Дмитрий это ты?
Я. Телефонируешь в столицу, уйдешь отсюда, все оставишь на Круминей, снимешь жилье где-нибудь на окраине и будешь ждать другого наблюдательного отряда.
Что вы собрались делать?
Есть подозрение, что наши приятели из Эвиденцбюро ночью заберутся в дирекцию «Мотора», чтобы покопаться в чертежах и документах. Есть подозреваемый, который их впустит. Дыра в заборе даже подготовлена!
Хорь, эта дыра была там всегда.
Почем ты знаешь?
Закон природы, Хорь. Ты завод, фабрику или мастерскую хоть двухсаженной каменной стеной обнеси и роту сторожей приставь круглосуточно вокруг ходить, а дыра будет. По-моему, она самозарождается разом с забором. И все рабочие будут о ней знать, даже мастера, и никто не проболтается.
Почему?
Потому что кормилица! Они через эту дыру всякое добро из цехов таскают и к знакомым скупщикам несут.
Значит, в этом деле могут участвовать и рабочие?
Конечно, могут, смутно представляя себе, как наблюдательный отряд вышел на след злоумышленников, ответил Лабрюйер. Рабочего, Хорь, обольстить легко. Они после пятого года еще не угомонились толком. Все им свобода, равенство и братство мерещатся.
Но ведь будут когда-нибудь свобода, равенство и братство? неуверенно спросил Хорь.
Разве что на том свете. Вот какое у меня равенство с Минни и Вилли? Какое братство у директора завода со слесарем? И какая, к черту, свобода, когда ты зависишь даже от булочника? Не испечет он хлеба и сиди со своей свободой голодный.
Но вот Робинзон Крузо сумел же все на острове устроить. И не голодал!
Он только и мечтал, чтобы обменять свою свободу вместе с устройством на самую жалкую комнатенку в Лондоне
Хорь не ответил, а молча пошел в закуток, где было оборудовано ложе.
Лабрюйер сел с Яном проверять книгу заказов. Для съемки нужен дневной свет, никто не придет в фотографическое заведение в потемках. Разобравшись с книгой, Лабрюйер отправил Яна домой и сел вычерчивать схему своего розыска, отмечая живых пустыми кружочками. А мертвых заштрихованными. Мыслительной работе помешала госпожа Круминь, решившая, что сейчас самое время вымыть в салоне полы.
А у семейства Краузе совесть нечиста! вдруг объявила она.
Какого такого Краузе?
Того самого, что елку опрокинул. Сам Краузе, когда были беспорядки, ни в чем не повинных людей погубил, донес на них.
Откуда вдруг такие сведения? удивился Лабрюйер. И оказалось госпожа Круминь, сильно невзлюбив семейство Краузе из-за опрокинутой елки, которую она наряжала с таким старанием, в свободное время совершила обход приятельниц, живших на Романовской и много чего знавших про события пятого и шестого года. Она имела цель узнать побольше пакостей про Краузе, и цели своей достигла.
И пятый, и шестой год были для рижан тяжким испытанием. Уличные бои, вспыхивавшие возле фабрик и заводов, стрельба из чердачных окон по драгунам и солдатам, аресты, порой совершенно необъяснимые, объявленное наконец генерал-губернатором Соллогубом военное положение, обыски прямо на улицах, нелепые действия военных патрулей, отнимавших револьверы даже у полицейских, вспоминать все это Лабрюйеру вовсе не хотелось. Возможно, потому, что как раз тогда он и двух дней подряд не бывал трезвым. А вот госпожа Круминь увлеклась своим докладом.
Эти Краузе живут на Романовской, в двадцать втором доме, а как раз напротив, в двадцать пятом, эти сумасшедшие студенты и актеры устроили свой комитет федеральный, что ли, комитет. Туда всех тащили, кто под руку подвернется, сами судили, сами в них стреляли господин ведь помнит, что у Гризиньской горки чуть ли не каждый день покойников находили. Лежит а у него десять дырок в груди! Малому ребенку понятно расстреляли, а за что только Боженька знает. Вот к ним Краузе и пошел с доносом.
