«Она сказала «мы», значит, у нее гости», слегка досадуя, подумала Надя и на ходу пригладила волосы.
У рояля сидела молодая, как показалось Наде, женщина. На ее миловидном лице большие блестящие глаза смотрели на нее дружелюбно и весело.
«Это она так хорошо играла! Сколько же ей лет? Чуть, может быть, старше меня», и невольно улыбнулась ей в ответ.
Вот, Катенька, это и есть та самая Надежда, прошу любить да жаловать.
Рада познакомиться, сказала Катенька и сильно тряхнула крепкой маленькой ручкой Надину руку.
А это Екатерина Александровна Соколова, учительница музыки и самая прелестная женщина на свете. Она любезно согласилась пройти с тобой твои вещи. Будешь петь с настоящей пианисткой, не то что я.
Надя сразу же почувствовала, как много значит хороший аккомпанемент, он как бы придает тебе крылья, и вот ты уже не только идешь, а летишь, поддерживаемая потоком звуков.
Екатерина Александровна очень сдержанно похвалила Надин голос, сделав кое-какие незначительные замечания, и, задумавшись на некоторое время, сказала:
Знаете что? Мне кажется, «Жаворонок» это для более легкого голоса. Очень он у тебя могучий получается, прямо-таки орел! Кроме того, эта кажущаяся простота очень обманчива. Вообще, романсы Глинки требуют большого исполнительского мастерства, а у тебя его пока еще мало. Ты поешь, как птица, закрыв глаза, сама себя слушаешь! Давайте посмотрим Чайковского «Я ли в поле да не травушка была». Тоже вещь отнюдь не легкая, но мне думается, она тебе по голосу подойдет.
Не прошло и получаса, как Надя вчерне уже знала «Травушку». Она и не подозревала, как поразительно красив может быть романс. Драматизм музыки и слов буквально потряс ее, пробуждая чувства совсем неведомые. Хотелось плакать вместе с этой девушкой, о которой она пела, рассказать, донести до слушателей весь трагизм неволи, и вместе с тем ликующая радость, радость удачи, самая первая ступенька на бесконечно длинной лестнице мастерства.
Дина Васильевна часто приглашала на уроки своих знакомых и приятельниц.
Приучайся к публике. Певица должна быть внешне раскованна, а внутренне собрана одновременно. Это тоже мастерство, умение владеть не только голосом, но и собой, своим телом.
Надя робела и не любила посторонних, но перечить не смела. Надо так надо.
Только не испортили бы ей голос, говорили некоторые.
Да она готовая певица, восторгались другие.
Но Дина Васильевна стояла на страже.
Нет, далеко не готовая, работы тут на целую жизнь хватит. Артистка в наше время должна быть образованной, а она дремучая невежда. Тут одна природа, не спорю, богатейшая, но на одной природе далеко не уедешь. Нужно мастерство. Учиться надо, вот что!
Не совсем права была Дина Васильевна. Не была Надя «дремучей». Ум ее любознательный и острый от природы действительно дремал, не имея возможности развиваться. Ее окружали добрые и отзывчивые люди, но что они могли ей дать? Жизнь московских пригородов в годы войны была суровой, а было их, этих лет, пять без малого, не считая финской. С весны, чуть сходил снег, копали огороды, без земли пропали бы с голоду: по карточкам пригородники получали только тяжелый, как глиняный, черный хлеб, керосину по 10 литров, и то редко очереди занимались с ночи. С весны же готовились дрова на зиму. Школа с ее бесконечными перерывами из-за морозов в финскую, из-за Отечественной войны, когда от холода замерзали «непроливайки» с чернилами, из-за того, что половина преподавателей ушла на фронт, а ученики эвакуировались, не могла по-настоящему заинтересовать Надю. Душа ее стремилась найти что-то другое. Теперь это другое было найдено.
В первое же лето после войны явились многочисленные дачники. Кинулись чинить свои разграбленные дачи, сараи, заборы. До всего добирались местные, с топливом было худо, а караулить чужое добро некому. Возвратились и демобилизованные ребята, но мало и все больше с ранениями, а то и вовсе калеки. Нехватка кавалеров ощущалась очень остро: на возобновившихся вечеринках девушки танцевали «шерочка с машерочкой».
Неизвестно, откуда возник в Малаховке темноглазый красавчик, день-деньской околачивающийся на толкучке-барахолке. Было в его лукавых, нагловатых глазах что-то такое, отчего при встрече с ним на улице, у Нади сладко замирало сердце. Каждый раз, проходя мимо, красавчик не смотрел, а поедал ее своими томными глазами. Надя с преувеличенно безразличным; лицом отворачивалась в противоположную сторону, чувствуя и затылком и спиной его прилипчивый, долгий взгляд. Парень явно искал случая для знакомства, и хоть нравился Наде, но не в привычках малаховских девушек так уж сразу открываться.
Неизвестно, откуда возник в Малаховке темноглазый красавчик, день-деньской околачивающийся на толкучке-барахолке. Было в его лукавых, нагловатых глазах что-то такое, отчего при встрече с ним на улице, у Нади сладко замирало сердце. Каждый раз, проходя мимо, красавчик не смотрел, а поедал ее своими томными глазами. Надя с преувеличенно безразличным; лицом отворачивалась в противоположную сторону, чувствуя и затылком и спиной его прилипчивый, долгий взгляд. Парень явно искал случая для знакомства, и хоть нравился Наде, но не в привычках малаховских девушек так уж сразу открываться.
