Прошло несколько месяцев с тех пор, как я начал трудиться не всякий день и не подолгу над вертикальной чертой, обозначающей мое «я». Скоро я научился мысленным большим пальцем уверенно стирать основание этой линии, на которое приходились мои сдвинутые ступни. Я был еще новичок в деле само-вымарывания и поэтому приписывал ощущение восторженного облегчения от утраты пальцев ног (когда я стирал беленькую ножку с более чем рукоблудным удовольствием) тому обстоятельству, что страдал неимоверно с того времени, что сменил детские мои сандалии на элегантные туфли, в самой лакированной коже которых отражались мука и отрава. И каким наслаждением было ампутировать эти мои крошечные ступни! Да, крошечные, и однако, я всегда желал, щеголеватый толстячок я разэдакий, чтобы они выглядели еще меньше. Носимая днем обувь постоянно жала, постоянно. Я доволакивался до дому из конторы, снимал причинявшие мучительную боль франтоватые полуботинки и надевал удобные старые шарканцы. Этот акт милосердия неизменно вызывал у меня сладострастный вздох, который моя жена, если я по неосмотрительности позволял ей его услышать, находила вульгарным, отвратительным, непристойным. По жестокости ли своей или оттого, что она воображала, будто я дурачусь нарочно, чтобы ее раздражать, она как-то раз спрятала мои домашние туфли, хуже того спрятала их в разных местах, как поступают в сиротских приютах с хрупкого здоровья братьями, особенно холодными ночами, но я тотчас пошел и купил двадцать пар мягчайших карпеток, пряча свое заплаканное лицо под маской Рождественского деда, чем напугал приказчиц в магазине.
Оранжевые навесы южного лета[44]
На миг у меня мелькнула тревожная мысль: а ну как стирание детородных органов приведет к преувеличенному оргазму и только? Но я с облегчением обнаружил, что процедура эта оказалась продолжением неописуемого ощущения сладости смерти и не имеет ничего общего с семяизвержением или чиханием. Те три или четыре раза, что я достигал этой стадии, я принуждал себя возстанавливать на черной мысленной доске нижнюю половину своего белесоватого «я» и таким образом выкарабкивался из состояния опасного ступора.
Я, Филипп Вайльд, профессор экспериментальной психологии Ганглийского университета, последние семнадцать лет страдаю унизительным желудочным недомоганием, которое чрезвычайно ограничивает приятность застольного общения в небольших обеденных комнатах.
Ненавижу свое брюхо, этот набитый кишками сундук, который я принужден таскать за собой повсюду вместе со всеми его спутниками: неудобоваримой пищей, изжогой, свинцовой залежью запоров, а то еще разстройством и первой порцией горячей гадости, извергающейся из меня в публичном сортире за три минуты до назначенной встречи.
У меня есть и была всего одна девушка в жизни, предмет ужаса и нежности, к тому же предмет всеобщего сочувствия тех миллионов, которые читают о ней в книгах ее любовника. Говорю «девушка» не женщина, или жена, или девка. Кабы я писал на родном языке, я бы сказал fille. Уличное кафе, летнее воскресенье в полоску: Il regardait passer les filles[45] в таком вот смысле. Не профессиональные шлюхи и не обязательно богатые туристки, но вот именно «fille», как переводят английское «герль», а я теперь делаю обратный перевод: []
[] от пяты до бедра, потом торс, потом голову, покуда не останется ничего, кроме нелепого бюста с застывшим взглядом []
[Глава седьмая?]
Я мирно попивал полуденный чай с петибер[46], когда прихотливые резные края этого бисквита привели в движение ассоциацию, которая могла придти читателю в голову еще быстрее. Он уже осведомлен о том, какое отвращение я испытываю к пальцам своих ног. Мне тогда досаждал вросший в мякоть ноготь на одной ноге и мозоль на другой. Вот было бы славно, подумал я, избавиться от этих пальцев, принеся их в жертву опыту, который я откладывал из одной только трусости. Я всегда возстанавливал на мысленной аспидной доске символы вымаранных органов, прежде чем, пятясь, выйти из транса. Научное любопытство да и просто логика требовали, чтобы я доказал себе, что если так и оставлю линию с пробелом, то это скажется на состоянии той или другой части моего тела. Я умокнул последний петибер в чай, проглотил сладкую кашицу и решительно приступил к операции над своей презренной плотью.
Когда подвергаешь чье-нибудь открытие проверке и убеждаешься в том, что оно верно, то это может доставить громадное удовольствие, а может и огромное потрясение, сопровождаемое всеми муками соперничества и низменной зависти. Мне известны по крайней мере два таких соперника вы, Керзон, и вы, Кройдон[47], которые станут хлопать клешнями, как крабы в кипятке. Но ежели сам изобретатель испытывает собственное свое изобретение и находит, что оно действует как задумано, то он ощущает прилив чистой гордости и ему хочется сочувственно похлопать по плечу проф. Керзона и погладить по голове д-ра Кройдона[48] (оба, кстати сказать, подверглись разгрому в недавней статье Веста). Мы выше мелкой мести.
Однажды в жаркое воскресенье пополудни в пустом моем доме Флора и Кора были где-то в постелях со своими хахалями я приступил к главному опыту. Тонкое основание моего мелом начертанного «я» [I] было стерто и таковым оставлено, когда я решил выйти из своего гипнотранса. Истребление десяти пальцев ног сопровождалось привычным ощущением сладострастной неги. Я лежал на матраце в ванне, направив на ступни яркий свет от лампы для бритья. Открыв глаза, я сразу увидел, что пальцы на месте. Подавив разочарование, я выкарабкался из ванны, ступил на кафельный пол и упал ничком. К великой моей радости, я не мог стоять прямо, ибо десять моих пальцев были в состоянии неизъяснимого онемения. На вид ничего не изменилось, разве что они были несколько бледнее обычного, но всякая чувствительность была словно срезана ледяной бритвой. Я осторожно потрогал большой палец правой ноги, потом остальные четыре, потом на левой, и все они были как резиновые и разлагались. Особенно поразительно было то, что распад тканей начался немедленно. Я прополз на четвереньках в соседнюю спальню и неимоверным усилием забрался в постель.
