественно, случился скандал. Оказывается, мать решила вывести тетю Галю на чистую воду и доказать дочери, что та наняла воровку. Мать вытаскивала купюры из кошелька Людмилы Никандровны и подкладывала их под ковер. Два раза в неделю. После ухода тети Гали поднимала ковер и убеждалась, что купюра пропала. Когда сумма «украденного» стала приличной, мать устроила собрание. В присутствии тети Гали мать показала Людмиле Никандровне, куда она клала купюры, которые исчезали аккурат после визита домработницы. Людмила Никандровна подошла к тумбочке и открыла ящик все купюры лежали там. И сообщила матери, что тетя Галя сразу же, как только нашла деньги под ковром, рассказала об этом.
Она специально! А ты гадина! Ты на ее стороне! кричала мать.
Дальше стало еще хуже. Марьяша спросила у матери, что такое психушка. Настя посоветовала спросить у бабушки, не вникая, почему у ребенка вообще возник подобный вопрос и откуда она знает это слово. Людмила Никандровна никогда дома не произносила ни «психушка», ни «дурка». Она говорила «учреждение», «больница», «клиника». Так что Марьяша спросила у Людмилы Никандровны.
Откуда ты знаешь это слово?
От прабабушки, ответила Марьяша.
Девочка стала свидетельницей разговоров прабабушки с соседками. Та жаловалась, что родная дочь хочет упечь ее в психушку. Соседки качали головами и поджимали губы. С одной стороны, сочувствовали, а с другой считали, что матери Людмилы Никандровны там самое место. Совсем ненормальная стала. Вроде бы еще не возраст. Но то ходит скандалит с соседями снизу ей музыка мешает, причем днем. А днем в той квартире вообще никого не бывает. То прибежала к соседке сверху с криком, что она их затапливает. Все проверили, все краны закрыты. А сумасшедшая бабка утверждала, что на потолке на кухне разводы. И вода капает. Когда пришли сантехник и соседка сверху, они увидели, что весь кухонный пол заставлен кастрюлями, тазами и пустыми цветочными горшками.
Капает ведь! Не видите? кричала мать Людмилы Никандровны, показывая на идеально сухие потолок и пол.
Вырванные с корнем из горшков цветы валялись тут же, на полу. Марьяша стояла с совком и веником и пыталась смести землю.
Соседки хотели рассказать все Людмиле Никандровне, но не стали вмешиваться. Все-таки она врач, да еще и психиатр, так что наверняка заметила странности и что-то пытается с этим делать. Может, больница и вправду лучшее решение, раз уж все совсем плохо.
Про эти случаи Людмиле Никандровне тоже рассказала Марьяша. А тетя Галя доложила, что бабуля, как домработница всегда называла мать Людмилы Никандровны, начала ходить под себя.
Пеленки надо купить, сказала тетя Галя. Она же день через день то обмочится, то обосрется прямо в кровать. Мне-то что, не на руках стираю, машинка есть, но я же два раза в неделю прихожу, а бабуля на мокром и грязном спит. Или вам перестилать. Делать, что ли, больше нечего? Пеленку-то проще подложить.
Она только перед вашим приходом так делает, думаю, специально, ответила Людмила Никандровна.
Тогда она признала проблему для самой себя: мать действительно больна, а не просто как обычно «с придурью». Попытка отвезти ее на обследование закончилась дикой истерикой. Мать кричала, вырывалась, ее невозможно было посадить в такси. Безобразная сцена платье матери задралось до пояса, она кричала так, что все соседи выбежали на улицу, Марьяша плакала. Людмила Никандровна с помощью тети Гали уговаривала мать сесть в такси, но она кричала, что родная дочь ей сломала руку, пытается со свету сжить, упечь в психушку.