А во-вторых Теперь, когда Барон воочию убедился, что Ольга жива и здорова, насколько оправдана будет его возведенная в абсолют месть? В самом ли деле заслуживает дядя Женя, по совокупности всех совершенных в отношении членов семейства Алексеевых подлостей своих, лишения жизни? Не правильнее ли оставить этого почти старика в покое и наедине с угрызениями совести? Ежели таковые, конечно, в нем обитают. Бог ему, как говорится, судья. Вот только
Бог-то бог, но и сам бы помог. Оставить все, как оно есть, значит, простить. Но он, Юрка Барон, не простил Самарина. Никогда не простит и не забудет.
Потому что ТАКОЕ невозможно забыть и простить.
Ленинград, февраль 1942 года
Кто? напряженно отозвался на Гейкин условный стук (бум пауза бум-бум-бум) хриплый голос.
Кто? напряженно отозвался на Гейкин условный стук (бум пауза бум-бум-бум) хриплый голос.
Бабай, это я.
Кто я?
Да Гейка же! Открывай.
Щелкнули замки, брякнула цепочка.
Дверь со скрипом приоткрылась, из-за нее высунулась голова мужика. Мало того что неприлично мордастого, так еще и без шапки. «Неужели у них в квартире так тепло?» поразился Юрка, отводя глаза от неприятного изучающего взгляда.
А это что за доходяги?
Со мной. К Яковлевичу. Он в курсе.
Мужик не сразу, но распахнул дверь, и окоченевшая троица шагнула в темную прихожую. Внутри и в самом деле оказалось тепло. С подобной непозволительной роскошью отапливать ВСЮ квартиру нынешней зимой Юрий столкнулся впервые.
Снова скрип и щелканье замков. И от этих звуков Олька испуганно прижалась к брату.
Ждите здесь, отрывисто бросил мужик и, протопав по коридору, скрылся в дальних комнатах.
Юра! Какой дядька страшный!
Цыц, ты!.. Гейка, а это кто? Родственник?
Это Бабай. Он у Яковлевича навроде ординарца.
Бабайка? Тот самый? Из сказки?
Я же тебе сказал помолчи! Юрий сердито одернул сестренку за рукав.
Хорошо. Помолчу. Только ты меня больше так не дергай больно.
Через пару минут из глубины квартиры показались двое Бабай и всемогущий, если верить рассказам Гейки, Марцевич. Здесь «всемогущий» от «могущий достать всё». Не за красивые, разумеется, глаза.
Марцевич был невысок, поджар и кривоног. Голова, словно у ужа, маленькая, лысая, с желтыми бегающи-
ми глазками. И хотя смотрели эти глазки приторно-ласково, угадывались в них раздражение и недовольство. Последнее, судя по всему, было связано с визитом в святая святых незнакомцев.
Анатоль Яколич! считав сокрытое, заторопился-затараторил Гейка. Это Юрка, про которого я вам рассказывал. Помните? Он фамильное рыжьё принес. А пацанка сеструха его. У них бабка умерла, и теперь малолетку не с кем дома оставить.
Сочувствую. Ах, война-война! Марцевич сокрушенно поцокал языком. Сколько же ты всем принесла горя! А сколько принесешь еще Ну?
Хозяин квартиры вопросительно уставился на Юру.
Доставай! пихнул парня в бок Гейка.
Ах да. Сейчас.
Порывшись за пазухой, Юра извлек на свет толику фамильного наследства. Не без опаски засветив покупателю, пояснил:
Сережки золотые с камушками рубиновыми. А к ним цепочка, тоже с камушком. Бабушка говорила: конец прошлого века.
А бабушка при жизни слыла специалистом?
Как это?
Ладно, проехали.
Марцевич небрежно подмахнул ювелирку, явив холеную, ухоженную ладошку и идеальную чистоту под ногтями, и удалился в свои покои, оставив гостей под присмотром Бабая.
А э-э?
Стой ты, не дергайся, осадил Гейка. Ему надо на светý это дело посмотреть. И в лупу специальную. Такую, знаешь, которая прямо в глаз пихается?
