Меня?! Думайте, что говорите!
Я как раз думаю, врач осторожно держал мою руку в своих больших ладонях, а ну-ка, выйдите вон. Будьте добры.
Я помочь, закудахтала она, пятясь к двери, вдруг тут инфекция! А вы устроили. Хам!
Она развернулась на каблуках я только сейчас заметила, что воспитательница не в привычных тапочках, а в туфлях, которые надевала только в дни спонсоров, и выскочила за дверь.
Невозможно работать, пожаловался мне доктор с улыбкой, продолжая ощупывать руку, шпионы! Выяснили в два счета, что холостой, ходят теперь табунами. Одна за другой.
Он еще покрутил мою руку.
Так я и думал, он с облегчением улыбнулся, у тебя ведь давно эти пятна?
Я молча кивнула.
Не беспокоят?
Я отрицательно мотнула головой.
Тогда все в порядке, он на секунду задумался, смазывай их сливочным маслом, чтобы кожа не сохла и не чесалась.
Он улыбнулся, поймав мой изумленный вопросительный взгляд.
Обычное масло, знаешь? Вам на бутербродах дают, объяснил он на понятном мне языке, ты его возьми и руку помажь. Будет легче.
Он подождал, когда я ему поверю, потом встал и махнул мне рукой.
Пойдем отведу тебя в группу. Скоро подъем.
За завтраком мы сидели с Аней за столом каждая на своем месте. Она безо всякой охоты, просто потому, что надо есть, ложку за ложкой отправляла в рот манную кашу. Я свою кашу уже проглотила на автомате, не чувствуя вкуса и теперь неотрывно смотрела на квадратный кусочек масла, который лежал на хлебе. Пока мы ходили в туалет, пока умывались, успела рассказать Ане и про масло, и про врача. Аня заметила мой пристальный взгляд.
Мажь, прошептала она, тихонько кивнув на масло.
Как?! Я боялась, что меня накажут: знала, что нельзя так обращаться с едой.
Бери и мажь, не унималась Аня, врач же сказал, надо.
Я колебалась, а Аня подбадривала:
Надо слушаться взрослых!
Чувствуя себя преступницей, я сначала осторожно дотронулась до подтаявшего кубика указательным пальцем левой руки. Ощущения были приятными. Потом чуть осмелела и зачерпнула пальцем немного масла.
Никто не видит, Аня торопливо оглянулась, давай!
Страх чуть-чуть отступил. Я положила правую ладонь на стол и стала размазывать масло по красным пятнам. Мне казалось, что они на глазах белеют, становятся незаметными. Это было хорошо. Значит, врач говорил правду! Я зачерпнула еще.
Мажь, подзадоривала Аня, не бойся.
Я с удовольствием размазывала масло по руке. И воображала, что скоро вылечу свои пятна. От масла они пройдут, я стану как все. Мне больше не будет стыдно за то, что я не такая, за то, что не могу отмыться от неопрятной красноты
И тут за спиной раздалось шарканье взрослых ног. Я дернулась и быстро спрятала правую руку. Воспитательница подошла к нашему столику и склонилась надо мной.
Что там у тебя?
Я, как обычно, открыла рот и начала глотать воздух, не в состоянии произнести ни слова.
А ну покажи!
Не двигаясь, я продолжала сидеть, сунув руку под стол. Решила молчать до последнего. Воспитательница видела размазанный пальцем кубик масла, спрятанную под столом руку и ничего не могла понять. И тут как гром среди ясного неба.
Она мазала, звонкий голос Ани прозвучал на всю столовую, маслом руку!
Что?! Воспитательница замерла в изумлении.
Мазала руку, повторила Аня.
Чем?
Маслом. С бутерброда, охотно объясняла Аня, это чтобы пятна прошли. Вот эти красные на руке. Чтоб их не стало.
