- Вот как?
- Смею вас заверить. Если все дошедшие до меня известия верны, в мире сейчас обретается три головы Святого Лазаря, восемь рук, четыре ноги и, самое малое, двадцать ребер. Черт возьми, мне остается только восхитится упорством этого парня! Если бы я выглядел таким образом, молил бы Спасителя не воскрешать меня!
- Когда-то у меня был знакомый, который мог бы дать ему фору, - пробормотал Гримберт, предусмотрительно отключив микрофон, - Но едва ли он произвел бы на вас доброе впечатление
- И только одна! Заметьте одна! Одна пятка. Мало того, эта пятка даже без ноги пропутешествовала по земле втрое больше, чем я сам за все тридцать лет жизни!
- Это еще как?
- Согласно житию святых, запечатленному преподобным доминиканцем Иаковом Ворагинским, Святой Лазарь почил в Марселе, однако его мощи были обретены в самых разных местах, от Ларнаки до Константинополя. Это я и прежде замечал, останки святых ужасно беспокойны, они никогда не могут благопристойно лежать там, где их закопали. Так вот, пятка святого была обретена в землях гордых лехитов далеко на востоке. Там она вела необременительный образ жизни в монастыре местечка под названием Брок, о котором вы наверняка и не слыхали. Однако лет около ста назад ей надоело оставаться на месте и она тронулась в путь на запад, дойдя до самого Сарматского океана.
- Еще одно чудо?
- Можно сказать и так. Однако в империи подобные чудеса случаются слишком часто, чтоб в их честь называть соборы. Проще говоря, рыцари Святого Лазаря разграбили Брок, чтоб обрести там свою святыню, после чего водворили ее в Грауштейн, где расположен здешний приорат Ордена. Мало того, она сама принялась творить чудеса!
- Кажется, она замироточила?
Шварцрабэ кивнул.
- Именно так!
- Может, расскажете про это чудо? Мы с моим оруженосцем прибыли издалека и, боюсь, не посвящены в детали.
- Охотно расскажу, сир инкогнито, охотно расскажу. Слушайте, мы знакомы всего несколько минут, а мне уже осточертело звать вас инкогнито. Ничто не угнетает так, как невозможность назвать человека по имени. Но раз уж вы сами его отринули Не против, если я стану называть вас сир Гризео? Знаете, что означает это слово?
- «Серый». Я знаю латынь.
- Под цвет вашего доспеха. Так вот, сир Гризео Не далее, как неделю назад Господь соизволил явить чудо и пятка Святого Лазаря начала источать благословенную мирру.
- Ей полагается смазывать раны? Она убирает морщины?
- Это было бы слишком просто, - покачал головой Шварцрабэ, - Такое чудо годится только для какого-нибудь мелкого храма, а не для целого монастыря. Раз в день местный приор собирает всех монахов и паломников на литургию, во время которой читает проповедь и демонстрирует священный ковчег. После чего все присутствующие ощущают снизошедшую благодать, да так, что едва не валятся с ног, ощущая себя безгрешными детьми.
- Звучит любопытно.
- Вот и я так считаю. Жду не дождусь возможности изучить это интересное явление.
- И лучше бы вам делать это без хлыста в руке.
Шварцрабэ выставил вперед руки в жесте, долженствующем означать возмущенное отрицание.
- О, я не собираюсь ввязываться в войну. «Беспечный Бес» славный парень, но никакой вояка. Мне будет довольно понаблюдать за чудом вблизи, чтобы составить о нем впечатление. Думаю, мне будет довольно пары часов. Прибыть на остров, побывать на проповеди и отчалить обратно первым же паромом. Досадно лишь, что приходится столько времени ждать ради этого. Я сойду с ума от скуки, если придется сидеть вот так и пялиться в море еще два часа. Слушайте, я тут подумал А ваш оруженосец, он-то играет в карты?..
***
Грауштейн. Гримберт знал, что на грубом и царапающем язык северном наречии это слово означает «серый камень» и теперь, наблюдая за тем, как на горизонте медленно растет зыбкая громада монастыря, размышлял о том, до чего же цепко некоторые слова прирастают друг к другу.
Приорат Ордена Святого Лазаря на острове официально именовался монастырем Лазоревой Субботы, но Гримберту еще не встречался в здешних краях человек, который называл бы его иначе чем Грауштейном. Монастырь лазаритов исподволь захватил название острова, присвоив его себе и теперь, ощущая под ногами «Судьи» мягкую дрожь грузовой палубы, Гримберт все больше понимал, почему.
Грауштейн. Серый камень.
Остров словно выбирался из моря этакое оплывшее древнее чудовище, посеревшее от бесчисленных прожитых лет, обточенное океанскими волнами до состояния бесцветного булыжника. Монастырь, примостившийся на его спине, издалека выглядел наростом на шкуре, причудливым моллюском, намертво уцепившимся за каменную плоть.
Говорят, кельты в эпоху своего могущества трижды обрушивались на остров, пытаясь вогнать его обратно в океан вместе с защитниками и трижды откатывались, бессильные что-либо противопоставить ярости монахов-рыцарей.
Монастырь и сейчас выглядел неприступным. Чем ближе паром подходил к негостеприимному берегу, тем с большей резкостью равнодушные глаза «Судьи» различали высокие стены крепкого камня, узкие хребты контрфорсов и крепостные башни, похожие на изломанные остатки древних костей. Кто бы ни возводил этот монастырь много веков тому назад, он не питал иллюзий относительно того, какая судьба его ждет. В те времена каждый монастырь делался крепостью, и не только крепостью веры.
