Сам Веселаго хотя и находил у Сент-Илера «замечательные знания», не готов был признавать его основателем Морской академии: историк полагал, что проект француза «не имел влияния на образование нового училища»{3}. Но на самом деле инструкция Морской академии, устанавливающая порядок учения и содержания учеников и датированная в Полном собрании законов Российской империи 1 октября 1715 г., была составлена именно Сент-Илером и утверждена Петром I по его настоятельной просьбе. И именно в проектах Сент-Илера находим мы и первые упоминания о самой идее создания Морской академии (хотя, разумеется, вообще мысль о необходимости обучения молодых дворян морскому делу и витала тогда в воздухе). Готовы ли мы допустить, что проходимец и искатель приключений все же способен создавать что-то осмысленное и полезное, или же, опознав в Сент-Илере самозванца, мы обязаны ретроспективно отказать ему в любом содержательном вкладе в основание первого регулярного училища в России?
Неопределенность эта весьма характерна: при ближайшем рассмотрении Сент-Илер оказывается ярким представителем общеевропейского типажа авантюриста и прожектера раннего Нового времени{4}. В самом деле, детальная реконструкция похождений барона напоминает нам, что он был вовсе не уникален: следя за его приключениями, мы постоянно натыкаемся где-то неподалеку от него на аналогичных «прожектеров», которые реализуют или пытаются реализовать весьма схожие схемы, и которые пользуются аналогичными приемами самоизобретательства. В частности, на расстоянии буквально пары рукопожатий от него нам встречаются два самых легендарных авантюриста эпохи, граф Клод Александр де Бонневаль, прославившийся несколько позднее под именем Ахмад-паша как реформатор оттоманской артиллерии, и финансист Джон Лоу, известный своей грандиозной финансовой пирамидой Компанией Миссисипи. Более того, сами современники видят это сходство и прямо сравнивают Сент-Илера с другими прожектерами.
В этом смысле важно, что известные нам похождения француза не ограничиваются Россией. Легко было бы себе представить, что иностранный мошенник воспользовался наивным увлечением Петра I и его соратников всем «западным», чтобы выдать себя за того, кем он не являлся; чтобы продать русским «секреты» и познания, которыми он на самом деле не обладал; чтобы переизобрести себя заново и присвоить себе комически высокий статус в далекой «дикой» стране. Граница между Россией и Европой в этом случае оказалась бы и границей между пространством «цивилизации», где знают цену настоящему знанию и умеют отличить эксперта от самозванца, и краем легковерных «дикарей», где этой разницы пока еще не понимают и где можно «обнулить» свое прошлое и придумать себе новую биографию. И в самом деле, в одном из своих поздних писем француз прямо именует русских «варварами». Однако российским приключениям Сент-Илера предшествовали похождения и авантюры на Пиренейском полуострове, в Англии, в Священной Римской империи, практически по всей Европе. До того как предстать при дворе Петра, он общался с британскими министрами и императорскими наместниками, а дворянство и баронский титул он присвоил себе не при пересечении российской границы, а где-то на полпути между Гаагой и Веной; потерпев же неудачу в России, он, как ни в чем ни бывало, отправился предлагать себя в качестве эксперта при шведском дворе. Именно в этот момент, кстати, Сент-Илер, по вполне понятным причинам, и вспоминает о «варварстве» русских. Если взглянуть на историю его похождений с этой стороны, то петровская Россия не выглядит уникально благоприятным для самозванчества заповедником простаков. Наоборот, оказывается, что она удивительно тесно интегрирована в общеевропейское пространство: авантюрист перемещается из Мессины в Санкт-Петербург столь же легко и непринужденно, как из Гааги в Вену.