К маю мать купила на толкучке шикарное платье панбархатное, цвета вареной свеклы, из американских подарков. Так сказала тетка, продававшая платье. С обновкой пришлось изрядно повозиться. Американка здорово потрепала свой туалет, прежде чем решилась послать его в подарок. Зато, когда переделка была закончена, восхищениям не было конца. Одну только тетю Маню американское платье оставило равнодушной.
Не люблю обносков, хоть и заграничных. Свое хоть ситцевое, да свежее. А то ишь, «подарила!» Под мышками-то все выпрело. Осчастливили!
Но хоть и ворчала на неряху американку, а переделать помогала и строчила на своем допотопном «зингере».
Нагловатый красавчик был сражен наповал, увидев Надю в обновке. И не выдержал на этот раз. Встретив ее около школы будто невзначай, решительно перешел в атаку. Так состоялось знакомство. Красавчика звали, как он сам прошепелявил свое имя, «Шаша». Но Надя давно уже знала от закадычной подружки Тоси Фроловой, что зовут его Саша, фамилия Гуськов, живет у тетки в самом конце Советской улицы и что эвакуирован был из Белоруссии, а в дороге их эшелон разбомбили фашисты, мать Саши и две сестренки-двойняшки погибли. Каким-то чудом добрался он до своей тетки, сестры матери.
Наконец-то экзамены в школе закончились, и судьба Надиного аттестата повисла на волоске. Педсовет произошел бурный! Закадычная подруга Тося стояла за дверью учительской и напряженно слушала, не пропустив ни слова, чтоб немедленно и дословно сообщить результат. Особенно яростно настаивали оставить Михайлову на второй год преподавательница физики и историк. Каждый из них считал свой предмет наиболее необходимым в жизни современного человека и не на шутку был уязвлен пренебрежительным отношением со стороны нерадивой ученицы.
Как могу я аттестовать ее, когда человек ни в зуб толкнуть, не знает элементарного? Она считает, что закон Бойля-Мариотта открыл некто по имени Бойль, а Мариотт его фамилия, а Гей-Люссак два разных ученых: Жозеф Луи Гей и Люссак. Судите сами, горячилась физичка.
Безобразное отношение к учебе, вторил эхом историк.
Однако директор, из мобилизованных фронтовиков, выслушав всех, решил по-своему:
Оставив Михайлову на второй год, мы причиним большое зло ее матери. Ведь она потеряла в этой войне двух самых близких: сына и мужа. Подумайте, товарищи! Она просто не вынесет еще один удар. А что касается самой Михайловой, она и второй год прощебечет, как эти года. Пусть идет учиться петь. На что ей алгебра и физика?
Это неправильно, нечестно, если хотите знать, непедагогично, раздались голоса возражающих.
Послушайте! Ее отец погиб геройской смертью, а все ли были героями в этой войне? Правильно ли это? Я лично считаю, что в память погибшего отца мы можем помочь его дочери. А вообще много ли мы помогали ей в учебе? А?
Как же! Поможешь ей, когда в голове одни соловьи! Кто-то засмеялся, и обстановка разрядилась.
Так добротой и снисходительностью учителей Надя получила аттестат об окончании десятилетки, где, кроме пения и дисциплины, все остальное значилось «посредственно». Но и это ей был подарок. На выпускном, прощальном, вечере она «очень недурно», как сказал историк, спела «Мне минуло шестнадцать лет» Даргомыжского и была прощена даже учителями-недругами. Аккомпанировала ей учительница немецкого, «фрау Зубстантив», прозванная так за чопорность и строгость.
Ты зря не учила немецкий, сказала она. Если ты думаешь серьезно петь, немецкий необходим. Вся классика на немецком языке. Шуман, Шуберт, не говоря о Моцарте, Бетховене.
Да, но все они переведены на русский язык, попыталась возразить Надя.
А! отмахнулась Зубстантив. Не то, это совершенно не то
Фрау Зубстантив, как, впрочем, и все другие преподаватели малаховской школы 1, считала свой предмет самым важным жизненно необходимым.
А! отмахнулась Зубстантив. Не то, это совершенно не то
Фрау Зубстантив, как, впрочем, и все другие преподаватели малаховской школы 1, считала свой предмет самым важным жизненно необходимым.
Красавчик Сашок не был допущен до торжеств, он терпеливо стоял около школы и дожидался окончания вечера. Потом они долго шли в темноте ощупью, спотыкаясь о корни деревьев. Улицы не освещались, и единственный свет лился из окон редких не спящих дач. О чем они говорили тогда? Теперь, за давностью лет, она не могла вспомнить, но один разговор ей врезался в память он не прошел для нее бесследно. Уже подходя к дому, они услышали бой курантов. На веранде соседней дачи шло запоздалое чаепитие, и на всю улицу громыхал репродуктор.
У моей Дины Васильевны тоже очень интересные часы, сказала тогда Надя.
Какие же такие? вежливо поинтересовался Сашок.
А вот какие. Сами все золотые, в виде пенёчка, и каждый час открывается в пенёчке дверка и выскакивает расписной петушок, маленький такой, чуть больше моего мизинца. И кукарекает столько раз, сколько времени, а каждые полчаса с другой стороны, из окошечка, показывается курочка и хлопает крылышками.
Ну это уж ты больно загнула. Золотые! Сколько же они стоят? Все медные и все серебряные на свете? засмеялся Сашок.
Я не сказала, что золотые, я не знаю, какие, обиделась Надя. Я сказала, как золотые, и делал их очень знаменитый старинный мастер. Я вот только забыла, как его зовут, нерусский какой-то. А еще у них лягушка есть, на рояле стоит зеленая-презеленая, из дорогого камня, совсем как живая, только побольше, и глаза у нее из камней-самоцветов. Уральские мастера такую штуковину сделали и подарили художнику мужу Дины Васильевны.