Из туманной взвеси донеслось монотонное бряканье. Бряк-бряк-бряк. Металлический звук расплывался в дымке, наполняя долину призрачным эхом. Бряк-бряк.
Корова! глупо хихикнул Степан.
Чичас доглядим, Угрим обнажил траченную ржавчиной саблю. Корова это хорошо, подумал Игнат. Дикари божью скотину не держат, значит там свои, русские люди. Может, деревенька какая или монашеский скит, где можно обогреться и отдохнуть. Бренчание приближалось, выводя их вереницей слепцов из густеющей темноты. Дребезжание, вселяющее смутное беспокойство, приблизилось, и вместо коровы секущий розгами дождь выплюнул навстречу маленькую туземную девочку с плоским скуластым лицом. Она стояла возле горелой сосны в платье из оленьей шкуры, украшенном кожаными лентами и узором из бисера, и смотрела на приближающуюся ватагу без всякого страха, будто встретить в проклятой тайге страшных бородатых мужиков дело обычное. Побренькивал медный колокольчик, зажатый в правой руке. Левой девчонка прижимала к груди подгнившую и изгрызенную человеческую ладонь. Ребенок улыбнулся, оскалив черные острые зубы. Тьфу, мерзость какая, скривился Игнат. Он видел такое и раньше, нехристи подпиливали бабенкам зубы, такая вот особенная сибирская красота, век бы ее не видать.
Дите! удивился Онисим. Вот тебе на!
Стоять, коротко приказал Угрим и повысил тон: Кто такая?
Девочка прислушалась, зашевелила губами, пробуя чужое слово на вкус, и залопотала по-своему.
Говорит, потерялась, перевела Акыс. Где стойбище, не знает.
Потерялась, ага, сплюнул Лукьян. Тут ни единой живой души верст на десять кругом.
Бывает и такое, возразил Степан. У кумы в прошлом годе сынок махонький в лесу заплутал. Думали, пошел волкам на прокорм, отпели раба божьего Дмитрия, новое дите решили строгать, а через седмицу привезли добрые люди мальца живого и здорового, ну разве ссаться под себя стал и родичей первое время не узнавал. Так ушкандыбал, стервец, ажно до Чистых болот, хорошо охотники встретились.
Дите! удивился Онисим. Вот тебе на!
Стоять, коротко приказал Угрим и повысил тон: Кто такая?
Девочка прислушалась, зашевелила губами, пробуя чужое слово на вкус, и залопотала по-своему.
Говорит, потерялась, перевела Акыс. Где стойбище, не знает.
Потерялась, ага, сплюнул Лукьян. Тут ни единой живой души верст на десять кругом.
Бывает и такое, возразил Степан. У кумы в прошлом годе сынок махонький в лесу заплутал. Думали, пошел волкам на прокорм, отпели раба божьего Дмитрия, новое дите решили строгать, а через седмицу привезли добрые люди мальца живого и здорового, ну разве ссаться под себя стал и родичей первое время не узнавал. Так ушкандыбал, стервец, ажно до Чистых болот, хорошо охотники встретились.
Акыс что-то спросила, выслушала ответ и пояснила:
С матерью-анки собирала хумасвэл, ягоду красную.
И где мать? спросил Угрим.
Майпар задавил, Акыс помедлила, подбирая русское слово, и, не найдя, изобразила косолапого, вставшего на дыбки. Девочка убежать и спрятаться. Когда вернуться, мать мертвый совсем. Майпар сытый, выжрать потроха и уйти. Девочка три дня возле тела сидел.
И чего девочка жрать? нахмурился Угрим.
А вона, рука, подтвердила страшную догадку Акыс.
Мужики зачертыхались. Для туземцев человечину есть, что для русского хлеб. В голодные зимы от вымирающих стойбищ за версту тянуло духом мясным, и не дай Боже в булькающее на углях варево заглянуть. Еще в царствование Алексея Тишайшего казаки из отряда атамана Федора Усова угостились вогульской жратвой, нахваливали да радовались, пока на дне котла разваренную человеческую башку не нашли. Порубили казаки людоедов, а сами, вернувшись в Тобольск, заложили Крестовоздвиженский храм, грехи великие отмолить, ибо как сказано в Писании человекоядцам в Царствие Небесное ходу нет.