- Я представлял его меньше, - пробормотал Берхард, - Экая громада
У него не было механических глаз «Судьи», но, кажется, бывший контрабандист не испытывал потребности в дополнительных оптических приборах.
Гримберт усмехнулся.
- Ты еще не видел монастыря Святого Бенедикта госпитальеров или иезуитского Сен-Мишеля. По сравнению с ними Грауштейн мелкая часовня с частоколом.
- Выглядит достаточно крепким, чтоб выдержать даже Небесный Огонь.
- Небесный Огонь это миф, выдуманный святошами, чтоб держать в страхе всесильных сеньоров. Скорее я поверю в то, что земная твердь покоится на трех китах, чем в то, что высоко над нашими головами располагаются орудия невероятной мощи, способные превратить крепость в россыпь головешек.
- Эти устройства называются орбитальными плазменными платформами, - спокойно заметил Берхард, - И я слышал, что Ватикан сохранил контроль над парой подобных штук.
- Расскажи о Небесном Огне нашему новому знакомому, уверен, он найдет это занимательным и заслуживающим самого пристального изучения.
Берхард пренебрежительно фыркнул.
- Сиру Нищей Вороне? Благодарю покорно. Кажется, он нашел себе занятие поинтереснее.
- Чем он занят? Я потерял его из виду, как только мы отплыли.
- Насколько я могу судить, толчется среди паломников, пытаясь сбыть перстень из фальшивого золота. Едва ли он в этом преуспеет судя по всему, здешние почитатели святой пятки никогда не держали в руках больше медяка.
- Что ты о нем думаешь?
Берхард задумался. Гримберт знал, что задумчивость однорукого оруженосца редко длится более двух-трех секунд, но к выводам, которые обычно за ней следуют, стоит отнестись со всей возможной серьезностью.
- Вертопрах, бездельник и баламут, - кратко ответил оруженосец, - Но на счет карт не соврал, шельмует ловко. Я подглядел у него пару интересных трюков, которых не знал сам.
- Вертопрах, бездельник и баламут, - кратко ответил оруженосец, - Но на счет карт не соврал, шельмует ловко. Я подглядел у него пару интересных трюков, которых не знал сам.
- Интересный тип. Вспомнить бы еще, где я слышал это имя
- Пристрастие к болтовне, картам и вину никому еще не сослужило добрую службу. На твоем месте, я держался бы от него подальше, мессир. Такие люди обладают талантом притягивать к себе неприятности.
Берхард был прав, Гримберт и сам сделал подобный вывод. Все эти безземельные рыцари-раубриттеры, сорняки, младшие отпрыски баронского семени, сродни осколкам, которым не сидится в ране. Слишком беспокойные, чтобы удержаться на одном месте, слишком алчные, чтобы обрести сеньора и покровителя, они разносятся током крови по всей империи, образуя в слабых ее местах тромбы и кровотечения. Такие редко заканчивают жизнь в бою, как их титулованные предки, чаще в нелепом рыцарском поединке или на плахе. И, судя по всему, сиру Хуго скорее уготовано второе.
- Согласен. Он выглядит как пройдоха. Не удивлюсь, если в монастырь наведался только для того, чтобы проверить, не удастся ли стащить отсюда какой-нибудь лакомый кусок.
- В таком случае, ему придется попотеть, - буркнул Берхард, не сводя взгляда с медленно приближающейся громады Грауштейна, - Последние лакомые куски отсюда, кажется, вынесли еще монастырские мыши лет этак двадцать назад.
Наблюдая за тем, как Грауштейн медленно выплавляется из глади Сарматского океана, приобретая объем, Гримберт мысленно согласился с ним. Несмотря на то, что до монастыря было еще добрых пять миль, даже с такого расстояния было видно, что монастырь Святого Лазаря знавал и лучшие времена. Монументальные стены, возведенные чтобы противостоять варварским мортирам и рыцарским клиньям, за прошедшие века не покосились ни на сантиметр, но носили на себе безжалостные признаки упадка сродни следам некроза на человеческой ткани. Их явно давно не подновляли и не ремонтировали, а выглядывающие из-за них суставчатые пальцы крепостных башен выглядели запущенными и нежилыми. Вот уж воистину Грауштейн, безрадостно подумал Гримберт, серый камень на сером камне.
- Выглядит как склеп моей прабабки, - пробормотал Берхард, - Не думал, что Орден лазаритов пришел в такое запустение, чтобы перестать следить за своим хозяйством.
- Орден переживает не лучшие времена, это не для кого не секрет. Но сломили его не бретонцы, велеты, бритты, лангобарды, сарацины, мавры, вестготы, свевы, аланы или вандалы. И уж точно не кельты. По-настоящему его сломили Рачьи Войны.
Берхард насупил брови. Проживший всю жизнь в Салуццо, он имел весьма приблизительное представление о событиях в большом свете и никогда не интересовался политикой Святого Престола или императорского двора.
- Неудивительно, что единственные претенденты на этот кусок окаменевшего навоза морские раки.
- Рачья Война не имеет отношения к ракам.
- Тогда почему она именуется рачьей?
Он собирался было ответить Берхарду, но вместо этого едва не взвыл от боли в самом центре гипоталамуса вдруг полыхнуло так, словно кто-то всадил в темя окованный железом клюв боевой мотыги. Мир, который он видел глазами «Судьи», пошел грубой рябью и сделался пугающе нечетким, по механическому телу разлилась пугающая слабость. По счастью, это длилось лишь несколько секунд. Боль, помедлив, отступила, схлынув, будто утянутая океанским отливом, зрение прояснилось. Гримберт мысленно выругался по-франкийски, не на мелодичной латыни.