Оставалось только довести дело до конца и все подчистить. За ночь я удалил, потеребив, скукожившуюся бледную плоть, после чего с огромным упоением созерцал[49] []
Я знаю, что от моих ног дурно пахнет, несмотря на каждодневные ванны, но это зловоние было из ряда вон.
Этот эксперимент пусть и тривиальный укрепил во мне веру в то, что я на верном пути и что (если только к веселым гробоносцам не приразится какая-нибудь ужасная язва или мучительная болезнь) процесс умирания способом само-разложения доставляет величайшую из ведомых человеку услад.
Я ожидал, что длина обеих ступней в лучшем случае сильно сократится от того, что внешний их край так ловко превратился в некое подобие округлого конца хлебного батона, так как пальцы исчезли безследно. В худшем же случае я приготовился увидеть наглядное анатомическое пособие из десяти оголенных фаланг, торчащих из ступней, как когти скелета. Но увидал я только привычные ряды пальцев.
Медицинский антракт
«Располагайтесь», сказал моложавый, загорелый, бойкий д-р Опер[50], широким жестом указывая на кресло по северную сторону своего письменного стола, и принялся объяснять необходимость хирургического вмешательства. Он показал А. Н. Д. одну из темных безрадостных урограмм его нижних анатомических отделов. Круглая тень аденомы затмевала большую часть белесоватого мочевого пузыря. Эта доброкачественная опухоль на предстательной железе росла вот уже лет пятнадцать и теперь во много раз превосходила ее размером. Незадачливую сию железу с прицепившимся к ней большим серым паразитом можно и должно было удалить немедля.
А если я не соглашусь? сказал А. Н. Д.
Тогда, в недалеком будущем []
В этом особенном состоянии самовнушения и речи нет о том, чтобы потерять ощущение самого себя и забыться обычным сном (если только вы с самого начала не чувствуете крайней усталости).
Для того чтобы прервать транс, достаточно просто возстановить свой облик во всех его ярким мелком очерченных подробностях род стилизованного скелета на вашей черной мысленной доске. Следует, однако, помнить, что нельзя позволять себе предаваться сказочному блаженству, испытываемому при изничтожении, допустим, грудины. Услаждайся разрушением, но не задерживайся подолгу у своих развалин, не то заболеешь неизлечимой хворью или умрешь раньше времени.
До чего приятно бывает подлезть кончиком острых ножниц под загнувшийся вросший ноготь и оттяпать безпокоивший тебя краешек; еще отрадней обнаружить под ним янтарный нарыв, с кровью которого вытекает и грубая боль. Но с годами мне стало невозможно нагибаться к своим ступням, а показывать их педикюрщице было совестно.
Последняя глава
Начало последней главы
(Г-жа Юре, вот манускрипт последней главы, прошу Вас перепечатать его в трех экземплярах один дополнительный мне нужен для предварительной публикации в «Вершке» или другом каком-нибудь журнале.)
Несколько лет тому назад, когда я еще служил в Орлогском институте неврологии[51], одна дуреха репортерша представила меня слушателям какой-то идиотской радиопрограммы («Современные чудаки») как добродушного ученого мужа с Востока, основавшего
Конец предпоследней главы
Рукопись последней главы сочинения Вайльда, которую ко времени его смертельного инфаркта, случившегося за десять кварталов от его машинистки Сью Ю.[52], она еще не успела переписать из-за срочной работы для другого заказчика, была ловко этим человеком изъята у нее из-под носа, с тем чтобы обрести для своего обнародования место более солидное, чем «Вершок» или «Корешок».
Да, что-то вроде писателя. Еще растущего, но уже подпорченного. А перед тем он был дурным чтецом[53] в одном из наших последних унылых замков.
Да, он еще и читает курсы студентам. Богач и профессор кислых щей (полное непонимание, иной мир).
О ком это они? О ее муже, должно быть. Фло, когда говорит о Филиппе, бывает до ужаса откровенна (а он не мог быть на этой вечеринке он и никогда на них не бывал).
[] сердце или мозг когда проецируемый мною луч достигает Рейлева острова[54] или Дантова озера [][55]
[Манускрипт] Вайльда
Не верю, что спинной мозг является единственным или даже главным проводником сумасбродных сообщений, получаемых моим головным мозгом. Нужно побольше об этом разузнать о странном моем ощущении, будто существует какой-то тайный, что ли, ход, по которому моя воля передает команды туда-сюда, и даже не по нервным путям собственно, а по их теням.
[] Фотограф разставлял [свою аппаратуру]
Я всегда знаю, что она мне изменяет с новым любовником, если она посещает мою хладную спальню чаще чем раз в месяц (среднее число этих посещений после того, как мне минуло шестьдесят лет).
[I]
Он мог совокупляться с ней одним-единственным способом, в самой [] позиции сопряжения: он лежа на подушках, она сидя к нему спиной в fauteuil[56] его плоти. Вся эта процедура несколько подскоков на очень небольших ухабах не значили для нее ровным счетом ничего. Она смотрела на заснеженный пейзаж, изображенный на изножье кровати [] на шторы; а он держал ее перед собой как дитя, которое добрый незнакомец скатывает на санках вниз по короткому склону,