Случай Сент-Илера предоставляет богатый материал для изучения этого явления, и данная книга задумана как своего рода документальная хроника похождений авантюриста, которые, как оказалось, неплохо отражены в архивных источниках по всей Европе. Собранные здесь документы включают как собственные письма француза, так и посвященную ему официальную переписку и некоторые другие бумаги, извлеченные из архивов Лондона, Парижа, Вены, Стокгольма и, конечно, Москвы и Санкт-Петербурга. В этих документах нас интересует прежде всего механика авантюры, политическая тактика авантюриста и те риторические приемы, с помощью которых он переизобретает и «продает» себя, приноравливаясь к изменяющимся обстоятельствам; те социальные и культурные реалии эпохи, которые и делали существование подобных персонажей возможным; а также грань между ними и теми, кого обычно не принято относить к категории авантюристов.
В самом деле, для современного читателя само появление таких фигур, как Сент-Илер, выглядит, конечно, удивительным. Как могли монархи и министры принимать его всерьез? Однако в реалиях начала XVIII в. все далеко не так очевидно. Во-первых, история Сент-Илера напоминает нам, что сам статус «эксперта» в ту эпоху только формировался. Знания и умения, особенно прикладные, носили по большей части характер «мастерства», приобретались ученичеством и долговременной практикой: это относилось и к низменным техническим профессиям, мало отличимым еще от ремесла, и к благородным искусствам дипломатии, войны, судовождения{5}. Кодификация и стандартизация прикладных навыков были еще впереди; представление о том, что им можно научиться в школе, только появлялось (и Морская академия была одной из первых таких школ в Европе). С другой стороны, объем циркулирующих знаний быстро расширялся, как расширялась и институциональная инфраструктура государства, его административный аппарат; постоянно появлялись новые протопрофессии. Общепринятых методов сертификации мастерства в этих областях практически не существовало, за исключением рекомендательных писем и дипломов/патентов на чин, полученных на предыдущем месте службы. Примечательно, что в этом отношении к Сент-Илеру трудно придраться: у него-то, оказывается, был патент, действительно выданный ему ни много ни мало самим императором Священной Римской империи. Но, вообще говоря, квалификация толковалась гораздо шире: для того чтобы претендовать на роль знатока, достаточно было предшествующего опыта или даже просто происхождения из той или иной местности. По мнению Джорджа Маккензи, британского резидента в Санкт-Петербурге, Сент-Илер вполне подходил для реализации предлагаемых им в России проектов, поскольку он-де «вырос в Тулоне (he was bred up in Toulon)», в портовом городе. Он видел (или мог видеть), как морское управление было устроено во Франции, общался (или мог общаться) с опытными в этой сфере людьми из таких элементов и строится в то время представление о квалификации{6}.
Одной из возникающих в это время протопрофессий, в которой Сент-Илер и подвизался в России, было управление училищами. В самом деле, если наш герой не подходил на роль директора Морской академии, то кого, в реалиях той эпохи, мы бы сочли для этого достаточно квалифицированным? «Экспертов» подобного профиля, специалистов по администрированию обучения просто не существовало; более того, в большинстве европейских стран не было и подобных учебных заведений. Назначить опытного морского капитана? Но подавляющее большинство капитанов и адмиралов в Европе никогда не учились в таких школах и понятия не имели о преподавании. Поставить во главе училища знающего математика? Но подобный человек по своему социальному статусу, скорее всего, не подошел бы для командования «морской гвардией». Показательно, что Сент-Илера сменил во главе Морской академии граф А. А. Матвеев, человек выдающийся, но имевший, конечно, к военно-морскому образованию отношения ничуть не больше, а пожалуй, и меньше чем француз-авантюрист. В самом деле, Матвеев никогда не служил во флоте; не преподавал и даже не учился в школе; ничего нам не известно и о его возможных познаниях в математике. В отличие от него, Сент-Илер все же имел какой-то опыт на море, вполне может быть, что достаточно обширный. Тем не менее обвинить Матвеева в том, что он не подходит на роль начальника Морской академии, нам в голову не приходит. Объявляя Сент-Илера заведомо негодным в директора такого училища, не воспроизводим ли мы просто социальные стереотипы XVIII столетия, предполагающие, что вельможа-дилетант заведомо подходит на любую руководящую позицию в отличие от дилетанта-простолюдина?
