Что-то не так? поинтересовался Аякс.
Могу я своими глазами увидеть тот мир, куда мы переправляем людей? Понимаешь, если бы я узнал его поближе, то организационная работа была бы еще эффективнее. И людей мы смогли бы спасти больше.
Мысль вполне здравая. Одна проблема в физике промежуточных пространств есть ограничения, известные как принцип Малкова Богера. Если коротко, открыть Окно можно лишь в одну сторону. Если кто-то попытается вернуться обратно, в момент Перехода его масса начнет уменьшаться, пока не устремится к нулю. Нет, я тебя силой держать не стану, ты можешь совершить Переход со всеми остальными, просто здесь и сейчас мне нужны твои навыки. Вот прямо очень нужны.
Значит, добровольно-принудительно остаюсь?
Аякс закивал.
Да, если бы ты захотел совершить Переход, я бы знал.
Ах, забыл, ты же в курсе моего будущего. Гелий раскрутил китайский нержавеющий термос, налил в крышку кофе и осторожно глотнул. Борт слегка завибрировал. Интересно, а человек, знающий свое будущее, он сильно меняется? Может, я получу заряд социального оптимизма, если ты мне расскажешь, в каком году я умру от старости. Как думаешь?
На твой вопрос трудно ответить
Почему? Говори, не стесняйся. После всех издевательств, которые выпали в детстве и в юности на мою рыжую голову, меня уже ничем не напугаешь.
Хорошо. С вероятностью в девяносто девять и девять десятых ты не умрешь.
Гелий от удивления едва не пролил на себя горячий кофе.
Это как?
Твое тело найдут в большой глыбе материкового льда с острова Колгуев. Ты практически полностью сохранишься, хотя и пролежишь в замороженном виде больше трех тысяч лет. Если быть точным три тысячи двести двенадцать лет и девять месяцев. Тебя оживят, ты станешь заниматься наукой, увлечешься поисками внеземных цивилизаций, потом физикой промежуточных пространств.
Звучит как-то страшновато А если я захочу изменить будущее и никогда больше не поеду на Колгуев?
Прости, но это вряд ли. Тебя найдут именно там. Аякс усмехнулся. А иначе не было бы меня
Максим Тихомиров
Под сенью кроны, в шорохе листвы
«Путешествие первым классом, вне всякого сомнения, имеет преимущества, и немалые, в раздражении думал статский советник Лавр Бенедиктович Козинцев, пробираясь сквозь мельтешение тел норт-петтерсбергского вокзального столпотворения. Но попробуй-ка сперва добраться туда, где преимущества вступают в силу!»
Толпу статский советник всей душой не любил со времен Шанхайского инцидента, сполна ощутив тогда на себе страшную разрушительность ее гнева, и теперь изо всех сил старался не отставать от служивого человека Прохора.
Служивый человек придан был Козинцеву Третьим Отделением год назад, сразу по возвращении из Поднебесной. Был Прохор обер-вахмистром от жандармерии, куда взят был с сохранением звания из регулярных сил после заключения мира в Верденах и упразднения летучих казацких отрядов по условиям контрибутивного договора. Официально Прохор состоял при Козинцеве в должности денщика, а помимо этого вел деликатное наблюдение за хозяином о чем с чисто армейской прямотой сообщил ему еще в день назначения.
Сейчас, подхвативши под мышки оба немаленьких сундука статского советника, Прохор косая сажень в плечах и немного больше в росте сухопутным левиафаном пер сквозь заполонившую перрон толпу, с легкостью прокладывая своему господину дорогу к сектору для пассажиров с билетами первого класса. Козинцев, куда более стройный и худощавый и увы! гораздо менее молодой, обремененный единственным саквояжем и перекинутой через руку шинелью с подполковничьим золотом погонов, двигался у Прохора в кильватере.
