Я тогда думал, он просто глумится, как начальству положено, но оказалось дело говорит. Я действительно не рождён для праздности. Для чего угодно, только не для неё. Вынужденно пробездельничав почти четыре дюжины дней, я в этом окончательно убедился. Можно сколь угодно приятно проводить время с друзьями, валяться в постели с книжками, обедать четырежды в день и даже чувствовать себя вполне счастливым во все моменты, когда держат ноги и не особо сильно кружится голова, но без работы в Тайном Сыске и суматошной беготни по городу я это уже не совсем я.
Грех жаловаться, конечно; я, собственно, и не жаловался. С тех пор как вечная тошнотворная слабость из необъяснимой напасти превратилась в закономерное следствие принятого мною самим решения, терпеть её стало довольно легко. По крайней мере, я чувствовал себя не разнесчастной жертвой, а, самое худшее, дураком, сделавшим неправильный выбор, который, при желании, можно в любой момент изменить. Не то чтобы я собирался, но сама по себе возможность изменить решение мне нравилась. Позволяла ощущать себя не бедняжкой, чью силу пожирает хищное наваждение, а благодетелем, делающим подарок. Чересчур щедрый, самому не по средствам, но это как раз совершенно нормально, меры я ни в чём никогда не знал.
На пустырь, через который по ночам проезжал мой призрачный поезд, я и правда больше не ходил. Но не потому, что дал обещание Шурфу и Джуффину; строго говоря, никаких обещаний я им не давал. Они и не требовали, только сказали порознь, в разное время, но примерно одно и то же: «Надеюсь, ты сам понимаешь, что тебе пока лучше туда не соваться», и я ответил: «Да, понимаю», потому что и правда всё сам понимал.
Впрочем, у меня была гораздо более веская причина больше не ходить на пустырь: я боялся. Не поезда, вряд ли он бы причинил мне какой-то дополнительный вред, просто проехав поблизости, а самого себя. Своей очарованности, чтобы не сказать одержимости им. Понимал, что если черноглазая женщина снова мне крикнет: «Чего стоишь, залезай!» я вполне могу плюнуть на всё и вскочить на подножку. Со всеми вытекающими последствиями. А от меня и так-то не особенно много осталось, куда ещё что-то терять.
И вот это мне больше всего не нравилось страх перед встречей с поездом и её возможными последствиями. Куда вдруг подевалась моя обычная бесшабашная храбрость? В последнее время она стала по-настоящему хороша, потому что основывалась не на наивности невежественного новичка, неспособного оценить опасность, а на практическом опыте, который наглядно свидетельствовал: я могу справиться вообще со всем. Постоянная физическая немощь мелкая пустяковая неприятность по сравнению с утратой этой уверенности. Вот что мне в первую очередь надо было себе вернуть.
После того как Кофа рассказал про толпы народа, пирующие на пустыре в ожидании поезда, мне впервые за всё это время всерьёз захотелось туда пойти. Своими глазами увидеть даже не столько поезд, сколько праздник, устроенный в его честь.
Не то чтобы я любил многолюдные сборища; собственно, рынки и ярмарки до сих пор стороной обхожу. Но как толпа горожан, поспешно доедая сосиски, машет моему поезду светящимися веерами, я бы с удовольствием поглядел, вот о чём я думал после того, как высадил Кофу возле улицы Примирений, где у него было какое-то дело, а сам поехал домой не с ветерком, пугая прохожих, как в прежние времена, а медленно и осторожно, как пожилой фермер, непривычный к загруженности столичных дорог, потому что кружилась чёртова голова, а в чёртовых же глазах начало темнеть, так что солнечный день казался разгаром сумерек. Ещё бы, после таких-то нечеловеческих усилий: с утра добыча кофе из Щели между Мирами, потом поездка аж на Левый берег и долгий дружеский обед с интересными разговорами. Предел моих нынешних возможностей, теперь небось до ночи придётся бревном лежать.
Ладно, подумал я, ничего не поделаешь, значит, буду лежать до ночи. Зато потом появятся силы добраться до этой грешной ярмарки. И может, даже сосиску более-менее тщательно прожевать.
У меня нет задачи сгинуть навек, сказал я. У меня задачи попроще: съесть сосиску, купить светящийся веер, выяснить, что за вино Кофа называет отравой, и показать поезду фак. Самая опасная часть этой затеи дегустация, но поскольку больше трёх глотков ландаландской кислятины вряд ли осилю, выживу наверняка
Что-что ты намерен показать поезду? перебил меня Шурф.
Чутьё у него, конечно, фантастическое. Я ещё сам ничего окончательно не решил, вернее, пока толком не понял, есть ли у меня силы на дополнительную прогулку, или сегодня вечером максимум до кресла в гостиной доползу, а сэр Шурф уже тут как тут. И угрожающе трепеща на сквозняке своей магистерской мантией, спрашивает: «Ты куда собрался?» Ну не врать же ему. То есть я бы соврал, но заранее ясно, что не получится. Очень уж это энергоёмкое занятие убедительно врать.
Фак я намерен ему показать, объяснил я. Просто смешной хулиганский жест, популярный на моей так называемой родине. И продемонстрировал своему другу кулак с вытянутым вверх средним пальцем. Сделал это не без некоторого злорадного удовольствия. Не зря говорят, что лучше поздно, чем никогда.
Этот жест, к твоему сведению, сопровождает многие старинные крэйские сельскохозяйственные заклинания, заметил сэр Шурф. По мнению экспертов, они весьма эффективны для повышения урожайности корнеплодов. Но наваждение такой ерундой вряд ли проймёшь.