Тьфу, волчья сыть, Угрим передернул плечами. Вели бросить.
Акыс прикрикнула, девочка отшатнулась, насупилась, прижимая материну руку крепче к груди, и затараторила.
Думает, хотите мясо отнять, давясь кудахтающим смехом, перевела Акыс.
Маленькая баба, а уже дура, прогудел в бородищу Лукьян.
Хай с ней, пусть жрет, отмахнулся Угрим. Как ее звать?
Нун нама келне? спросила Акыс.
Энны, девочка робко улыбнулась, смекнув, что огромные белые люди припас не сожрут.
Энны, передразнил Угрим. Щас глянем, что ты за птица, Энны. Капитошка, спытай Божьим словом, вдруг тварь какая под видом дитя.
Монах опасливо приблизился на пару шагов и осенил ребенка крестным знамением.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Девчонку не свели жуткие корчи, на голове не выросли рога, и копыт тоже не было. Энны стояла, удивленно улыбаясь и хлопая узенькими глазами.
Вроде живая, пожал тощими плечами монах.
Пущай с нами идет, велел Угрим. Деньгу за такую мелочь великую не дадут, но все ж таки прибыль. И кормить не надо, мамку доест.
Господи, дитем торговать, ужаснулся про себя Игнат. Хоть и язычница, а все одно грех. Маленькая вогулка напомнила погибшую дочь. Хотелось обнять кроху, угостить сластью какой. Игнат машинально коснулся блюда, спрятанного на груди. Если не заартачится атаман, выкупит девку Игнат. Хер с ней, с избой. Мать сгинула, так отец знамо мечется ищет своих. Из шкуры Игнат вывернется, а дочку ему возвернет. Одно у них горе, Игнат той беды вдоволь хлебнул. Не приведи кому Бог.
Энны словно прочитала мысли и одарила Игната улыбкой. Сверкнули острые зубы. Он поспешно отвел глаза.
Угрим всмотрелся в окоченевшее солнце, почмокал губами и повел ватагу в распадок, заросший чахлой крушиной и лиственницами, уронившими побуревшие иголки на мох. В тумане зловеще стонало и выло. Может, ветер, а может, вогулы снова напали на след. Игнату было плевать. Он еле передвигал окоченевшие ноги, запинаясь о мелкие валуны. С пепельного неба хлопьями повалил густой мягкий снег с примесью ледяной крошки и капель дождя. Снег таял на размокшей земле и оседал на спинах, превращая людей в медленно бредущие бело-черные тени.
Все, не могу, охнул Яшка и мешком свалился в сырую траву возле гранитной скалы, раздвоенной на манер змеиного языка.
Ног не чую, заскулил Капитон.
На берегу отдохнем, упрямо мотнул головой Угрим. Ты, Яшка, смотри, ждать не будем тебя.
Я сейчас, сейчас, заторопился Яшка. Обождите, браты, скоренько я. Ношу облегшу, тяжко идти
Все, не могу, охнул Яшка и мешком свалился в сырую траву возле гранитной скалы, раздвоенной на манер змеиного языка.
Ног не чую, заскулил Капитон.
На берегу отдохнем, упрямо мотнул головой Угрим. Ты, Яшка, смотри, ждать не будем тебя.
Я сейчас, сейчас, заторопился Яшка. Обождите, браты, скоренько я. Ношу облегшу, тяжко идти
Он, безумно скалясь, распустил завязки узла, набитого деньгами и побрякушками вперемешку с золой. Капище грабили в потемках и впопыхах, пихая драгоценности и всякую грязь. Яшка набрал полные горсти, пропустил сквозь пальцы и, тихонько подвыв, стал выкидывать монеты с полустертыми ликами древних царей, золоченые серьги, перстни с камнями и ожерелья тонкой работы, оставляя себе угли и комья земли.
