Потерянная принцесса - Панченко Григорий Константинович 4 стр.

 Итак?  первым заговорил священник.  Что ты решил, сын мой?

 Ночью у нас появится шанс пробиться,  Лютгер обвел глазами всех.  Поэтому ночи они ждать не будут.

Он выждал немного, давая возможность каждому осмыслить сказанное.

 Что ж, мы все исповедались,  кивнул брат Христиан. Остальные молча склонили головы.

 Дадим им бой прямо сейчас?  предложил брат Рик. Глаза его сияли нездешним блеском, он уже был почти в раю, изнемогал от нетерпения.

 Экий ты торопыга, сын мой  отец Петар неодобрительно поморщился.

 А и вправду, чего тянуть?  поддержал юношу брат Отто.

 Да вам-то, дети мои, и вправду нечего, ваши грехи отпущены,  в голосе священника звучало подлинное раздражение,  но когда тут один из братьев (не буду на него палицей указывать) сказал, что, мол, исповедались все он кое о ком забыл. Мечники, арбалетчики, кнехты еще отнюдь не все к вечной жизни готовы! Что же, бросите их тут во грехе, как надменный полководец простую рать на поле боя оставляет, дабы самому спастись?

Отто только крякнул: возразить ему было нечего. Юный Рик весь залился багрянцем.

Лютгер быстро глянул на Бруно, но тот словно бы не проявлял интереса к происходящему.

 Прошу простить меня, друзья мои,  с явным смущением заговорил Жансель де Тьерри.  Мне, наверно, не следовало бы подавать голос в вашем собрании, но но неужто это единственный путь? Мы уже доказали свое мужество, бились храбро, никто не сможет с презрением сказать, будто мы сдались раньше, чем изнемогли. Не знаю, платит ли орденская казна выкуп, но я торжественно клянусь из доходов своего лена выкупить еще двоих, друзья мои и братья, а христианские владыки в Святой земле наверняка

 Эти не станут брать в плен тех, кто пролил кровь стольких их воинов,  резко ответил Мархог, которому в собрании орденских братьев голос подавать тоже не следовало, но сейчас даже хорошо, что гостю возразил гость.  И говорить тут не о чем.

 Я бы тоже не стал,  отчеканил Бруно. И это оказались единственные его слова за все время совета.

Солнце опускалось над раздвоенной вершиной дальнего холма, крася распадок багряной жижей. Еще долго до времени, когда вокруг зашевелятся сумеречные тени.

 Воистину сказано: «Уже и секира при корне дерев лежит» [5] усмехнулся отец Петар, глядя при этом на бретонца.  Не бойтесь, дети мои. И ты не поддавайся страху, герр Жансель. (Бретонский рыцарь поежился.) На земле, где нам надлежит пасть, я начертил крест,  он указал в ту сторону, откуда шел, прежде чем поравняться с Лютгером.  Значит, вся земля вокруг, насколько хватит глаз,  святая. Это если кто в слепоте своей забыл, что и так-то вокруг Святая земля.

 Благословим Господа!  хором произнесли все.

 Благодарение Ему!  священник размашисто осенил их крестным знамением.  И давайте завершим на этом, дети мои, если начальник, поставленный над нами, не возражает. (Лютгер качнул головой.) Ибо моя паства сейчас в тревожном ожидании: успею ли я отпустить грехи всем им.

Смиренно дождавшись, когда «начальник, поставленный над нами» кивнет, подтверждая, что совет завершен, отец Петар ловко вскочил в седло, только доспехи прозвенели. Они на священнике были ничуть не легче, чем на любом из братьев-рыцарей.

 А свое завещание, брат, ты, наверно, ему передал?  вполголоса осведомился Лютгер, когда они возвращались к отряду. И кивнул на святого отца, едущего чуть впереди.

 А свое завещание, брат, ты, наверно, ему передал?  вполголоса осведомился Лютгер, когда они возвращались к отряду. И кивнул на святого отца, едущего чуть впереди.

 Я  Мархог замялся.  Мессер Жансель передал, я, вслед ему, тоже хотел, но

 Ничего,  Лютгер улыбнулся.  У отца Петара вправду много дел сейчас, и дела его важнее наших. Так где оно?

 Вот,  британец стукнул себя по груди.  Рядом с крестом, в ладанке. Четырежды сложенное. Когда демоны с моего тела кольчугу снимут пусть сами решают, как с ним поступить. И спасибо, что назвал меня братом брат

Тут он смутился и умолк. Пока говорил бел был как полотно: видать, близость райских врат его воодушевляла куда меньше, чем юного Рика; а теперь вдруг покраснел, сделавшись лицом чуть ли не под цвет своих волос, темно-медных. Тоже совсем молод он еще, этот британский рыцарь. И если называть его братом, то

Лютгер скрипнул зубами. Послал коня вперед, опережая Мархога.

 И вовсе не так у меня много дел сейчас, сын мой,  негромко произнес священник, продолжая глядеть строго перед собой.  Паства моя, конечно, думает, что ее простые грехи отпустить страх как тяжело, потому без личной исповеди не обойтись. Но на самом-то деле их души мне ведомы. А общая исповедь совсем мало времени потребует. Да и паствы уже мало осталось

Мрачнеть при этих словах отец Петар не стал, краснеть или бледнеть тем более. Лицом он владел так, как подобает воину Христову.