Щеки мои пылали, я чувствовала себя преданной. Единственный близкий человек рассказал воспитательнице, что я сделала с рукой, прекрасно зная, как меня за это накажут. И она не сказала ни слова о враче! Не объяснила, что это он так велел. Сам он тоже никого не предупредил. Что теперь будет?! Но я же не специально так сделала. Я не хочу быть плохой. Я хочу всегда-всегда слушаться взрослых.
Ах ты, бессстолочь!
Воспитательница схватила меня за запястье и вытащила из-за стола. Стульчик упал, на мгновение я взлетела в воздух. В руке что-то хрустнуло, но она не обратила на это внимания.
Так обращаться с едой! Сидят тут на всем готовом. Паршивцы!
Она протащила меня через всю столовую волоком. Втолкнула в спальню и оттуда в туалет. Раздела, поставила в ванную и начала намыливать хозяйственным мылом с головы до пят. Правую руку она терла с диким остервенением, впившись в мое плечо пальцами так, что от боли у меня искры сыпались из глаз.
Паршивка, повторяла воспитательница, продолжая возить по мне вонючим куском коричневого мыла, дрянь малолетняя!
Она намылила меня и оставила, а сама ушла. Я знала, что снова буду стоять в ванне голая, пока не продрогну. Пока не лопнут все пузыри и надо мной не сжалится кто-нибудь. Буду стоять час или два
Тот урок я запомнила на всю свою жизнь. Руку больше никогда и ничем не мазала. И с Аней перестала говорить. Единственная. Самая близкая. Она меня предала.
Глава 8
Прощание
Я окончательно замкнулась в себе. Единственное окно наружу Аня закрылось. Я стала умной, ничего лишнего не делала, никому ни о чем не говорила. С детьми не общалась. Молча выполняла указания взрослых. Разговоров про чувства, про жизнь не было никогда и ни с кем. Был однообразный, раз и навсегда заведенный порядок, в котором мы, сироты, не различали ни дней, ни друг друга. Я мучилась оттого, что не могла больше доверять Ане. И хотя мы по-прежнему сидели с ней за одним столом, ходили, взявшись за руки, в туалет, к себе я ее больше не подпускала.
Однажды утром, это было в конце ноября 1998 года, меня и Аню после завтрака привели в спальню. Дети одевались на прогулку, а нас почему-то отделили от группы воспитательница взяла обеих за запястья и подвела к кровати. На ней лежали два новых спортивных костюма ярко-желтого цвета.
Одевайтесь.
Женщина с глазами оленя впервые за все время, что мы жили в доме ребенка, улыбнулась нам. В ее голосе прозвучали новые теплые нотки. И я поняла, что происходит что-то очень важное. Я осторожно дотронулась до костюмчика рукой вдруг все-таки нельзя? он оказался мягким, словно цыплячий пух. Неужели теперь мой?! Не отберут? Я нерешительно оглянулась на воспитательницу.
Одевайтесь.
Женщина с глазами оленя впервые за все время, что мы жили в доме ребенка, улыбнулась нам. В ее голосе прозвучали новые теплые нотки. И я поняла, что происходит что-то очень важное. Я осторожно дотронулась до костюмчика рукой вдруг все-таки нельзя? он оказался мягким, словно цыплячий пух. Неужели теперь мой?! Не отберут? Я нерешительно оглянулась на воспитательницу.
Надевай-надевай, засмеялась она, можно.
Я торопливо стащила с себя платье и ненавистные колготы, осторожно натянула сначала штанишки, потом кофточку. На моей груди теперь красовался синий якорь. Первый раз в жизни вещь, которую я надела, мне нравилась. Мы с Аней, обе желтые, стояли друг против друга и смотрелись как в отражение.
Идем! поторопила воспитательница.
И мы вышли из спальни. Прошли мимо пустой игровой. Вошли в раздевалку. Мы чувствовали себя взрослыми и обе понимали что-то меняется навсегда.
Вас переводят, наконец, в детский дом, сказала воспитательница и положила перед нами уличную одежду.