Над перроном стоял привычный гвалт скорого отправления. Во всех направлениях сновал разносословный люд с корзинами, тюками, узлами и прочей, более изящной кладью. Плащи с пелеринами, шинели, френчи и стильные пальто от столичных модисток бурлили в едином котле с пестрым тряпьем простого народа. Кудахтали куры; им вторил площадной бранью огромный попугай, восседавший на плече одетого с иголочки денди в высоком цилиндре. Чуфыркал маневровый локомотив, бегая туда-сюда по плетению путей сортировки. Скучающие городовые скользили ленивыми взглядами по морю лиц, выискивая среди них неблагонадежных и беглых каторжников. Носильщики, сверкая нумерными бляхами, резали толпу своим вечным «Па-абереги-ись!» и суетливо гремели тележками с багажом.
У края платформы поток пассажиров разделялся турникетами натрое; согласно классам билетов, они устремлялись к трем порталам в отделяющей перрон от путей стене. Основная масса отъезжающих, благоухая кирзой сапог и овчиной душегреек, блестя козырьками картузов и засаленными карманами «пинжаков», рекой лилась в посадочные врата третьего класса. Изможденные студенты в худых шинелях, сытые торговцы с выводками толстых детей, смазливыми франкскими гувернантками и угрюмыми толстыми женами, манекенщицы-инженю и сальные хлыщи, ужами вьющиеся вокруг них, составляли второй по классу билета человеческий поток. Пассажиры первого класса немолодые мужчины с пресыщенным выражением холеных лиц, в ладно скроенных лучшими портными сюртуках, при дорогих брегетах и обманчиво простых моноклях, сопровождаемые дорого одетыми спутницами вдвое их моложе, спокойным ручейком без суеты и давки проходили в оставшиеся ворота.
Остроглазая барышня-кондуктор в пригнанном по ладной фигурке мундире улыбнулась Козинцеву так, словно именно его и ждала целый день. Прохор с его сундуками и устрашающе мохнатой шапкой, нависший над кондукторшей, словно живая гора, для нее словно и не существовал вовсе.
Добро пожаловать на борт лунного экспресса «Иггдрасиль», любезный государь, проворковала барышня, топя Козинцева в темных омутах своих глаз. Позвольте взглянуть на ваш билет?
Билет золоченый талон с рябью водяных знаков и металлизированной печатью Императорских железных дорог был наитщательнейшим образом изучен и признан действительным. Указания «с одним сопровождающим простого сословия» было достаточно для того, чтобы статус Прохора немедленно вырос что не помешало юнице нацепить непроницаемое выражение лица, стоило только обер-вахмистру, решившему, что Козинцев не слышит, отвесить ей прямолинейный комплимент. Козинцев же предоставил денщику самостоятельно выкручиваться из неловкой ситуации, которую тот, в силу своего простодушия, попросту не заметил.
Прошу сюда.
Козинцев шагнул в створ ворот. Прохор неотступно следовал за ним оказавшись в своей стихии, советник немедленно поменялся с подчиненным ролями, оставив тому положение ведомого. Оказавшись на тесном пространстве у лифтовых стволов, Козинцев наконец получил возможность в деталях разглядеть поезд, которому предстояло унести их в поднебесье и даже выше.
Значительно выше.
Все началось вчера, в кабинете начальника Третьего Отделения Императорской канцелярии тайного советника фон Брокка.
Сквозь щель в тяжелом бархате штор в полумрак кабинета просачивался блеклый свет летнего северного утра. Фонограф на резной этажерке в одном из углов негромко проигрывал Вагнера разумеется, «Кольцо Нибелунга».
Козинцев усмехнулся в усы. Весь фон Брокк начиная от педантичного соблюдению протокола в официальном платье до искренней любви к помпезности нордической оперы был отлитым в бронзе стереотипом западника. Что ж, свои североевропейские корни тайный советник холил и лелеял, всячески их подчеркивая при каждом подходящем случае; при этом он уже почти не стеснялся своего совсем не западного отчества и не требовал от подчиненных произносить его на западный манер.