 Так и я бы мог сказать, отче, что в тревожном ли ожидании наши люди или безмятежны, но нас они дождутся и свой долг выполнят неукоснительно,  в тон ему ответил рыцарь, тоже углом рта, головы не поворачивая.  Однако и вправду пора было совет заканчивать. Пока тартары к нам не явились свое суждение вынести.

 Воистину, сын мой. Кстати, не распорядишься ли насчет помощника? Рюдигер меня, сам видишь, обогнал, как только ему не стыдно  Священник перекрестился.

 Отче! До помощников ли сейчас, в самом деле? Да и случая воспользоваться им не будет

 До помощников,  взгляд отца Петара построжел.  Ныне и присно. Что же касается случая то на все Господня воля!

 Да свершится воля Его. Тогда

Они были уже совсем близко к «пастве». Матиас, в отсутствие всех рыцарей остававшийся за старшего, тронул каблуками коня и выехал навстречу, как видно, готовясь отрапортовать, что все тверды духом и готовы выполнить приказ.

 Тогда  вдруг решился Лютгер,  да будет вам в помощь мой сержант, отче!

Он сказал это громко, чтобы Матиас услышал. И отвернулся, не желая увидеть его взгляд.

Ничего. Так и до`лжно. В предстоящем бою Матиасу лучше не быть рядом с ним. Тот наверняка станет думать о защите и подмоге своему рыцарю больше, чем о самом сражении, иначе невозможно а сегодня это не ко времени. Ибо в месте смерти сражайся.

 Господу известно, чего стоила тебе эта жертва, сын мой  священник посмотрел на рыцаря просто и строго. И перевел взгляд на сержанта.  Сойди с коня, сын мой. Тебя я исповедую лично.

И сам тоже спешился.

Исповедь оказалась быстрой. Лютгер едва успел выстроить поредевшие копья в том порядке, как они прямо сейчас в бой пойдут, когда отец Петар появился перед строем уже верхом, в кольчужном капюшоне, но все еще без шлема. Воздел руку двуперстно:

 Passio Domini nostri Jesu Christi, merita Beatae Mariae Virginis [6]

Орденские братья, уже безгрешные, стояли рядом со своими людьми, склонив головы и держа тяжелые шлемы перед собой.

 Et omnium sanctorum, quidquid boni feceris

Сержант Матиас, тоже безгрешный, верхом следовал за священником вдоль рядов. Искал ли он взглядом своего рыцаря, было не понять.

 Amen!  завершил отец Петар. И нахлобучил шлем на голову. Матиас сперва помог ему застегнуть пряжку, затем сам шлемом покрылся. У них у обоих были шлемы глухие, без забрал, с узкими прорезями в наличниках.

Лютгер свой подшлемный ремень застегнул собственноручно. Ему потянулись было помочь сразу двое полубратьев, но он отстранил их.

У него-то шлем был снабжен забралом, однако поднимать его было не время, так что мир Лютгера тоже сразу сузился до просвета глазной прорези.

У него-то шлем был снабжен забралом, однако поднимать его было не время, так что мир Лютгера тоже сразу сузился до просвета глазной прорези.

Место в строю, пустующее без Матиаса, ныло, как загноившаяся рана.

У всех бывают чудачества. Отец Петар, например, считал, что духовному лицу не подобает проливать кровь даже в бою и даже если это кровь неверных. Поэтому меч он не носил. И никакие доводы на него не действовали: ни то, что братья-рыцари тоже по сути своей клирики, ни рассказы о подвигах Эльсана [7]. За упоминание Эльсана он вообще мог епитимью наложить.

Но сказать, что он не носил оружия вовсе, было бы ошибкой: для орденского священника это уж слишком большая роскошь. А палица она, конечно, кровь обычно не проливает, особенно при ударе по кольчуге Если же человек после этого не встанет, то такова уж его судьба. После ударов отца Петара вообще-то вставали редко.

Но в бою всякое случается, и иногда доводится «благословить» врага по шлему. От такого, понятно, иной раз кровь из носа и ушей хлынет, а порой даже глаз на щеку вывалится, что тоже без крови не бывает.

В таких случаях отец Петар очень огорчался, называл себя великим грешником. После сражения, бывало, порывался читать молитвы за загубленные души, даже если души эти принадлежали неверным. А это уже подлинный грех, да и просто ересь.

Немного утешало его сравнение последствий такого удара со взмахом аспергиллума, кропила для святой воды. От него точно брызги летят. Значит, можно считать: неверный в последний миг своей жизни получает-таки шанс принять крещение, раз уж все другие случаи он отверг. И это никакая не ересь

Была и другая проблема. Все-таки, как ни крути, палица оружие не на все случаи смерти. Кто бы иначе тогда мечи ковал? Иной раз враг, получив удар, пошатнется, упадет лицом на шею своего коня, но потом, глядишь, и в себя придет. Не через дни через мгновения. Как раз когда ты к нему спиной окажешься.

Для подстраховки от такого был у священника помощник Рюдигер, боевой кнехт. Огромный, свиреповидный, в совершенстве владевший искусством дорубать и докалывать. Своему пастырю он был верен беззаветно, спину его прикрывал в каждом бою вот и сегодня прикрыл, а свою грудь от трех бронебойных стрел, пущенных почти в упор, уберечь не смог.

Отец Петар, с ревом развернувшись, сумел воздать должное одному из убийц; второму в сумятице ближней рубки отдал долг кто-то другой; третий же ускользнул.

На самом деле секачу, когда он бросается в атаку, не дано полностью превратиться в клыкастое рыло. Это у него получается только в обороне, когда он вжимается задом в чащобу, в камышовый залом.