Так мы узнали, что переезжаем. Не испугались, не заплакали. Со всеми детьми в доме ребенка было так: привезли, увезли, был и не стало. Никто не помнил, кто, откуда взялся и куда потом пропал. Все знали, что когда-нибудь исчезнут. Воспитательница не сказала нам с Аней: «На съедение к бабе-яге». Она сказала: «Вас переводят» значит, все хорошо и мы вместе. Этого было достаточно, чтобы мы спокойно пошли за ней.
Теперь я думаю, что они специально выбирали моменты, в которые исчезновение детей было не так заметно: все ушли на прогулку, а ребенка в это время увезли; в тихий час заснули, потом проснулись уже меньше детей. Никто ни с кем не прощался. Никто ни о ком не плакал. Наверное, взрослые так и хотели: чтобы мы не запоминали этих моментов. А может, просто не думали о том, что и детям при расставании тоже нужно говорить друг другу: «Пока».
Мы с Аней оделись и теперь шли к двери, чтобы выйти на улицу. Вещей с собой у нас никаких не было вся одежда и игрушки принадлежали учреждению. Я взяла тихонько Аню за руку и хотела сказать, что больше не злюсь на нее за ту историю с маслом. Почему-то мне показалось, что это важно. Но обернулась на воспитательницу она шла следом за нами с двумя папками документов и постеснялась открывать рот. «Ладно, решила я, по дороге скажу. Или потом, когда рядом не будет взрослых».
У выхода из Дома ребенка стояло две машины. Я обернулась вдруг кого-то еще переводят сегодня, но нет. Мы были втроем: воспитательница, Аня и я. Тревога заставила вцепиться в подругу.
Давай садись, дверца первого автомобиля открылась, и незнакомая женщина протянула мне руку, помогу забраться.
Я не отпускала подругу.
Скорее, скорее! Воспитательница дернула Аню, к себе, и мы расцепились.
Мгновение, и ее уже сажают в ДРУГУЮ машину. Почему так?! Я хотела спросить об этом новую женщину, но побоялась. Стала сама искать ответы: «Наверное, нельзя в одной машине возить двух детей». Женщина усадила меня в кресло, дежурно улыбнулась и тут же потеряла ко мне интерес.
Документы где? снова высунулась она из машины.
Иду-иду. Воспитательница передала Аню с ее бумагами во вторую машину и вернулась к нам.
Держите!
Спасибо, женщина привычно подхватила увесистую папку, все здесь?
А как же. Она стала перечислять: Свидетельство о рождении, медицина, приказ
Да-да, вижу. Спасибо.
Она не поверила на слово внимательно пересмотрела бумаги, все до единой. И только после этого торопливо махнула рукой на прощание.
Ну, все, мы готовы! объявила водителю, захлопнув дверцу. Едем!
Машина тронулась с места. Я ужом заерзала в кресле, пытаясь заглянуть назад, через плечо. Забыв обо всем на свете, следила за автомобилем Ани. Он выехал следом за нами, свернул на ту же дорогу и пристроился в хвосте. Все отлично. Так и есть мы едем вместе! Один поворот. Второй. Третий. Я не теряла Аню из виду ни на секунду. А потом вдруг вторая машина свернула куда-то не туда. Они поехали другой дорогой? Короткой? Я изо всех сил пыталась разглядеть их автомобиль в потоке машин. Хотела даже встать в кресле на колени, чтобы лучше видеть. Но женщина резко одернула меня:
Села нормально!
И я послушалась. «Мы приедем, а Аня уже будет там. Просто тот водитель знает короткий путь». Я успокаивала себя всю дорогу, уговаривала подождать, потерпеть. От Измайловского шоссе до 16-й Парковой всего-то несколько минут езды, но мне они из-за тревоги показались вечностью. Я должна была увидеть Аню! Мне нужно было убедиться, что мы друг у друга есть. Она единственная ниточка, которая связывает меня с окружающим миром и собственным прошлым. Без нее я могла оставаться только внутри, жить в себе.