Массивные двери распахнулись, и тайный советник энергичным шагом ворвался в кабинет. Решительно прошествовал к окну, раздернул шторы, взблеснув Одиновым оком на галунных петлицах. Сверкая золотой оправой пенсне, обернулся к Козинцеву, который почтительно вытянулся во фрунт, всем своим видом выражая почтительное внимание.
Лавр Бенедиктович! Прошу садиться.
Козинцев сел на жесткий стул. Фон Брокк отодвинул массивное кресло с высокой резной спинкой, своей монументальностью больше похожее на трон, и наверняка не более удобное, чем выделенный для подчиненных стул. Сел. Поправил на зеленом сукне и без того безупречные стопки бумаг с официальными печатями. Щелкнул туда-обратно выключателем лампы внутри пустотной колбы под зеленым абажуром вспыхнула и погасла электрическая спираль. Подергал зачем-то витой оплетенный шнур. Задумался.
Козинцев деликатно кашлянул. Ему нечасто приходилось видеть начальство в подобном замешательстве; если бы Козинцев не знал фон Брокка как человека безупречной выдержки и удивительной силы воли, то описал бы это состояние словом «смятение». Смятение было Козинцеву знакомо и понятно, ибо являлось эмоцией, которую ему приходилось в последние годы испытывать все чаще.
Фон Брокк остро глянул на Козинцева живым, левым глазом. Правый, механистический, сердито жужжал, отстраивая фокус. Уголь Одинова огня за его линзами то разгорался, то пригасал в такт работе тончайшего механизма.
Я думаю, не стоит пояснять, что причина, по которой вы сейчас находитесь здесь, Лавр Бенедиктович, является государевым секретом, а посему никакие разговоры о ней за пределами этих стен недопустимы.
Вне всякого сомнения, Карл Иванович.
В узком кругу приближенных тайный советник призывал подчиненных избегать титулования согласно табели о рангах. Легкий налет неформальности придавал доверительности беседе за закрытыми дверями.
От сердца у Козинцева, которого звонок из приемной фон Брокка застал в ситуации несколько пикантной и даже щекотливой, изрядно отлегло. Он давно научился быть готовым к срочным вызовам под светлы очи начальства в любое время дня и ночи равно как и к тому, что его способны отыскать в любом, даже самом неожиданном месте необъятного города. И если не въедливая секретарша тайного советника, то уж молодчики из фельдъегерской службы достанут его наверняка.
Поэтому Козинцев без удивления принял из рук бордельмаман эбонитовый наушник и, назвав сегодняшний пароль, спокойно выслушал телефонограмму. Однако всю дорогу до Микаэлева дворца Козинцев пребывал в некотором напряжении, которое попустило его только сейчас. В глубине души он опасался, что в злосчастном Шанхайском деле, закрытом и убранном под гриф совершенной секретности, обнаружились новые неприятные подробности но нет, пронесло, хвала богам, пронесло.
Тогда, в Шанхае, не все прошло гладко, и далеко не все по завершении Восточно-Азиатской кампании остались невредимы. И даже в живых остались не все, пусть потери в агентурной сети и удалось свести к допустимому минимуму. Козинцев до сих пор нес груз вины за то, что на землю Отчизны вернуть удалось далеко не всех, но фактов, подтверждающих то, в чем он корил себя весь этот год, до сих пор не появилось. Это был рок, фатум, судьба, игра богов или даже просто человеческий фактор, но ни в коем случае не вина исключительно и только лишь одного Лавра Бенедиктовича Козинцева, статского советника Третьего Отделения Его Императорского Величества Канцелярии. Но ему самому порой мнилось, что лучше бы уж была это именно его собственная, единоличная, как и ответственность, вина. Признав вину и приняв обвинения, он смог бы дышать свободнее, и та горечь, которую он ощущал все это время, получила бы наконец оправдание и объяснение, в которых Козинцев так нуждался. Это было бы искупление за провал операции, за ребят, которые сгинули в клоаке многомиллионного города на самом краю света, за.