Да, разумеется. На Кипенхольме, где поднято одно из тел, даже два Лифляндский и Императорский Рижский.
Я не сомневаюсь, что ты из-под земли выкопаешь своего маньяка буркнул Енисеев. Другие версии нужны! А у тебя на нем свет клином сошелся. Можно подумать, в Риге только одно это и случилось. А в пятом году мало было, что ли, гадостей?
Лабрюйер вспомнил самовольное расследование госпожи Круминь.
В пятом году были лживые доносы, но настоящие преступники не стали ждать, пока их отправят в Сибирь, сбежали. Вон два года назад в газетах писали одна парочка в Лондоне вынырнула. Я даже фамилии запомнил Сварс и Думниекс. Сперва вообразили себя анархистами, потом вздумали ограбить ювелирный магазин, стали пробиваться туда сквозь стенку из соседней квартиры, хозяин услышал, побежал в полицию. За ними пришли полицейские они стали отстреливаться, пятерых, кажется, уложили. Потом в другой дом успели перебежать и там целое побоище устроили, против них две сотни полицейских послали не смогли их взять. Оружия у них было на целую дивизию. В конце концов к дому притащили батарею полевой артиллерии и всерьез собирались стрелять. Но по особой Божьей милости дом как-то сам загорелся сверху, перекрытия рухнули, тут нашим голубчикам и настал конец.
Ничего себе Думаешь, все бунтовщики разбежались? в голосе Енисеева было великое сомнение. Я так полагаю, прирожденные анархисты разбрелись по свету, а студенты из хороших семей понемногу стали возвращаться. Давай-ка, брат Аякс, искать злодеев и помимо твоего драгоценного маньяка. Конечно, покарать его, сукина сына, следует, и жестоко, но лучше бы ты сдал все, что наскреб по сусекам, своему другу Линдеру и попробовал идти другими путями.
Лабрюйер понял, что вот теперь он от маньяка уже не отступится.
Я поищу другие пути, сказал он. Более того, один путь на примете у меня имеется.
Он имел в виду жалкого воришку Ротмана. Ротман, конечно же, врал кто из этой публики не врет? Но Енисеев хочет непременно получить преступника родом из 1905 года вот пусть и убедится, что искать такого человека большая морока, нужно всю Ригу и окрестности перетрясти в поисках несправедливо обиженных.
Это славно, брат Аякс. Ты пока доложить о нем не хочешь? Нет? Ну, это я понимаю доложишь, когда будет что-то, так сказать, материальное.
Хорошо.
Лабрюйер был готов даже предъявить Ротмана пусть Енисеев сам его вранье про племянника слушает.
Как там Хорь? спросил Енисеев.
Злится на всех.
Это понятно! А на себя?
Собрался идти на службу в богадельню.
Енисеев рассмеялся.
Хоть он и испортил дело, а сердиться на него нелепо каждый из нас мог точно так же испортить, ночью, да на бегу, да в суете Ничего, начнем сначала. Судьба у нас такая
Поужинав, Енисеев ушел, а Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Там было пусто, куда подевался Хорь непонятно. Забравшись в лабораторию, Лабрюйер опять достал Наташино письмо и опять задумался: ну, что на такое отвечать?
Единственная умная мысль была посоветоваться с Ольгой Ливановой. Ольга молодая дама, счастливая жена и мать, Наташу знает уже очень давно, и как принято говорить с образованными молодыми дамами тоже знает. Но как это устроить?
Время было позднее, Лабрюйер пошел домой и на лестнице возле своей двери обнаружил Хоря в штанах и рубахе, на плечи накинуто дамское широкое пальто. Хорь сидел на ступеньках и курил изумительно вонючую папиросу.
Ты тоже считаешь, что я разгильдяй и слепая курица? спросил Хорь.
Ничего я не считаю. И никто так не считает.
Горностай! Я же вижу! Он так смотрит! Сразу понятно, что он о тебе думает!
Он иначе смотреть не умеет.
Лабрюйер отпер дверь, вошел в прихожую, обернулся.
Он иначе смотреть не умеет.
Лабрюйер отпер дверь, вошел в прихожую, обернулся.
Тебе письменное приглашение? Золотыми чернилами и с виньетками? полюбопытствовал он.
Хорь молча поднялся, погасил папиросу и вошел в Лабрюйерово жилище.
Я должен как-то оправдаться. Он должен понять, понимаешь?.. И все должны понять! Если меня сейчас отправят в столицу, я застрелюсь.
Почему вдруг?
Потому что когда суд чести виноватый обязан застрелиться.
Какой еще суд чести?
Офицерский.
Тут Лабрюйер впервые подумал, что весь наблюдательный отряд офицеры. Жандармское прошлое Енисеева не было для него тайной, а вот что Хорь тоже имеет какое-то звание раньше и на ум не брело.
Тебя что, осудили?
Я сам себя осудил. Я знаю, почему это все случилось. Вот, полюбуйся!
Хорь неожиданно достал револьвер.
Ты что, с ума сошел?! заорал Лабрюйер. Покойника мне тут еще не хватало!
Хорь вытянул руку, словно целясь в Лабрюйера.
Видишь? спросил он. Видишь?! А если бы из-за меня Барсук погиб?!
Рука дрожала.
Дурака я вижу!
Лабрюйер шарахнулся в сторону, кинулся на Хоря, с хваткой опытного полицейского агента скрутил его и отнял револьвер.
Институтка! Истеричка! крикнул он. Барынька с нервами! Подергайся мне еще!
Для надежности он уложил Хоря на пол лицом вниз и еще прижал коленом между лопаток. Продержав его так с минуту, Лабрюйер поднялся и ушел в комнату, оставив открытыми все двери в том числе и на лестницу.