Откуда вы это знаете, госпожа Круминь? пораженный уверенностью супруги дворника, спросил Лабрюйер.
Так все же знают! У Краузе племянник там просто поселился, в этом проклятом комитете. Это его сестры сын, фамилия другая. Но соседи же все знают. Студент-медик, куда потом девался непонятно. Может, его самого расстреляли. Туда ему и дорога! Это через него Краузе донос отправил!
И на кого же он донес?
Лабрюйер не хотел копаться в тех давних и кровавых событиях он просто решил дать госпоже Круминь выговориться.
На Гутера Гутеру он был должен. Анна Блауман тогда у них служила, она знает Гутер за долгом приходил, ругался. Две тысячи рублей!
Немало!
Моему муженьку за такие деньги пришлось бы пять лет работать не есть, не пить, новой рубахи не сшить, тогда бы столько заработал. А у богатых две тысячи фью! Как дым в трубу! За один вечер потратить могут!
Но ведь в доносе он этого написать не мог.
Нет, конечно, в доносе было что Гутер, и Крюгер, у Крюгера была отличная столярная мастерская, и Хуго Энгельгардт все в «черной сотне» состояли и бунтовщиков полиции выдавали. А как проверишь? Крюгеру Краузе тоже был должен, а с Энгельгардтом иначе вышло госпожа Краузе его единственная наследница. Они втроем пошли в ресторан «Тиволи» нашли время ходить по ресторанам! Там их и взяли. Той же ночью судили и на Гризиньскую горку! А потом эти студенты поняли, что дело плохо, и разбежались кто куда. Кого-то родители с перепугу чуть ли не в Америку отправили, кто их там найдет! Кто-то, говорят, в Голландии спрятался. Теперь их так просто не найти.
Гутер, Гутер пробормотал Лабрюйер. Не тот ли, у кого была хорошая лавка возле Верманского парка?
Тот, тот!
Фамилия Энгельгардт тоже была знакома. Немного помолчав, Лабрюйер вспомнил еще будучи агентом, разбирался с делом о воровстве, ходил по квартирам нового дома, в списке свидетелей значился Хуго Энгельгардт, но оказалось, что в нем нет нужды все необходимое рассказали соседки с нижнего этажа.
А Краузе теперь живет в роскоши. Жена получила хорошие деньги от Энгельгардта, от долгов он избавился чего же не жить?
И его племянник тоже в Америке?
Нечистый его знает, куда сбежал. Вот такие они, эти Краузе. Все о них знают, а доказать никто не может. С судом связываться ты же и окажешься во всем виноват. А пусть господин Лабрюйер тоже знает!
Может, это всего лишь слухи? предположил Лабрюйер.
Вы на этого Краузе и на его женушку посмотрите! Они дурные люди, и это не слухи. Я-то теперь знаю, кто там сидел, в этом комитете.
А раньше не знали?
Так я же с детьми в Майоренхоф уехала! Там потише было. Дачи стояли пустые, кто в такое время туда купаться поедет? Я за гроши комнатушку сняла. Муженек здесь остался, слава богу, уцелел. А потом я же не полицейский сыщик, чтобы за убийцами гоняться. Если бы этот Краузе меня не рассердил я бы никогда не узнала, что он за свинья.
Домыв пол и попросив у Лабрюйера в счет будущих услуг полтинник, госпожа Круминь ушла.
А Лабрюйер впал в тоску.
Он не думал, что станет так беспокоиться о наблюдательном отряде. И даже легкую обиду вдруг обнаружил в душе: все на дело пошли, его с собой не взяли. Но кто-то же должен в случае провала принять новый наблюдательный отряд и передать ему все немногие ниточки, ведущие к загадочной персоне предателя.