Раньше я бы в ответ на это заржал; мне и сейчас хотелось, но смех тоже очень энергоёмкое занятие. Даже хуже вранья.
В последнее время я поневоле стал экономным, как в те давние, если не вовсе мифические времена, когда мне вечно не хватало денег. Думал, что-что, но экономить мне точно больше никогда не придётся, а оно вон как повернулось. Никогда нельзя зарекаться. Никогда.
Экономить на поступках, разговорах и даже веселье оказалось гораздо противней, чем делить на три равные части буханку хлеба и оставшийся в доме кофе, чтобы дотянуть до зарплаты. Но хуже всего было обнаружить, что экономить я до сих пор не разучился. И готов делать это, если необходимо. Честное слово, лучше бы сутками в обмороках валялся, безрассудно растранжирив все силы. Не факт, что долго так протянул бы, зато гораздо больше нравился бы себе.
Но я таков, каков есть. Расчётливый и экономный. Тот ещё хитрый жук. Поэтому не заржал, а сдержанно улыбнулся и сказал:
Очень смешно, что здесь это полезный в хозяйстве магический жест. Но там, откуда я, будем считать, что родом, он совершенно бескорыстное хулиганство. Хотя, кто его знает, может, он и там урожайности корнеплодов способствует? Просто пока никто научно не доказал.
Это вряд ли, подумав, решил сэр Шурф. Сам по себе, без соответствующего заклинания жест и здесь не сработает. Зато если ты станешь делать его прилюдно, свидетели, особенно бывшие деревенские жители будут чрезвычайно удивлены с чего это вдруг тебе вздумалось городской пустырь засевать?
Ладно, не буду шокировать публику, согласился я. Обойдусь без сельскохозяйственных ритуалов. А то Тёмным магистрам неведомо, чем тот грешный пустырь при моём вмешательстве порастёт.
Может, ты и без прогулки туда обойдёшься? без особой надежды спросил мой друг. Зачем зря рисковать?
У меня нет задачи сгинуть, упрямо повторил я. И, помолчав, признался: Настоящая задача перестать бояться там сгинуть. А для этого придётся совершить условно храбрый поступок: пойти на пустырь, дождаться поезда, показать ему ладно, ничего не показывать. Просто вслед помахать. И убедиться, что мне всё это время нечего было бояться. И перестать уже наконец.
Шурф недоверчиво покачал головой. Вслух ничего говорить не стал, но на его лице было вполне ясно написано: «по-моему, это полная ерунда».
Звучит, как полная ерунда, я и сам понимаю, согласился я. Но для меня очень важно раз и навсегда покончить с бессмысленным страхом, который как-то незаметно во мне родился. Это даже важней, чем вернуть себе силу. Тому, каким я стал, по-моему, и возвращать ничего не стоит. Мало что хуже могущества в плохих руках.
И с каких это пор твои руки стали плохими? поинтересовался мой друг.
Надеюсь, с недавних. Собственно, только сегодня понял, что со мной не так. Помнишь, когда я после первой поездки лишился способности колдовать и бесился, ты сказал, что это вполне обычное дело, внезапная утрата могущества никому не на пользу. И угрюмый, на весь мир обиженный тип, в которого я превратился худшее, на что я способен. А поскольку объективно это не особо ужасно, не стоит переживать. Ты обычно всегда оказываешься прав, но в тот раз всё-таки ошибся. Здорово меня переоценил. Худшее, что может из меня получиться, это не тот раздражительный хмырь, а осторожный, расчётливый трус, который экономит даже на разговорах с друзьями, чтобы сил хватило до вечера, и собственной тени боится, не говоря уже обо всём остальном. А это совсем не дело. Не хочу таким быть.
Ну если ты именно так ставишь вопрос удивлённо откликнулся Шурф.
Будь на его месте кто-то другой, я бы сказал, что он выглядел совершенно растерянным. Но ладно, будем считать, что мой друг просто слегка удивился. Его репутация мне дорога.
Так странно от тебя всё это слышать, наконец сказал он. С моей точки зрения, ты сейчас очень стойко держишься в невыносимых для тебя обстоятельствах. Ведёшь себя выдержанно и осмотрительно, разумно распределяешь силы таким образом, чтобы их хватало не только на повседневные дела, но и на самые необходимые магические приёмы; по моему мнению, правильно делаешь, в твоей ситуации смерти подобно совсем перестать колдовать. И на поезд смотреть не ходишь, чтобы не подвергать себя ненужному искушению; собственно, я сам тебя об этом просил и был очень рад, что ты в кои-то веки послушал совета. Безупречное поведение, уж не знаю, чем тут можно быть недовольным. Но тебе изнутри, безусловно, видней. Если чувствуешь себя расчётливым трусом, вряд ли я смогу тебя переубедить. Чужие слова это просто чужие слова, они не могут быть убедительней собственных ощущений. А жить, презирая себя, действительно последнее дело. Я бы сам долго не вытерпел. Да и не надо никому такое терпеть.
То есть ты не станешь меня отговаривать? недоверчиво спросил я.
Под «отговаривать» я, будем честны, подразумевал не разговоры, а гораздо более эффективные действия. Шурфу и в старые времена ничего бы не стоило удержать меня силой, а уж теперь-то не о чем говорить. Справедливости ради, он так никогда не поступал, только страшно ругался. В смысле, аргументированно объяснял, почему я на этот раз идиот. Поэтому свинством с моей стороны было подозревать, что он сейчас вдруг ухватит меня за шиворот и запрёт в каком-нибудь заколдованном подвале, из которого даже Тёмным Путём не выберешься. Но я, чего греха таить, всё равно подозревал.