Яшка, позвал Степан. Ты зачем?
Яшка мотал головой, словно не слышал, и пускал тягучие слюни, выбрасывая сокровища в тающий снег.
Головенкою тронулся, хмыкнул Лукьян. Умишко на место встанет, будет скулить. Я ни копейки не дам, тут каждый всяк за себя.
Яшка отшвырнул последнюю монетку, сгреб грязное месиво в кучу, утрамбовал, завязал узел все с той же блудливо-довольной ухмылкой и встал, закинув груз на плечо.
Все, все, готовый я. Он, не оглядываясь, потопал в снеговую крупу.
Тьфу, бесово семя, сплюнул Угрим и погрозил пальцем Капитошке, бочком подбиравшемуся к выброшенным деньгам. Своего мало? Не тронь, пуп надорвешь.
Монах виновато затряс бороденкой и припустил следом за казаками. Игнат, проходя мимо кучки украшений, отвел глаза. Пошли за шерстью, вернемся стрижены Он внезапно заволновался и ощупал серебряное блюдо, укрытое на груди. Фух, показалось. От одной мысли потерять драгоценную ношу бросило в дрожь. Долину топили мутные сумерки. Истощенное солнце цеплялось за щербатые верхушки останцев, не в силах прорвать свинцовую пелену секущих ледяным крошевом и дождем облаков. Местность шла под уклон, попадались небольшие болотца и луговины с осокой и белокрыльником. За спинами изредка стонало и хлюпало, мерещились осторожные, вкрадчивые шаги. Обессилевший Игнат не мог повернуть головы и посмотреть, кто скрывается в полутьме. Он втайне надеялся, что появятся вогулы и прекратят мучения раз и навсегда. Пытки уже не пугали, измученное тело перестало чувствовать боль. Порой казалось, он уже умер и бредет среди скал и тумана в компании присыпанных снегом, гнилых мертвецов. Живой казалась только стосковавшаяся по людям Энны, прыгающая вокруг соплеменниц и беспрестанно щебечущая на своем языке.
Густая темнота поднималась из мерзлой травы, обвивала колени длинными щупальцами, цепляла за ичиги и сапоги, мешая идти. Каменные откосы смыкались и разбегались, уводя сотнями узких отнорков и выщербленных, заваленных гнилыми деревинами ям. Атаман обогнул низкую выветренную гряду и застыл, все услышали безумный, клокочущий смех.
Игнат смахнул налипший на ресницы лед и почувствовал, как сердце сжалось в упругий комок. Над ними высился останец в виде змеиного языка.
Это другая, с затаенной надеждой просипел Капитон.
Та самая. Видали? Лукьян шагнул и носком сапога ковырнул кучку выброшенных Яшкой монет. Бесы нас кружат.
Пропадем, едва слышно ухнул Онисим.
Проклято шаманское золото, Яков затрясся. Кто взял с капища монеточку малую, будет вечно блуждать среди краденого золота, умертвий и древних костей.
Хайло прикрой, огрызнулся Угрим. Тон атамана скрывал затаившийся страх. Али никто в тайге не блудил? От усталости то. А вы: бесы, бесы Где Угрим Перепойца прошел, там бесов нет. Заночуем, а утром разведрится, выйдем к реке. Мое слово крепко!
Здесь живет злой дух Куль-Отыр! взвизгнула Акыс. Не дает нам уйти, требует кровавую дань.
Чего мелешь, чертова баба? вспылил Угрим.
Ты сюда завел нас, Угрим, обронил в морозную пустоту Лукьян. С тебя и спрос.
Ты, что ли, спросишь? Лицо атамана хищно заострилось в подступающей темноте. Снег прекратился, пар от дыхания вырывался клубами и повисал в выстывшем воздухе.
А если и я? Лукьян смотрел под ноги.
Обнаженные клинки лязгнули одновременно. Игнат отступил, не желая попасть меж огней. Где казаки дерутся, мужику делать нечего Угрим и Лукьян сходились по широкому кругу.