Но дело не только в этом: граница между авантюристом и не-авантюристом оказывается весьма неопределенной еще и потому, что вполне себе «настоящие» государственные деятели той эпохи на поверку пользуются теми же сами приемами, что и авантюрист Сент-Илер. Хотя в биографических словарях они значатся как полноправные эксперты, министры и дипломаты, при ближайшем рассмотрении оказывается, что и они тоже изобретают себе биографию, приписывают себе заслуги, сочиняют «прожекты», пытаются поймать фортуну за хвост. Многим из них удается строить вполне успешные карьеры, добиваться высоких постов, затевать действительно грандиозные политические предприятия. Но действительно ли эти сановники и генералы радикально отличались от Сент-Илера, или же мы приписываем им эти отличия ретроспективно, по принципу «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе»? Чем так уж принципиально отличается наш «мнимый барон без всякой дипломы» от целого ряда иностранцев, сыгравших важную роль в петровское царствование, например, от Франца Лефорта; от шпиона и эксперта в области государственного управления Генриха Фика; от своего конкурента в России, французского морского агента, проходимца и прожектера Анри Лави; и от многих, многих других не говоря уже о самом Александре Даниловиче Меншикове? Действительно ли провал Сент-Илера был предопределен, поскольку он являлся самозванцем и авантюристом, или все дело в случайности, в его неуживчивом характере? Возможно, если бы не ссора с Матвеевым, Сент-Илер вошел бы в историю как один из ценных экспертов, так удачно приглашенных Петром I на русскую службу, а биография француза красовалась бы в книгах по истории русского флота рядом с биографиями Крюйса, Фархварсона или его соотечественника Никиты Петровича Вильбуа?
Наконец, похождения Сент-Илера наглядно иллюстрируют и те особенности формирующегося государства раннего Нового времени, которые сделали возможным появление и функционирование таких прожектеров. Государственный аппарат носит в эту эпоху весьма рудиментарный характер, поэтому государи и их министры не могут не обращаться к подобным предпринимателям, когда им нужна информация, когда необходимо разработать какие-то планы реформ или сформулировать новые инициативы, когда требуется найти человека для выполнения важного задания. Первый этап приключений Сент-Илер приходится на годы Войны за испанское наследство, и как отмечает, например, исследователь британской политики в отношении американских территорий, «помимо защиты статуса кво, у Уайтхолла не было собственных существенных имперских планов». Все заметные шаги на этом фронте были именно инициативами прожектеров: министры в Лондоне не имели почти никаких сведений о ситуации на местах и могли лишь поддерживать или отвергать те или иные поступающие к ним предложения. Предложения эти, разумеется, подразумевали соответствующее вознаграждение их авторам{7}.
Наконец, похождения Сент-Илера наглядно иллюстрируют и те особенности формирующегося государства раннего Нового времени, которые сделали возможным появление и функционирование таких прожектеров. Государственный аппарат носит в эту эпоху весьма рудиментарный характер, поэтому государи и их министры не могут не обращаться к подобным предпринимателям, когда им нужна информация, когда необходимо разработать какие-то планы реформ или сформулировать новые инициативы, когда требуется найти человека для выполнения важного задания. Первый этап приключений Сент-Илер приходится на годы Войны за испанское наследство, и как отмечает, например, исследователь британской политики в отношении американских территорий, «помимо защиты статуса кво, у Уайтхолла не было собственных существенных имперских планов». Все заметные шаги на этом фронте были именно инициативами прожектеров: министры в Лондоне не имели почти никаких сведений о ситуации на местах и могли лишь поддерживать или отвергать те или иные поступающие к ним предложения. Предложения эти, разумеется, подразумевали соответствующее вознаграждение их авторам{7}.