Юрка! А зачем ты этому дядьке противному мамины сережки и цепочку отдал?
Бабай сердито зыркнул на девочку, и Юрий зашипел:
Между прочим, кто-то обещал молчать?
Ну и пожалуйста. Буду молчать. Только учти! Вот вернутся мама с папой с Северного полюса, всё им будет сказано-рассказано.
Хозяин возвратился нескоро, но зато с двумя банками тушенки.
Это за серьги. Анатолий Яковлевич вручил Юрке банки. А это за цепочку. Марцевич достал из кармана кацавейки похожую на миниатюрные бусы связочку вяленых снетков и, пресекая возможные возражения, уточнил:
Цепочку беру исключительно за парность комплекта. Надеюсь, мы в расчете?
В расчете, буркнул Юрка, пряча сокровища в отцовский, еще времен Империалистической, вещмешок.
И здесь, неожиданно для всех, в торги вступила маленькая Олька. Расстегнув верхние пуговички облезлой шубейки, она достала из-за пазухи любимую игрушку маленькую резиновую овечку.
Дяденька, а мою овечку не возьмете? За хлебушек?
Спасибо, девочка. Оставь себе, покачал головой Марцевич и, демонстрируя широту натуры, протянул Ольге засохшую карамельку.
И тут девочка удивила всех вторично: посмотрела на благодетеля насупленно и упрямо помотала головой.
Значит, не такие уж мы и голодные, показно вздохнул Марцевич. Что ж, молодые люди, я вас больше не задерживаю. Всего доброго. Да, если вдруг поскребете по сусекам и сыщете еще что-то фамильное милости просим. Вот только приходить сюда больше не нужно. Отдадите вот ему он все сделает. Кстати, Гейка, задержись. Ты мне нужен.
Бабай снова взялся орудовать хитроумными замками. Открыв дверь, он сперва опасливо выглянул, осмотрелся и лишь тогда кивком головы указал гостям на выход. Юрий взял Ольгу за руку и вывел на лестничную площадку.
И снова щелканье замков. А следом донесшееся из-за двери приглушенное, выговариваемое:
Я ведь, кажется, неоднократно просил не приводить сюда своих дружков?! Да еще с детским садом!
Брат и сестра стали осторожно спускаться по обледенелым ступеням.
Олька! Ты почему конфету не взяла?
Потому что дядька плохой.
Вот и надо было забрать у него конфету. Пусть лучше хороший человек съест.
А хороший я, что ли?
Ты-ты. Кто ж еще?
Ур-ра!
Юрка вдруг резко затормозил и прислушался. Судя по звуку шагов, кто-то, тяжело пыхтя, поднимался по лестнице им навстречу. И этим кем-то оказался тот, кого он меньше всего ожидал сейчас встретить. Дуля кореш Гейки, которого тот две недели назад так жестоко отметелил на Чернышовом мосту.
Здравствуй, машинально поприветствовал Юрка.
Здоровее видали, огрызнулся Дуля, шествуя мимо.
Преодолев еще два лестничных пролета, он остановился и заколотил кулаком в дверь Марцевича. Всё тем же условным стуком.
«Интересно, а ему-то здесь что понадобилось?»
Юр, а мы сейчас к Лёле в гости?
Да.
Надолго?
Не знаю. Смотря как примут.
Я, конечно, хочу пойти к Лёле. Но немножечко боюсь туда идти.
С чего вдруг?
Они возле Волкова кладбища живут. Значит, там волки бегают.
Не бойся. Больше не бегают. Давно съели всех.
А разве волки вкусные?
Да уж наверняка повкуснее крыс. Всё, помолчи немножко, ладно? У меня от твоей болтовни голова болит.
Сам говорит, что я хорошая. А у самого голова болит, обиделась Ольга. Но тут Юра сунул ей за щеку крохотную сушеную рыбку, и обида на брата тотчас улетучилась. С одной стороны, девочке было очень жаль маминых сережек и цепочки. Но с другой до чего же вкусный зверь. Этот самый снеток.
