У вас был ослепительный, великолепный и необычайно красивый роман. Но запомни, детка, на всю жизнь: пошлость убивает красоту, а появление жены и детей, наличие которых скрывалось, это уже совершеннейшая пошлость. Отпусти, прости, сохрани в душе благодарность этому человеку и красоту того, что у вас с ним было, и давай жить дальше. У нас новый этап в жизни. Замечательный этап. Она выпрямилась и весело подмигнула внучке: Может, вся эта твоя страсть-мордасть несусветная только и нужна была для того, чтобы ты родила этого малыша. Кто знает, у Господа свои резоны.
Никто не знает, вот уж точно.
Через три дня Арину отпустили домой, предписав еще неделю соблюдать постельный режим и продолжить амбулаторное лечение.
Она знала, что Виктору провели удачную операцию, наложили несколько гипсов, и он лежит в такой же вип-палате, но в другом отделении больницы. Она его не видела, несколько раз он звонил и присылал сообщения, но Арина не ответила ни на звонок, ни на СМС.
Зачем?
Она чувствовала странное состояние какого-то внутреннего освобождения, что ли, некой появившейся легкости, свободы, сродни тому, что пережила и испытала после того своего памятного психологического срыва в четырнадцать лет, после звонка мамы. И хоть и жалела о потере столь ярких чувств, эмоций, страстей, но уже как-то так отстраненно, со светлой грустью, как дождливой осенью грустим мы по ушедшему звонкому счастливому лету, тихонько вздыхая, вспоминая, как же здорово было в нем.
Прямо из больницы они с Анной Григорьевной отправились на Сретенку.
В нахлынувшей вдруг печали Арина медленно обошла шикарную квартиру, свидетельницу ее страстной влюбленности и праздника жизни с Виктором.
Она никогда не чувствовала эту квартиру своей, а себя в ней чем-то органичным. Они не совпадали никак врожденная утонченность вкуса Арины и крикливая, вычурная роскошь этого жилища. И если все это не имело значения и даже подчеркивало своей броской, кичливой роскошью их страсть, когда Виктор находился здесь вместе с ней, то, оставаясь одна, Арина словно чувствовала, как эта квартира не принимает ее, отторгает.
Так что и жалеть не о чем, выдохнула Арина.
Она разложила по ювелирным коробочкам все драгоценности, подаренные Виктором, и убрала их в сейф, которым пользовались они оба.
С помощью бабули сложила в чемодан все свое нижнее белье, пижамки и пеньюары, резонно рассудив, что все равно вряд ли кто-то, кроме нее, будет им пользоваться, наряды, которые покупала сама, некоторые вещи, что приобретал для нее Виктор, невысокой стоимости, но из разряда любимых, которые часто носила. Оставила висеть гордым рядом в шкафу в специальных чехлах шубы, соболиную накидку и все шикарные дорогие наряды известных домов, и авторские платья. Не тронув, оставила стоять в гардеробе на своих местах эксклюзивные сумки и обувь, взяв только каждодневную, которую носила постоянно.
Вот и все. Нет, еще кое-какие милые вещицы, не имеющие большой цены, но памятные и связанные с лучшими моментами и воспоминаниями, все фотографии в рамках, на которых она была запечатлена одна или с Виктором. Мало ли, вдруг жена сюда нагрянет. И если Краст еще как-то сможет отговориться от женских вещей, придумает какую-нибудь правдивую версию, то фотографии это уже конкретный попадос.
Вот теперь точно все.
Виктор больше не звонил и не писал СМС, не настаивал на встрече, но Арина прекрасно понимала, что все равно не удастся избежать разговора не тот это мужчина, который позволит просто так игнорировать себя кому бы то ни было.
И, разумеется, этот разговор состоялся.
И, разумеется, этот разговор состоялся.
Через пару месяцев после ее выписки из больницы Виктор пришел к ним домой без всякого предупреждения.
Привет, открыв ему дверь, доброжелательно поздоровалась Арина.
Здравствуй, произнес он немного уставшим голосом.
Проходи, пригласила его Арина.
Я хочу пригласить тебя в ресторан. Нам надо поговорить в спокойной обстановке.
Более спокойной обстановки ты вряд ли где-то найдешь, уверила его Арина, бабушка у своего ученика, и нам никто не помешает общаться. А я угощу тебя чаем того самого сорта, который ты любишь, и своим фирменным пирогом.
Почему я никогда не пробовал? поинтересовался Краст, переступая порог.
Ты не хотел домашности, объяснила Арина, чуть пожав плечами.
Спасибо, что подыграла мне тогда в палате, произнес Виктор, когда Арина поставила перед ним чашку с чаем и тарелку с щедрым куском еще теплого пирога.
Пожалуйста, без какого-либо подтекста ответила она.
Сильно переживала? спросил Виктор.
Взял десертную ложку, ловко отломил от пирога кусочек, отправил в рот и запил глотком чая.
Ум-м-м, слушай, это очень вкусно. Зря ты мне его не делала.
Наверное, зря, согласилась Арина и ответила на его предыдущий вопрос: Да, сильно переживала. Плакала, чувствовала себя обманутой и преданной. Было больно.
Помолчали. Он ел пирог с откровенным, подчеркнутым удовольствием, еще и мычал показательно, и запивал его чаем, а она смотрела на это.
И оба понимали, что они так прощаются, скорее всего, навсегда.