Хорь встал, постоял и тоже вошел в комнату.
Истерик больше не будет, сказал он. Я знаю, что я должен делать.
Вот и замечательно.
Где мой револьвер?
Завтра отдам. Он тебе ночью не нужен. Иди спать.
Хорь постоял, помолчал и ушел.
Лабрюйер запер за ним дверь и крепко задумался. Было уже не до любовной переписки. Он видел Хорь не выдержал напряжения. Да и куда ему кажись, двадцать два года мальчишке, выглядит еще моложе. Целыми днями изволь изображать фрейлен Каролину, как там про клоуна в цирке говорят весь вечер на манеже А когда приходится играть роль с ней малость срастаешься. Придумало же начальство школу для Хоря!..
А тут еще и Вилли. Хорь не назвал этого имени, но Лабрюйеру такая откровенность и не требовалась.
Понять бы еще, что именно там произошло
Горестно вздохнув, Лабрюйер стал раздеваться. Потом лег, укрылся поплотнее, уставился в потолок, почувствовал неодолимую власть дремы, обрадовался и потихоньку уплыл в сон.
Сколько времени этот сон длился неизвестно. Когда Лабрюйер усилием воли разбудил себя, за окном был обычный зимний мрак. Но нужно было сесть и вспомнить те слова, что он произносил во сне. Там ему удалось написать письмо Наташе Иртенской! И это было замечательное письмо. Вот только хитро устроенная человеческая память этого письма не удержала.
Но во сне Наташа получила письмо и даже, кажется, какие-то строки прочитала вслух. Он вспомнил прекрасный профиль Орлеанской девственницы, изящный наклон шеи, темные кудри на белой коже. Все это присутствовало во сне. И снова, после всех сомнений, он понял, что никуда ему от этой женщины не деться. И придется понимать то, что она говорит и пишет, хотя для обычного нормального мужчины это загадка
Утром Лабрюйер отправился в фотографическое заведение. Хорь уже был там по видимости спокойный, деловитый, хотя мордочка осунулась или плохо спал, или вообще не сумел заснуть. А две бессонные ночи подряд никого не красят.
Из Москвы телефонировали, сказал Хорь. Я записал. Нашли мать убитой Марии Урманцевой. Она от горя забилась в какую-то глушь, названия я не разобрал, там единственный подходящий телефон за десять верст от усадьбы, в полицейском участке. Сегодня в четыре часа пополудни она там будет, и ты сможешь с ней поговорить. Зовут ее Анна Григорьевна.
Хорошо, благодарю.
И еще к тебе человек приходил.
Что за человек?
Нищий какой-то, прихрамывал. Очень огорчился, что не застал.
Ничего не велел передать?
Сказал, он какого-то свидетеля нашел. Какого, зачем не объяснил.
Ротман, что ли? Вот такой, вроде карлика, Лабрюйер показал ладонью рост Ротмана. Мордочка как у мопса.
Он самый. Что-то ценное? заинтересовался Хорь.
Черт его знает, может, и ценное. Больше ничего не сказал?
Гривенник попросил. Я дал.
Это правильно
Ушел в сторону Матвеевского рынка.
У него там где-то логово, вспомнив воровство в кондитерской, сказал Лабрюйер. Ну-ка, прогуляюсь я, что ли
Хорь внимательно посмотрел на него.
Когда Хорь не валял дурака, изображая эмансипированную фотографессу, взгляд у него был живой и умный. Взгляд, выдающий чутье, которое или вырабатывается годами службы, или дается от рождения.
Револьвер возьми, Леопард, сказал Хорь.
Отчего же не взять
Хорь явно ощутил что-то тревожное. А Лабрюйер уже, оказывается, стал срастаться с «наблюдательным отрядом» и последовал совету почти без рассуждений, как и полагается в непростой ситуации.
Поскольку визитной карточки Ротман не оставил, следовало начать с кондитерской, а заодно съесть там что-то, что бы порадовало душу и желудок. Была тайная мысль вдруг Ольга Ливанова опять приведет туда своих ребятишек?
Эта женщина ему очень нравилась. Не так, как Наташа, конечно а платонически. Она, по его мнению, была той идеальной женой и матерью, которую хотел бы видеть хозяйкой в своем доме любой мужчина: красавица, умница, способная на истинную верность и преданность. Но вот только в кондитерской ее не оказалось
Лабрюйер съел кусок вишневого штруделя, оценив тонкость раскатанного теста и аромат, выпил чашку кофе со сливками и подождал, пока выйдет пожилая женщина в длинном клеенчатом фартуке, чтобы убрать посуду и поменять скатерти скатерка в приличной кондитерской должна быть безупречной белизны.
Он спросил, не помнит ли фрау малорослого воришку, что стянул у него кусок яблочного пирога с миндалем.
Как не помнить, ответила фрау, очень польщенная таким обращением, и перешла на совсем светский тон: Тот пьянчужка, что обокрал его, тут часто околачивается, и если он был настолько добр, что не сдал пьянчужку в полицию, то это напрасно таких бездельников следует выгонять из Риги.
Говорить о собеседнике «он» или «она» было изысканной немецкой вежливостью.
Не знает ли фрау, где бездельник живет? поинтересовался Лабрюйер. Она сделала бы хорошее дело, если бы подсказала, где искать того человека. Она не знает, что он когда-то был уважаемым человеком
Может быть, работал на «Фениксе»? предположила женщина. Я живу недалеко от «Феникса» и раза два его там встречала.
Да, у него такая внешность и походка, что их легко запомнить. Я был бы ей признателен, если бы она расспросила соседок, сказав это, Лабрюйер положил на стол полтинник, деньги для фрау, убирающей грязную посуду, неплохие день ее работы в кондитерской.