В мирное время путь от Садовой до Растанной занял бы не более часа. Но сегодня на него ушли все три. Мало того что и так плелись по сугробам нога за ногу, так еще и на подходе к Лиговке застала воздушная тревога. Пришлось укрыться в ближайшем бомбоубежище.
Последний отрезок пути дался Ольге особенно тяжело. От слабости девочку буквально шатало из стороны в сторону, и Юрию приходилось постоянно подхватывать ее, удерживая в состоянии хрупкого равновесия. Каждый шаг давался с трудом, а в мозгу колотилось одно: «Только бы не упасть. Главное не упасть». Хорошо, что квартира Самариных располагалась на первом этаже. В противном случае у Ольги не достало бы силенок подняться. И не факт, что Юрка, сам вымотавшийся донельзя, сумел бы втащить ее по ступенькам наверх.
Но вот наконец и заветная парадная.
Они справились, дошли
О боже! всплеснула руками Самарина, открыв на отчаянный мальчишеский стук и обнаружив стоящих на пороге детей. Юра! Оленька! А закоченевшие-то! Откуда вы?
Юрка облегченно выдохнул. Страшно подумать, чтобы с ними сталось, если бы Самариных не оказалось дома. Возвратиться к себе, на Рубинштейна, брат и сестра были уже не в состоянии. Хоть ложись прямо здесь, на лестничной площадке, и помирай.
Здрасьте, теть Люся. Мы из дому. А по дороге еще и крюка пришлось дать. По одному важному делу.
Заходите скорей! И дверь, дверь закрывайте! А то квартиру выстудим, а у нас Лёлечка больная лежит.
Вот и оно, вожделенное тепло. Конечно, не Африка, как у Марцевича, но все равно здесь много теплее, нежели на стылом, пробирающем до костей уличном морозе.
Самарина на ощупь отыскала в прихожей спички, зажгла лучину и Юрка поразился увиденному: в мирной жизни красавица и модница, тетя Люся мало того что пугающе отекла и почернела лицом, так еще и была с ног до головы закутана в какие-то немыслимые хламиды. И это она! «Королева советского трикотажа», как некогда подшучивал над супругой дядя Женя.
Тетя Люся!
Что, Оленька?
А чем Лёлька заболела?
Ох, милая. Тем же, чем и все. Одна у нас нынче болезнь. Блокадная.
Ничего, доктор полечит, и все пройдет, авторитетно успокоила Ольга. А у нас для Лёльки сюрприз есть. Юрка, покажи!
Да погоди ты со своими сюрпризами! насупился Юрий, и Самарина, угадав в его голосе недоброе, тревожно спросила:
Что-то случилось? С бабушкой?
Умерла бабушка.
Что-то случилось? С бабушкой?
Умерла бабушка.
Когда?
Позавчера. Я ее на Кирпичный завод отвез.
Ох вы мои бедные!
Самарина обхватила, прижала Ольгу к себе и до боли прикусила губу, чтобы не зарыдать в голос. Но все равно в черных уголках ввалившихся глаз выступили слезинки.
Теть Люсь! виновато забормотал Юрий. Тут такое дело Я бы сам ни в жисть, но я слово бабушке дал. Понимаете, она просила, если с ней случится что-то плохое В общем, чтобы мы к вам пошли.
И правильно сделали! Самарина утерла рукавом телогрейки слезы и решительно взяла Ольгу за руку. Пойдем, милая. Я тебя к Лёльке на кровать, под одеяла засуну. Будете друг дружку греть. А ты, Юра, обожди здесь. Я быстренько.
Тетя Люся повела Оленьку в детскую, а обессилевший Юрка опустился на пол и привалился спиной к вешалке. Стянув рукавицы, стал растирать распухшие от мороза ладони и пальцы.
Через пару минут Самарина возвратилась.
Всё, Юрочка, Ольгу я устроила. А теперь займемся тобой.
Людмила! Что там, черт возьми, происходит?! Кто пришел?! донесся из кухни раздраженный голос дяди Жени.