Он не пошел домой ночевать, он устроился в закутке, положил у подушки заряженный револьвер, подтащил к ложу стул, на стуле установил свечу, попытался хотя бы думать об ответном письме, но умные мысли в голову не приходили. Он взялся перечитывать письмо Наташи, поразился тому, как складно у нее все получается, и понял, что ему такой легкости в сочинительстве посланий не дано. И дальше он просто лежал, глядя в потолок и ожидая не стукнет ли дверь черного хода.
Хорь и Росомаха пришли в шесть часов утра. Именно пришли зимней ночью в Задвинье изловить ормана трудновато. Шесть верст по морозцу для Хоря пустяк, Росомаха тоже был бодр и румян, оба в том состоянии, когда возбуждение сильнее усталости и не даст так просто заснуть.
Лабрюйер кинулся к двери, чтобы спросить: ну, что, как?
Росомаха вошел первый и приложил палец к губам. Лабрюйер немного удивился что бы сие значило. Но, увидев хмурую физиономию Хоря, понял лучше вопросов не задавать. Хорь молча прошел в закуток, стянул сапоги, разделся, потом в одном исподнем прошел в лабораторию.
Не трогай его, шепнул Росомаха. Ему сейчас выпить бы ну хоть шнапса.
Так он и пошел за шнапсом.
Лабрюйер знал, что у Хоря там припасен штофчик зеленого стекла на всякий пожарный случай.
Не повезло нам, сказал Росомаха. Только спугнули эту сволочь. Теперь все заново придумывать.
Не все коту масленица, бывает и великий пост, ответил Лабрюйер.
А знаешь что? Давай выпьем чаю, предложил Росомаха. Я не замерз, но что-то такое требуется, а что и сам не знаю.
Из лаборатории вышел Хорь.
Я сопляк, вообразивший себя Наполеоном, сказал он. Меня в богадельню отправить надо, горшки за стариками выносить.
И опять ушел в лабораторию.
Лучше бы отрядом командовал Горностай, заметил Лабрюйер.
Лучше, да. По крайней мере, этой ночью. Но даже если бы Горностай все равно Упустили всех, понимаешь? Да еще нас какой-то дурак заметил, кричать стал. И придется начинать, как говорится, с нуля. Ты его сейчас не расспрашивай, Росомаха мотнул головой, указывая на дверь лаборатории. Он не в себе. Пока шли чего я только не наслушался. А парень золото! План операции ведь он составил. И сам же Да что говорить И на старуху бывает проруха Его, Хоря, ведь для больших дел готовят, понимаешь? И он это знает. И вдруг такая незадача
Лабрюйер поглядывал на спиртовку. Над ней на треножнике была установлена кастрюлька, в которой воды на две чайные чашки.
Режь сало, сказал он Росомахе, я хлеб нарежу.
Как он там? прислушавшись к тишине, спросил Росомаха. Плохо ведь ему
Да, сам вижу. Ты ешь, ешь
А ты, вообще, какого лешего тут сидел?
Вас ждал. Теперь уже и ложиться нет смысла. Мне с утра в «Северную гостиницу».
А меня, знаешь, в сон потянуло.
Ступай в закуток, хоть часа два подремли. А я домой, переоденусь, побреюсь, усы подправлю.
С дамой, что ли, рандеву?
Видел бы ты эту даму!
В «Северную гостиницу» Лабрюйер пришел раньше времени в девять часов. Он хотел спокойно позавтракать в ресторане, а заодно расспросить персонал о госпоже Крамер.
Опоздали, сударь, сказал знакомый коридорный. Убралась она!
Как убралась?
Спозаранку ее увезли.
Как увезли?!
Господин за ней приехал, сразу в номер, и сам ее чемоданы вынес. В автомобиль и увез!
А она?
Она за ним тащилась, охала, бормотала. Как будто силком увозил!
Черт побери, и еще раз побери Ну-ка, братец, опиши мне того господина.