Я могу что-то сделать для тебя? спросил Виктор, отодвигая пустую тарелку.
Да, кивнула Арина. Объясни, только честно и искренне, зачем ты меня обманул. Ты же прекрасно понимаешь, я так страстно была в тебя влюблена и испытывала такую неистовую тягу к тебе, что никакой факт наличия у тебя семьи меня бы тогда не остановил.
И он объяснил. Повторив чуть ли не слово в слово все, что говорила Арине бабушка в больнице про свое желание быть для нее чем-то особенным и гораздо большим, чем богатым любовником для молоденькой красивой девушки. Что с ним делалось что-то необъяснимое, когда она смотрела на него своими невероятными темно-синими глазищами, распахнутыми почти от детского неподдельного восторга. Что он как на наркотик подсел на эти ощущения и хотел постоянно удивлять, восхищать ее, чтобы видеть в ее глазах любовь и влюбленное восхищение им самим, и удивление от сюрпризов и подарков.
А еще, в потоке откровенности, рассказал, что квартиру на Сретенке на самом деле он не покупал, она принадлежит его другу, который живет в Америке и который предложил ему пользоваться ей столько, сколько ему понадобится. И о том, что все эти два года, пока он был с Ариной, он отказался от иных своих любовных связей и, можно сказать, был ей верен, если не считать жены.
Я привез тебе все твои вещи и драгоценности, закончив что-то вроде исповеди, сообщил Виктор. Ты зря их оставила. Красивый, конечно, жест, я оценил, честно. Но зря.
У-у, покачала она головой, я не возьму.
Не глупи, устало махнул он рукой, я дарил их тебе от чистого сердца, с любовью. Мне нравилось делать тебе подарки.
Нет.
Если ты помнишь, там авторские вещи, сделанные специально для тебя, в том числе обувь и наряды, рассердился Краст ее упертому отказу и привел еще один аргумент: Ты живешь небогато, могут настать такие времена, когда эти драгоценности реально смогут тебя выручить и подстраховать.
Я не возьму, Виктор, повторила Арина с нажимом.
Да что за блажь! Честная бедность это, конечно, благородно, но унизительно и глупо, Арина.
Разве ты не понимаешь? спросила она, чуть улыбнувшись. Если я приму твои подарки, то получится, что ты мне заплатил. Это успокоит твою совесть. Ты человек, привыкший за все платить в этой жизни, особенно за удовольствия. Но это опошлит и обесценит все, что у меня было с тобой, подчеркнув интонацией «у меня», сказала она. Со временем я стану для тебя просто приятным воспоминанием об одной прекрасной любовнице в череде меняющихся в твоей жизни женщин, которой ты заплатил, не более того. Каким бы красивым, щедрым и достойным такого великолепного мужчины, как ты, ни казался этот твой жест. А я буду жить, зная, что со мной расплатились, и понимая точную цену, назначенную за мою любовь. Нет, повторила она, у нас был великолепный, прекрасный, страстный роман, и я достойна иметь красивые воспоминания о нем, не обесцененные оплатой.
Он поднялся со стула, шагнул к ней, рывком поднял ее на ноги и поцеловал, долгим, горько-сладким прощальным поцелуем, со вкусом и запахом персикового пирога и пряного чая.
Так же резко прервал этот поцелуй, заглянул близко-близко ей в глаза и произнес с теплой, нежной горечью, почти шепотом:
Дурочка. Маленькая и от того глупая пока еще, наивная дурочка.
Коротко поцеловал еще раз в губы и ушел, больше ничего не сказав.
В тот день, когда Арина впервые после больницы вышла на работу, ее вызвало к себе высокое начальство, что было странным, поскольку руководство такого уровня с рядовыми работниками, к числу которых относилась и Арина, лично не общаются.
А тут вот пригласили.
И, представ перед светлы очи руководства, Арина прокручивала в голове возможные варианты столь необычного внимания к ее персоне.
А господин Ковалев, оторвавшись от изучения документов, поднял голову и сообщил:
Госпожа Ахтырская, вас переводят в дочерний офис корпорации с повышением на должность начальника экономического отдела.
И посмотрел ей прямо в глаза.
Спасибо, улыбнувшись, поблагодарила Арина.
Ковалев помолчал, рассматривая девушку, и произнес:
Вы очень умная девушка. Я рад, что у нас работают такие кадры.
Спасибо, еще раз поблагодарила Арина за похвалу.
Они прекрасно поняли друг друга. Дальновидное начальство убрало из Центрального офиса бывшую любовницу одного из самых ценных партнеров и клиентов корпорации, исключив таким образом саму возможность их неожиданной встречи, которая могла бы расстроить столь дорогого, в прямом смысле, господина Краста.
Все правильно.
Арина лишь порадовалась, что, во-первых, не пришлось самой идти на поклон и просить о переводе, и второе, что неожиданно приятно: ей значительно подняли зарплату, да и добираться до нового места работы было гораздо удобней и ближе, чем до центрального офиса.
В день рождения Арины ранним утром кто-то позвонил в дверь их квартиры и представился курьером.
Открыла Анна Григорьевна и даже виду не подала, что удивлена, как будто для нее это рядовое событие и к ним чуть ли не каждый день надоели прямо приходят курьеры с лицом матерого спецназовца в дорогущем костюме, за спиной у которого стоят еще два молодца со столь же специфичной внешностью, на поверку оказавшиеся его охраной.